Об этом же впоследствии вспоминал Кейтель: «После краха Франции он [Гитлер] надеялся на быстрое прекращение войны с Англией. И я знаю, что были предприняты соответствующие зондажи...»[192].

Когда же 2 июня 1940 года Гитлер прибыл к Рундштедту (к которому питал особую симпатию), то он, не упоминая о своих зондажах, говорил о своих целях. По его словам, Англия должна была лишь признать гегемонию Германии на континенте и даже могла не возвращать колонии. Главное: «настало время разделаться с большевизмом»[193].

Так по невидимой спирали мысли фюрера возвращались все к тому же пункту — уничтожению большевизма.

Идея, которая не умерла

Проблема создания «общеевропейской» антисоветской коалиции, при помощи которой Гитлер мог бы, как говорится, «в условиях максимального благоприятствования» осуществить свой поход против Советской России, продолжала занимать умы нацистских политиков и после начала польского похода, и в момент нападения на Францию.

Параллельность замыслов нацистских политиков в этом отношении была просто удивительной: с одной стороны, они с подлинно прусской последовательностью воплощали в жизнь один план захвата за другим: Австрия, Судетская область, остальная часть Чехословакии, Клайпеда, Польша, Дания, Норвегия, Франция, причем все эти планы составляли ступеньки к будущему плану «Барбаросса» — главному из главнейших планов немецкого и международного империализма. Но, с другой стороны, обращал на себя внимание парадокс: в перечне «ступеней» числились только капиталистические государствах том числе и те, которые могли бы быть в определенной ситуации военными союзниками и идеологическими партнерами Гитлера в походе против Советского государства. Антикоммунизм Гитлера и других империалистических немецких политиков был весьма своеобразным: он вовсе не мешал им глотать одно капиталистическое государство за другим...

Казалось бы, после официального начала второй мировой войны, после того, как Англия открыто объявила войну гитлеровской Германии, в имперской канцелярии должны были расстаться с идеей вовлечения ее в возможную антисоветскую коалицию. Но мы уже приводили слова Розенберга, который сформулировал задачу нацистской дипломатии как умение «делать из невозможного возможное». Как после Мюнхена, так и после нападения на Польшу Гитлер все еще надеялся заполучить Англию в качестве союзника — разумеется, младшего — в антисоветской коалиции.

Посланник Вальтер Хевель, один из немногих дипломатов, непосредственно причастных к стряпне на «дипломатической кухне» нацистской Германии, и бывший личный представитель Риббентропа при ставке Гитлера, впоследствии дал следующее свидетельство на сей счет: «Гитлер сначала думал, что он сумеет изолировать Польшу и после победоносного окончания польского похода сможет достичь соглашения с западными державами. Он был убежден, что будет новое соглашение с Англией.

В беседе с Хессе, который, как можно понять, был обескуражен крахом своих попыток сговориться с сэром Горацием Вильсоном, Хевель, как бы утешая незадачливого участника тайных переговоров, заявил:

— Гитлер был готов продолжать начатые вами, гн Хессе, переговоры, как только будет для этого шанс. Он только хочет иначе сформулировать некоторые положения. Гитлер никогда не откажется от свободы рук в Восточной Европе, так как он убежден, что если он сделает англичанам такие уступки, то не сможет получить возможность для большого похода против России...

Несколько удивленный, Хессе спросил Хевеля:

— Каков же тогда смысл пакта, который он заключил с Советским Союзом?

Хевель отвечал:

— Цель пакта — принудить англичан к нейтралитету. А теперь, когда даже эта цель не достигнута, Гитлер вовсе и не собирается соблюдать пакт![194]

Хевель при этом пояснил, что сейчас — а это был период после нападения на Польшу и перед нападением на Францию — Гитлер использует для зондирования английской позиции не только Риббентропа (а следовательно, Хессе), но и профессора Альбрехта Хаусхофера — сына основателя геополитики Карла Хаусхофера и личного друга заместителя фюрера Рудольфа Гесса.

Запомним это оброненное замечание Хевелем — имя Хаусхофера еще встретится нам в совершенно определенной связи — и продолжим изучение той зловещей параллельности, о которой писалось выше.

Нападение на Францию состоялось 10 мая 1940 года. Как известно, эта военная операция длилась недолгого 22 июня, когда была подписана капитуляция Франции. Но еще за 14 дней до окончания военных действий в Берлин поступил от одного из агентов нацистской разведки доклад, в котором содержался отчет о контактах с английской агентурой. Эта агентура, как сообщает Хессе, поддерживала контакты через папского нунция в Берне. Английский агент, действовавший по полномочию английского генерального консульства в 7Кеневе, явился к немецкому генеральному консулу в Цюрихе, а также к тамошнему уполномоченному адмирала Канариса и начал зондаж возможных условий компромисса между Англией и Германией. С английской стороны были сделаны такие предложения:

денонсация советско-германского пакта,

восстановление границ 1914 года на Востоке,

отказ Германии от Эльзаса и Лотарингии,

«гарантии» Польше и Чехословакии,

возврат Германии ее бывших колоний,

создание франко-германо-английской коалиции.

Однако Ватикан был не единственным посредником в этой хитроумной операции международного антикоммунизма. Из воспоминаний министра иностранных дел Италии Чиано известно следующее обстоятельство: в ночь с 17 на 18 июня 1940 года состоялась очередная встреча между Гитлером и Муссолини в Мюнхене, на которой обсуждались планы расправы с побежденной Францией. Параллельно велись переговоры между министрами иностранных дел обеих стран, причем эти переговоры приняли очень странный оборот. Чиано спросил Риббентропа:

— Вы предпочитаете продолжение войны или заключение мира?

Мы помним, что однажды точно такой разговор уже состоялся между Чиано и Риббентропом — это было на пороге второй мировой войны. Тогда на вопрос Чиано, хочет ли Гитлер захвата Данцига, Риббентроп ответил: «Нет... Нам нужна война». Так было в 1939 году. В июне же 1940 года Риббентроп дал совсем другой ответ:

— Мы предпочитаем мир. Лондон уже установил доверительный контакт с Берлином через Швецию[195].

С чего бы это? Что имел в виду Риббентроп? Долгое время на этот вопрос нельзя было ответить — до тех пор, пока много лет спустя бывший посол Швеции в Лондоне Бьерн Притц не сообщил о беседах, которые он имел в июньские дни 1940 года в Лондоне. В июне 1940 года, то есть как раз перед встречей Риббентропа с Чиано, состоялась другая встреча. Ее участниками были Бьерн Притц и заместитель министра иностранных дел Англии Ричард Батлер. Разумеется, они разговаривали о ситуации, которая складывалась на полях сражений Франции, и Притц не мог не поинтересоваться мнением Батлера о дальнейшем ходе событий. Батлер довольно откровенно сказал, что считает необходимым заключить мир и найти компромисс с Германией. Более того, Батлер заявил, что Галифакс (который в то время все еще был министром иностранных дел) разделяет его точку зрения. На основании этой беседы Притц послал срочную шифровку в Швецию, в которой он довел до сведения министра иностранных дел Швеции Гюнтера о том, что «часть английского правительства стремится к миру с Германией»[196].

Был ли это блеф со стороны Батлера? К сожалению, нет. И не только Риббентроп считал дело не лишенным перспектив. В частности, вечером того же 18 июня Гитлер встретил Геринга на франкфуртском аэродроме и подтвердил, что надеется на соглашение с Англией. А 23 июня в беседе с главнокомандующим сухопутными войсками генерал-полковником фон Браухичем фюрер заявил, что «Англия будет вести себя покорно»[197]. Наконец, в эти же дни фон Вайцзекер записал, что «в нынешнем английском кабинете пробивает себе дорогу миролюбивое настроение», и прямо назвал при этом имя Галифакса[198]. Как видим, разговоры Батлера с Притцем дошли не только до Швеции, но и до Германии.