— Больше вопросов нет, — сказал защитник.

— У государственного обвинителя вопросы будут? — спросил судья.

— Будут, — отозвался Холодайкин, надевая очки и заглядывая в бумаги. — Сколько было лет обвиняемому, когда вы его потеряли?

— Два года, — глухо ответил Иван Никанорович.

Мать Азарова приложила к глазам платочек. В зале стало тихо. Савельева достала платок и высморкалась.

— Когда вы нашли сына?

— Четыре года назад.

— Значит, прошло почти тридцать лет?

— Целая жизнь, — вздохнул старик.

— Выходит, вы потеряли его совсем маленьким, несмышленым ребенком, а встретились со взрослым мужчиной, имеющим семью?

— Выходит, так, — подтвердил Азаров-старший.

— То есть как бы совсем чужим для вас человеком, которого вы не воспитывали, не знали, как он жил все эти годы?

— Нет, это не так. Не я виноват. Война. Многие совсем потеряли. А Степа мне родной, — с болью возразил Иван Никанорович. — Как вот встретились — и словно всю жизнь не расставались…

— Я возражаю против такого рода вопросов! — вскочил Шеманский.

— Товарищ прокурор, прошу задавать вопросы по существу, — обратился Паутов к Холодайкину.

— Хорошо. — Врио прокурора снял очки. — По чьей инициативе вы нашли друг друга — по вашей с супругой или подсудимого?

— По нашей с супругой, — ответил Иван Никанорович и поспешно добавил: — Но сын нас тоже разыскивал.

Все посмотрели на Степана. За все время, пока допрашивали отца, он ни разу не поднял головы.

— Вопросы еще будут? — Паутов поскорее хотел закончить с этим допросом.

— У меня всё. — Алексей Владимирович спокойно откинулся на спинку стула.

В наступившей тишине вдруг послышались тихие всхлипывания. Степан тревожно посмотрел в ту сторону, где сидели родители.

В зале произошло какое-то движение.

— Не надо, Мария, возьми себя в руки. — Азаров-старший быстро пробрался через уступивших ему дорогу людей к своей жене, безвольно опустившей голову на плечо Анны Ивановны.

— Что там? — встал судья Паутов, вглядываясь в зал.

Иван Никанорович, совершенно потерявшийся, ответил:

— Понимаете… Сердце неважное у нее…

И здесь поднялся Петр Григорьевич Эпов. Вместе с Клавдией Тимофеевной они вывели Азарову. Иван Никанорович, извиняясь, вышел за ними.

Единственным человеком, сохранявшим полное спокойствие, была вторая заседательница, Рехина. Полная, лет сорока, в строгом черном костюме, она невозмутимо глядела прямо перед собой, сложив на столе пухлые, в ямочках руки.

Во время заминки в дверь прошмыгнула Земфира Илларионовна. Она скорыми, осторожными шажками пробралась к Холодайкину и сунула ему пакет. Алексей Владимирович, бросив благоговейный взгляд на внушительные штемпеля и сургучные печати, поспешно вскрыл его и, надев очки, прочел текст на глянцевом с золотым тиснением бланке.

— Товарищи судьи, — торжественно сказал Холодайкин, — только что из Министерства иностранных дел поступили дополнительные сведения, Я ходатайствую, чтобы они были заслушаны и приобщены к делу. Это показания журналистки Рославцевой, взятые по нашей просьбе в посольстве Советского Союза в Италии.

Он произнес это так, словно сам был приобщен к такой высокой сфере, как центральная пресса, Министерство иностранных дел, Италия.

Народная заседательница Рехина, не отрываясь, смотрела на листок веленевой бумаги, подрагивающий в руках Холодайкина.

— «Я, Рославцева Ольга Никитична, 1944 года рождения, действительно находилась в июле месяце в Талышинском районе по заданию редакции газеты «Комсомольская правда» под псевдонимом Гриднева», — читал врио прокурора.

Степан Азаров слушал, положив подбородок на ладонь и глядя в пол.

— «В о п р о с. Вам известно, чем занималась экспедиция герпетологов Дальневосточного отделения Академии наук СССР?

О т в е т. Да, известно. Поэтому я туда и поехала.

В о п р о с. В качестве кого вы находились в экспедиции?

О т в е т. В качестве лаборантки.

В о п р о с. Какова цель вашего пребывания в Талышинске?

О т в е т. У меня всегда одна цель — написать об интересных людях. Очерк, статью, может быть, книгу.

В о п р о с. Когда вы вылетели из Талышинска?

О т в е т. Двадцать шестого июля.

В о п р о с. Когда прибыли в Москву?

О т в е т. Двадцать седьмого июля, днем.

В о п р о с. Когда вы отбыли в Италию?

О т в е т. Двадцать восьмого июля, вечером.

В о п р о с. Что вы можете сказать о гражданине Азарове Степане Ивановиче?

О т в е т. Он, на мой взгляд, человек разносторонний, талантливый. Честный и справедливый.

В о п р о с. Что вам известно о пропаже сухого яда на четыре тысячи двести сорок три рубля?

О т в е т. Ничего.

В о п р о с. Что вы можете сказать о причинах?

О т в е т. Ничего не могу сказать. Но сам факт меня встревожил. Я знаю, какой благородный и крайне рискованный труд — добывание этого яда и как он нужен стране.

В о п р о с. По возвращении в Советский Союз вы думаете еще раз побывать в экспедиции?

О т в е т. Разумеется. Если успею. Моя командировка здесь затянулась. Если я опоздаю в этом году, то обязательно приму участие в работе экспедиции на следующий год».

Государственный обвинитель закончил читать и, подойдя к судейскому столу, протянул бумагу Паутову:

— Прошу приобщить к делу.

— Уважаемые товарищи судьи, — поднялся Шеманский. — Не имея возможности обратиться лично к Рославцевой-Гридневой, я прошу разрешения задать несколько вопросов государственному обвинителю. Сразу оговорюсь: вопрос касается только процедуры получения показаний. Я понимаю, моя просьба необычна. Но согласитесь, что допрос свидетеля произведен также несколько необычно. В моей практике это впервые. В вашей, вероятно, тоже.

Судья Паутов, посоветовавшись с заседателями, разрешил, предупредив:

— По существу, пожалуйста.

— Разумеется. Уважаемый товарищ государственный обвинитель! Вопросы, предложенные гражданке Рославцевой-Гридневой, составлены вами или в посольстве?

— Конечно, мной, — гордо ответил Алексей Владимирович.

— Благодарю вас, я удовлетворен. — Шеманский послал судьям свою очаровательную благодарственную улыбку.

После этого по ходатайству Холодайкина была допрошена Кравченко.

— Скажите, пожалуйста, — обратился к ней прокурор, — какого числа обвиняемый попросил у вас взаймы сто рублей, ссылаясь на то, что ему нужно послать своим родителям?

— Сейчас попробую вспомнить. Приблизительно числа двадцатого июля.

— Когда была обнаружена пропажа сухого яда?

— Тридцатого июля.

— После того как подсудимый взял у вас вышеупомянутые сто рублей, до тридцатого июля он получал в экспедиции какие-нибудь деньги?

— Нет.

— Он больше у вас не занимал?

— Нет, не занимал.

— У меня еще вопрос. Подсудимый часто называет вас «мать». Вы состоите в каких-нибудь родственных отношениях?

— Почти. У нас действительно отношения, как у сына с матерью.

Народная заседательница Савельева, расплывшись в улыбке, переводила взгляд со Степана на Кравченко. Холодайкин сдвинул очки на лоб и недоуменно уставился на Анну Ивановну.

— Как вас понимать? Если вы действительно состоите в родстве и это подтверждено документами, это одно дело. Если нет — совершенно другое. Я прошу дать объяснения.

Кравченко посмотрела на Степана. Он едва заметно кивнул ей.

— Это было в сорок пятом году, летом. Сразу после войны. С группой студентов я находилась в Ташкенте на практике после первого курса. Мы жили в старом городе, недалеко от Бешагача. Так называется рынок. Там я впервые увидела Степу. — Анна Ивановна поправила волосы. — Он пел песни, а калека-нищий, с медалью на заплатанной гимнастерке, собирал деньги. Людям старшего поколения эта картина знакома. Одним словом, война. Так вот, я сразу обратила внимание на эту странную пару. Меня ужаснул вид мальчика: в рваной одежонке, нечесаный, немытый, с цыпками на ногах. У калеки — синее лицо алкоголика, руки дрожат, весь в татуировке. Типичный уголовник. Целый час я стояла и слушала. У самой, поверьте, слезы на глазах. На следующий день я снова пошла на базар. Уж и не помню, как это случилось, схватила я мальчика за руку — и бежать. А калека за нами. Нож выхватил. На костылях, а мчался во всю прыть. Короче, отбила я мальчика. В милиции выяснилось, что калека на самом деле был спекулянтом и продавал из-под полы анашу. Это наркотик такой, вроде опиума. Ногу ему отрезало еще до войны, когда он занимался вагонными кражами… В общем, Степу определили в детдом. Он пошел в первый класс. Во время своей учебы в институте я бывала в Узбекистане каждое лето. Навещала его. Мы постоянно переписывались. После окончания института через два года я вышла замуж и предложила Степану приехать жить в мою семью. Но он ответил, что ищет своих родителей и обязательно их найдет. В последние годы мы довольно регулярно виделись. По роду своей работы я часто бывала в Средней Азии. Как-то он поехал со мной в экспедицию, когда уже учился в строительном техникуме. Как видите, стал змееловом. — Кравченко приложила руку к сердцу. — Ей-богу, я знаю его не хуже и отношусь с не меньшей любовью, чем к своим детям. Я всегда старалась быть Степе настоящей матерью, зная, что у него нет родителей…