Упряжка, подпрыгивая, углублялась в лес, сопровождаемая треском сучьев и редкими выстрелами со стороны шоссе. Захарченко, не умевший ездить верхом, трясся, с трудом удерживаясь в седле, на могучей спине породистого дымчато-серого битюга.

— Штоб ты сказился, — не переставая, ворчал Захарченко. — Уси кишки повытряхал!

Упряжка уже выбиралась из лощины, когда позади, метрах в трехстах, вздыбил землю злой, гулкий взрыв.

— Рысью, ма-а-арш! — скомандовал Ким, будто конями управляли заядлые артиллеристы из батареи на конной тяге. — Быстрее, иначе накроют!

Второй снаряд разорвался впереди, в стороне от дороги. «Сейчас возьмут в вилку», — с тревогой подумал Ким, удивляясь точности немецких артиллеристов.

Третий снаряд охнул неподалеку от упряжки. Кони, обезумев, рванули вперед. Ким почувствовал, как чем-то острым стегануло по левому плечу. Не переставая погонять коней, он потрогал ладонью плечо и ощутил выступившую через ватник липкую горячую кровь. «Только бы доскакать, только бы доскакать», — словно упрашивая кого-то, мысленно твердил он.

— Командир! — услышал Ким непривычно встревоженный голос Спевака. — С Курлыкиным беда!

Упряжка уже вырвалась из зоны обстрела. Еще два снаряда один за другим упали далеко позади. Ким натянул поводья и поднял правую руку вверх.

— Стой!

Упряжка остановилась. Спевак спрыгнул с передка и, спотыкаясь о затвердевшие на морозе кочки, побежал в ту сторону, где снаряд едва не накрыл их. Партизаны с нетерпением ждали его возвращения. Вдруг с той стороны, где скрылся Спевак, раздался выстрел. А вскоре он и сам показался на дороге, и Ким по отяжелевшей неровной походке Григория понял, что случилось неладное.

— Все! — выпалил Спевак, разгоряченный ходьбой. — Накрыли. И Курлыкина и коня. Конь еще бился, так я его пристрелил…

— Вот тебе и Унтер ден Линден, — хрипловато проговорил Алеша и до самой базы не проронил больше ни слова.

Когда упряжка остановилась у штабной землянки, была уже ночь. Часовые, увидев орудие, всполошились и едва не открыли огонь — Коваль забыл сообщить Киму пароль на новые сутки. Командир уже спал. Его разбудили. Коваль вышел из землянки потягиваясь. Его ординарец хотел было вынести «летучую мышь», но Коваль сердито махнул рукой.

— Глянь-ка, лунища какая на небесах! — пробасил он. — Куда до нее твоему недоделанному фонарю? Постой, постой, никак я еще сплю? Да не во сне ли это?

Коваль размашисто шагнул к упряжке. Ким, чувствуя, что с каждой минутой слабеет от потери крови, неловко и медленно сполз с коня и, держась за уздечку, доложил:

— Товарищ командир отряда! Орудие доставлено…

— Вижу! Сам вижу! — восторженно облапил Кима Коваль. — Ловко я тебя окрестил, в самую точку, — Яшка-артиллерист!

— Погиб Курлыкин… — добавил Ким, высвобождаясь из объятий.

— Курлыкин? Погоди, погоди, ты сам-то чуть живой, — сердито заговорил Коваль и посмотрел на свою ладонь. — Кровь! Ранен?

— Зацепило, — сказал Ким.

— Солодовников! — Коваль позвал ординарца. — Веди нашего артиллериста в землянку. И перевязку живо!

Солодовников, щеголеватый парень с тонкими ногами, повел Кима в землянку.

Ким неуверенно переступил через порог. Казалось, ступеньки, и сама землянка, и черные стволы деревьев качаются, как на воде.

В землянке неярко тлел язычок фитиля «летучей мыши». В углу, спиной к двери, кто-то сидел в накинутой на плечи шинели.

— Сейчас перевязочку соорудим, — неестественно весело пообещал Солодовников.

Шинель упала с плеч, и Ким прямо перед собой увидел до боли знакомое лицо девушки. Свет «летучей мыши» слепяще ударил ей в глаза, но даже сейчас, когда она прищурила их, Ким узнал Настю. Она тоже узнала его и, не заслоняя свет фонаря ладонью, смотрела на него напряженно и радостно, все еще не веря, что это именно он.

Ким схватился рукой за березовый стояк, лицо Насти стало быстро терять резкость очертаний, будто в землянку заполз туман. Он смутно видел ее вопрошающие, ждущие лишь единственного ответа глаза и боялся, что потеряет сознание, не успев ответить на ее немой вопрос.

— Ну, Яшка-артиллерист, порадовал ты отряд! — загремел в землянке голос Коваля. — Теперь мы живем! Пушка есть, снарядов боекомплект. Одного не могу уразуметь: чем этих мамонтов кормить будем? Им же овса, этим динозаврам, по ведру зараз требуется. Вот ты мне и объясни…

Ким, пытаясь улыбнуться, медленно сполз по стояку на пол. «Шершавая береза была, старая береза…» « — успел подумать он.

Когда Ким очнулся, уже светало. В окно землянки была видна осина, слабо освещенная еще не поднявшимся над лесом солнцем.

— Ты проснулся? — будто издалека услышал он голос девушки. — Вот и хорошо…

«Кто это? Откуда здесь девушка? — удивился Ким. — В отряде всего одна женщина — повариха Савельевна, но это не ее голос, совсем не ее…»

— Что ты на меня так смотришь? — спросила Настя, подходя поближе к нарам, на которых лежал укрытый шинелью Ким. — Я — Настя.

«Настя! — Сердце Кима застучало так отчетливо, что он услышал, как оно бьется о грудную клетку. — Это же Настя!»

— Не смог… передать, — виновато прошептал он. — Понимаешь, не встретился с ним. Не повезло…

— Не передал? — как эхо повторила Настя.

— Не передал.

Он вдруг осекся, поняв, что не нужно было говорить ей правду: в глазах Насти погасла радость ожидания.

— Честное слово, я искал его… — начал было Ким.

— Замолчи. — Настя прижала дрожащие руки к груди. — Замолчи, не надо…

И она, присев на краешек нар, ткнулась головой в суховатую земляную стену.

— Настя! — с порога требовательно позвал вошедший в землянку Коваль. — Радиограмму передай. Срочно! Возьми у Солодовникова.

Настя вскочила и, стараясь скрыть от Коваля заплаканные глаза, выскочила из землянки.

— Прислали-таки радистку, — хвастливо сказал Коваль, усаживаясь на скамейку возле нар. — Да и куда они денутся? Коваль требует — вынь да положь. Пока ты пушку отбивал, ее на парашюте к нам сбросили. Хороша дочка, а?

Ким ничего не ответил. Он лежал, закрыв глаза и стиснув зубы.

— Ты вот что… Яшка-артиллерист, — как обычно хмуро, заговорил Коваль. — Ты поправляйся. Старайся, одним словом. С пушкой, кроме тебя, у нас любезничать некому. Так она и простоит, бедолага, пока ты не встанешь. А здорово бы шандарахнуть из нее по Сычевке, там каратели окопались. Уразумел?

— Уразумел, — негромко ответил Ким. — Я постараюсь…

— Вот-вот. А Настю откуда знаешь?

— Да так, — нехотя ответил Ким. — В Приволжске познакомились. Как раз перед войной…

Он снова умолк, чувствуя, что язык не хочет повиноваться.

— Помолчи, — посоветовал Коваль. — Мы тебя быстро на ноги поставим. Усиленный паек. Настя за тобой присмотрит. Девичьи руки, они, как я разумею, целительные…

Слова Коваля сбылись. Через неделю Ким мог вставать.

— Тебе надо воздухом подышать, — сказала Настя. — Снег выпал, леса не узнаешь. Хочешь, я с тобой пойду?

— Я буду расчет готовить, ребят надо обучить, — сказал Ким, хотя ему очень хотелось побродить с Настей.

— Успеешь, — нахмурилась Настя.

Ким благодарно посмотрел на нее. Как она изменилась за это время! Прошло каких-нибудь пять месяцев, а будто целые годы прошумели над ними. Там, в Приволжске, и потом, в лагере, когда Настя догоняла его, чтобы отдать письмо для Семена, она была совсем девчонкой. А сейчас перед ним другой человек — резко очерченные темные круги под глазами, да и глаза такие, какие бывают у людей, успевших узнать, что такое горе.

Настя взяла его под руку, и они медленно вышли из землянки. Ким едва не задохнулся от свежего снежного воздуха. Снег лежал вокруг — и на поляне, у партизанских землянок, и дальше, в нескончаемой глубине леса. Он словно вобрал в себя все лесные осенние запахи — сладкую горечь рябины, кисловатый хмельной аромат прелых листьев и поздних грибов — и теперь сторицей возвращал эти запахи.

Они шли молча, радуясь лесу и снегу, который будто открывал новую страницу в их жизни, предвещая перемену.