Свеча и спички, похищенные из гостиной, позволили Элизабет дойти до кровати, не разбивая коленки о стулья. Однако ей пришлось не раз переставлять свечу, потому что та показывала ей комнату в таком виде, который не способствовал ее душевному спокойствию. При малейшем колебании пламени по всему потолку метались тени. Элизабет поставила свечу на секретер, но та освещала гипсовый бюст так, что казалось, будто обезображенное лицо улыбается; нет, это не годится; девушка поставила свечу на камин и заодно посмотрелась в зеркало, но на этот раз никакого удовольствия не испытала, ибо увидела лишь свое испуганное лицо, окруженное пляшущими тенями. Попробовала закрыть глаза и сразу же открыла их: оказалось страшней совсем ничего не видеть, нежели созерцать полутьму, в которой что-то двигалось между наклонившимся вперед шкафом и дверью в туалетную комнату, которую она сейчас не открыла бы ни за что на свете. При свете единственной свечи, отражавшемся на стенах как сполохи пожара, все принимало необычный вид. Брошенная на стул одежда казалась трупом с перерезанной глоткой. Не говоря уже о гипсовом бюсте — Элизабет предпочла раздеваться, повернувшись спиной к этому соглядатаю.
Оставался нерешенным вопрос о том, как погасить свечу. Стоя у кровати, ее не задуешь. Разумнее всего было бы подойти к камину, дунуть на зловещий язычок пламени и осторожно пробраться к постели, стараясь не натыкаться на стулья. Однако девушке казалось, что проделать такой путь в потемках ей не под силу.
Поразмыслив, Элизабет решила открыть окно: пусть ветер сделает то, что для нее оказалось невыполнимым, если свеча погаснет — хорошо, если нет — тем хуже для нее, догорит и растечется по мрамору консоли. Такое странное решение показалось Элизабет верхом мудрости. Подбежав к окну, она повернула шпингалет, но массивные створки не подавались, от резких рывков стекла угрожающе дребезжали. Повернув голову, дабы не терять из виду дверь туалетной комнаты, вызывавшей у нее главные опасения, Элизабет снова потянула на себя створки окна, и на этот раз они вдруг открылись без всякого труда, так что она чуть не опрокинулась назад, — такова уж непостижимая для нас хитрость неодушевленных предметов. И вдруг Элизабет вскрикнула. Она увидела свое отражение в зеркале — белая рубашка до пят, бледное лицо, растрепанные волосы — и подумала, что это привидение. Тут же устыдилась и уже спокойней посмотрела на пламя свечи, которое ветер наклонял то в одну сторону, то в другую.
Прежде чем направиться к кровати, Элизабет из любопытства глянула в щель жалюзи. Ночь была черным-черна. Однако можно было разглядеть большое окно, из которого утром за ней кто-то подглядывал. Света в окне не было; закрытое высокими черными ставнями, оно казалось таинственным и зловещим, какими кажутся под покровом ночи самые безобидные предметы.
Через несколько минут девушка, забившись под одеяло, стала следить за причудливыми колебаниями свечи, но не успела подумать, не лучше ли полная темнота, чем красноватые отблески, плясавшие на стенах, как уснула.
Ей приснился странный сон. Будто среди ночи дверь ее комнаты тихонько открылась и вошел какой-то мужчина. Двигался он с бесконечными предосторожностями, точно вор; сделав шаг, останавливался, прислушивался и только потом переставлял другую ногу.
Свеча еще горела, и при ее свете Элизабет разглядела худое вытянутое лицо и черные дыры глазниц, в глубине которых блестели почти неподвижные, немигающие глаза. Она догадалась, что глаза эти ищут ее, ведь она забилась в самый темный угол широкой кровати. Несколько мгновений ей казалось, что сердце ее остановилось, по всему телу разлился леденящий холод. Мужчина остановился возле изножья постели, опустив руки и слегка наклонившись вперед. Он был невысокий и худой. Нахмурив брови, силился разглядеть Элизабет, затем повернул голову и посмотрел на свечу, пламя которой по-прежнему плясало. Возможно, у него возникла мысль перенести свечу поближе, но он не тронулся с места и продолжал смотреть на девушку. Она отчетливо слышала его хрипловатое, прерывистое дыхание, как у человека, который бежал и остановился перевести дух. У Элизабет гудела голова, и она закрыла глаза. Прошло несколько минут, и вот половицы начали скрипеть и стонать. Одна из них треснула так громко, что после этого надолго воцарилась тишина. Когда Элизабет снова открыла глаза, она была в комнате одна. Сердце бешено колотилось, но дышать стало легче, она глубоко вздохнула и пришла в себя. На камине угасало оранжевое пламя свечи, за окном тихонько ворчал ветер.
Наутро Элизабет проснулась с тяжелым сердцем. Однако свой сон она забыла и вспомнила о нем, лишь когда стала причесываться перед зеркалом. Первая мысль была о том, что в ее комнату действительно приходил мужчина и смотрел на нее, она содрогнулась и уронила головную щетку. Ночная сцена всплыла в памяти Элизабет со всеми подробностями, и поначалу она не сомневалась в том, что ее на самом деле кто-то посетил, но вскоре разум пришел ей на помощь, и она уже не считала свой сон явью.
Этот день мало чем отличался от предыдущего, тем не менее он занял в памяти Элизабет особое место. Возможно, виной тому был приснившийся ночью страшный сон, о котором девушка никак не могла забыть. Как бы там ни было, беспокойство не покидало Элизабет до самого вечера; напрасно иностранка то и дело заговаривала с ней, даже предлагала погулять по саду, благо погода наладилась, — бедная девушка избегала всего, чего искала накануне.
Элизабет взяла книгу и устроилась в маленькой гостиной, но и там не нашла желанного покоя. Ей все казалось, что, стоит ей опустить глаза на страницу книги, кто-то начнет подглядывать за ней в окно. Конечно, никто на нее не смотрел, но это ощущение не покидало ее весь день. А то еще ей казалось, будто за дверью кто-то стоит, она ее открывала, но в коридоре никого не было. Больше всего она боялась, как бы ее снова где-нибудь не заперли, но господин Аньель вроде бы изменил тактику. Он не поворачивал ключ в замке ни одной из дверей, пусть себе хлопают, словно хотел этим сказать: «Вот видите? Вы свободны».
Впрочем, она уже не боялась этого неизменно одетого в черное человека, а придерживалась того мнения о нем, которое сложилось у нее накануне: господин Аньель с его ясным взглядом и седой бородкой под сходящим на нет подбородком в душе оставался немного простоватым мальчуганом. В его бесконечном хождении неслышными шагами по коридорам всех этажей Элизабет теперь усматривала лишь мальчишеское желание озадачить ее. Гораздо больше девушку тревожила полная тишина в доме, где, как ей сказали, полно народу; собственно говоря, она по пальцам насчитала шесть человек, не принимая в расчет детей, число которых ей было неизвестно, да и детский смех ни разу не доносился до ее ушей. Спрашивать мадемуазель Эву было бесполезно: иностранка всегда избегала точных ответов на вопросы Элизабет. А если обратиться к господину Аньелю, тот не упустит случая и разразится напыщенной и пустопорожней речью об отменной дисциплине в Фонфруаде, об уважении к покою своего ближнего, о моральных выгодах, какие можно извлечь, проживая в этом доме для избранных, и так далее. Нет, выслушивать бесполезные велеречивые тирады Элизабет не пожелала, а решила набраться терпения и попытаться самой выяснить все, что она хотела узнать. У нее было предчувствие, что скоро она познакомится с хозяевами усадьбы.
И действительно, знакомство состоялось очень скоро. Собственно говоря, в тот же вечер, когда солнце закатывалось за ели и все окружающие предметы окрашивались в красноватые тона, точно в зареве пожара, Элизабет стала свидетельницей сцены, которая глубоко ее взволновала.
Разворачивая салфетку перед тем, как сесть за стол, она вдруг перехватила беглый взгляд, которым обменялись еще стоявшая Эва и собиравшийся разливать суп господин Аньель. Ей это показалось тем более странным, что после вчерашнего разговора иностранка не обменялась со своим недругом ни единым словом. Вот почему Элизабет увидела дурной знак в этом внезапном примирении и стала подозревать, не кроется ли какой-нибудь хитрости во взаимоотношениях между этими людьми и не была ли ярость Эвы ловким притворством. Будь Элизабет постарше и поопытней, она догадалась бы, что тот сообщнический взгляд, которым только что обменялись эти двое, свидетельствовал всего-навсего о временном перемирии, заключенном между ними по каким-то непонятным для нее причинам. Рассердившись, Элизабет отказалась от супа и с мрачным видом заявила господину Аньелю, что есть не станет.