Как мы знаем, именно это и произошло летом 1940 года. В это же время совершилось воссоединение молдавского народа в единой советской республике и воссоединение Северной Буковины с Советской Украиной. Отторгнутые с помощью империалистов в годы гражданской войны и интервенции от Советской республики, они вернулись в семью народов, вместе с которыми боролись за революцию. Тем самым значительная территория — более 400 тысяч квадратных километров, на которой проживало более 20 миллионов человек, — выпала из системы империалистической политики, из системы империалистического военного планирования. Все эти действия СССР диктовались подлинными интересами противодействия агрессии, интересами социализма: от фашистского ига были спасены миллионы белорусов, украинцев, эстонцев, латышей, литовцев, а передний край будущей обороны был выдвинут далеко вперед.
Наконец, активная политика Советского правительства сорвала важный замысел международного империализма, состоявший в том, чтобы вовлечь нашу страну в войну в неблагоприятных для нее условиях. В «Истории внешней политики СССР» приводится высказывание И. В. Сталина, сделанное в беседе с югославским послом М. Гавриловичем. Поведение Англии и Франции, говорил И. В. Сталин, ясно показало Советскому правительству, что «всякое заключение пакта с союзниками привело бы к тому, что Советскому Союзу пришлось бы нести все бремя германского нападения в момент, когда Советский Союз не мог справиться с германским нападением»[183].
Итак, этого удалось избежать осенью 1939 года. 1939 год стал для Советского Союза годом оттяжки надвигающейся опасности. Но опасность оставалась.
НА ПОДСТУПАХ К «БАРБАРОССЕ». Глава 5.
Война началась
Однажды — это было 5 апреля 1940 года — Йозеф Геббельс в узком кругу своих сотрудников решил изложить свои взгляды на методологию нацистской внешней политики. Эти рассуждения сохранились. Вот они:
«До сих пор нам удавалось оставлять противника в неизвестности по поводу подлинных целей Германии — точно так же, как до 1932 года наши внутриполитические противники не замечали, куда мы гнем. Тогда они не заметили, что наши клятвы в верности законности были всего-навсего притворством. Мы хотели легально прийти к власти, но отнюдь не собирались легально с ней обращаться... Нас, собственно говоря, можно было придушить, это было не так уж трудно. Однако этого не сделали. Точно так получилось и во внешней политике. В 1933 году премьер-министр Франции должен был сказать (а если бы я был им, то сказал бы) так: «Ага, рейхсканцлером стал человек, который написал «Майн кампф», где сказано то-то и то-то. Такого человека рядом с нами мы не потерпим: либо он уберется прочь, либо мы начнем воину!». Такой образ действий был бы вполне логичен. Но этого никто не сделал. Нас не тронули, нам дали миновать опасную зону, и мы смогли обойти все подводные камни...
Мы знаем наши цели, но мы их не предаем гласности. Если их облечь в слова, то у нас сразу появятся враги и начнется сопротивление. Сначала нам нужно приобрести мощь, а там мы уже посмотрим, что с ней делать... Цели приходится достигать по этапам. Каждый этап в отдельности понять легче, ибо он кажется достижимым, и любой может полагать, что он пройдет такой этап... Сегодня мы говорим: «жизненное пространство». Пусть каждый понимает под этим, что хочет. А мы заговорим, когда придет время»[184].
Период, последовавший за Мюнхеном, представил собой наглядную иллюстрацию того, как нацистской Германии удавалось действовать согласно этой методике. Можно сказать — это не методика, а форменный разбой. Но к какому иному средству может прибегать государство, ставящее перед собой разбойничьи цели завоевания мирового господства? Если бы Геббельс произносил свою речь не 5 апреля 1940 года, а, скажем, 5 апреля 1960 года, он, конечно, прибегнул бы к иной терминологии и наверняка применил бы словечко «эскалация». Этот последний термин, пущенный в обращение американскими «политологами» в начале 60х годов, по своему потаенному содержанию мало чем отличается от циничной фразеологии Геббельса. Когда в 1962 году Соединенные Штаты послали военных советников на помощь южновьетнамскому диктатору Нго Динь Дьему, они «уже знали свои цели, но не предавали их гласности». За советниками последовали полки морской пехоты, за ними целые американские дивизии; за действиями на Юге Вьетнама — бомбежки Демократической Республики Вьетнам и Камбоджи («пусть каждый понимает под этим, что хочет»!). Шла эскалация — а на деле это была агрессия.
У нацистской Германии тоже была своя эскалация. Рейх начал ее еще в 1936 году вступлением в демилитаризованную Рейнскую зону, затем продолжил в 1938 году захватом Австрии и Судетской области Чехословакии, а в 1939 году — захватом остальной Чехословакии и нападением на Польшу.
Польская кампания продолжалась недолго. Она закончилась даже быстрее, чем предполагали в немецком генеральном штабе, — и уже надо было думать о следующем этапе. Действия Англии и Франции, хотя и вызвали раздражение фюрера, не причинили вермахту больших забот. Если против Польши было брошено 60 дивизий, то на французской границе были оставлены 23 — к тому же «второклассные» — дивизии.
В 1969 году на английском и западногерманском книжных рынках появилось исследование английского военного публициста Джона Кимхе, наделавшее много шума. Эта книга в английском варианте называется «Несостоявшаяся битва» (под таким заголовком она вышла и на русском языке в 1971 году); в немецком переводе она названа «Могла ли война кончиться в 1939 году?». Джон Кимхе тщательно проанализировал как архивные материалы, так и свидетельства очевидцев, касающиеся начального периода войны, а именно: первых сентябрьских недель 1939 года. Во введении к своей работе автор не без иронии пишет:
«Среди оставшихся в живых английских и немецких генералов существует общее мнение, что вторую мировую войну немцы проиграли вследствие того, что приковали себя к определенным решающим битвам, из которых им следовало бы своевременно выйти. Основная идея данной книги состоит в том, что в действительности в ходе всей войны, на всех театрах военных действий наиболее истребительной и решающей была та битва, с которой не стали связывать себя ни Англия, ни Франция, — «несостоявшаяся битва» периода первых трех недель сентября 1939 года. Она повлекла за собой больше человеческих жертв, чем все другие битвы, вместе взятые, — по меньшей мере двадцать миллионов»[185].
Это свое парадоксальное утверждение Джон Кимхе подкрепляет целым рядом фактов, заявляя, что если бы западные державы не пошли на «странную войну», а силами 85 французских и нескольких английских дивизий ударили по 23 слабым немецким дивизиям на франко-германской границе, то Гитлер бы уже тогда проиграл войну. Выводы Кимхе разделяет и другой исследователь этого периода — западногерманский историк Андреас Хильгрубер. В своей книге «Стратегия Гитлера» он пишет, что вермахт не выдержал бы соединенного удара Англии и Франции в сентябре 1939 года. «Тогда бы не только судьба Польши, но и все развитие второй мировой войны пошло по иному руслу»[186]. Но этого не произошло, когда Польшу постигла тяжелая судьба.
Гитлер был доволен развитием событий на фронте. Но он был недоволен поведением Советского Союза: его сокровенным желанием было втянуть СССР в прямые военные действия против Польши, и в адрес Шуленбурга летели одна телеграмма за другой... План заключался в том, чтобы заставить Советский Союз официально вступить в войну, тогда Англия объявила бы войну Советскому Союзу и тот оказался бы изолированным в будущем столкновении с Германией. Однако Советский Союз не клюнул на эту удочку.