Во время одного из обедов Цыси ела голубя, фаршированного овощами. Блюдо ей понравилось, и она велела евнуху Чжан Дэ, который прислуживал за этой трапезой, приготовить еще. Чжан стал торопливо фаршировать нового голубя, а мне вдруг вздумалось подшутить.
— Мыл ли ты руки? — тихонько спросила я, но Цыси услышала, засмеялась и потребовала, чтобы евнух ответил на вопрос. Чжан Дэ побагровел от страха.
— Да, раб мыл руки, — произнес он наконец, встав на колени.
После обеда, когда мы с матерью, императрицей и княжнами болтали на галерее, Чжан Дэ подошел ко мне и попросил:
— Пожалуйста, не шутите так больше, а то я чуть не умер!».
Наиболее ловкие евнухи не раз в истории Китая становились временщиками, поэтому маньчжурские императоры до середины XIX века не позволяли им играть большую роль в политической жизни. Евнухам было запрещено заниматься государственными делами и получать чиновничьи ранги выше четвертого, однако Ли Ляньина, которого порой не без основания сравнивают с Макиавелли, вдовствующая императрица произвела во второй ранг. Когда Юй Жунлин впервые увидела знаменитого евнуха, он «оказался невысоким, сморщенным, с маленькими глазками — словом, вылитой обезьяной. Несмотря на это, он был любимым придворным вдовствующей императрицы. Я уже говорила, что евнухам разрешалось носить на шапках только синие шарики и синие перья, но Ли Ляньин получил красный шарик и разноцветное перо. Князья и сановники были очень недовольны, пытались удержать Цыси от этого неслыханного шага, однако услышали раздраженный ответ: «Неужели я не могу быть хозяйкой даже в такой малости?!“ Все сразу прикусили языки».
Совершенно очевидно, что евнухи во времена Цыси возродили свое влияние лишь благодаря своим услугам вдовствующей императрице, которая не всегда решалась открыто приближать к себе полноценных мужчин. При ней число придворных скопцов превысило три тысячи; кроме того, Цыси значительно увеличила штат служанок— до десяти тысяч, так как она любила, чтобы вокруг нее всегда было множество людей.
Особыми привилегиями, естественно, пользовались главные евнухи, или главноуправляющие. В пьесе Чжоу Тяньбэя изображено, например, как Ань Дэхаю понравилось нефритовое кольцо князя Гуна. Сначала он нахально выпрашивает его у хозяина, но получает отпор. Тогда Ань Дэхай действует через Цыси, и князь не смеет отказать ей.
Именно Ань Дэхай первым из главных евнухов присвоил себе титул «Девятитысячелетний господин», который затем перешел к Ли Ляньину и был всего на одну ступеньку ниже императорского («Десятитысячелетний господин»). По существу же, Ли Ляньин обладал большей властью, чем император, и иногда хвастался этим. Цыси разрешала Ли Ляньину не только сидеть в ее присутствии, но даже сидеть на троне. Его личные богатства оценивались английскими банкирами в два миллиона фунтов стерлингов, а политическое влияние просто невозможно оценить. Подобно тому как Ань Дэхай участвовал в свержении Су Шуня и других регентов, Ли Ляньин сыграл не последнюю роль в перевороте 1898 года, так как Гуансюй фактически выступал его соперником и за несколько лет до этого осмелился побить главного евнуха.
Под стать своей госпоже Ли Ляньин был очень хитер и часто притворялся бессильным — или из любви к искусству, или чтобы отвязаться от просителя, или чтобы получить с него взятку. «Если кто-нибудь из нас провинится, он всегда идет к Ли Ляньину и просит о помощи, но тот отвечает, будто не способен влиять на ее величество. А в действительности его боится даже императрица»,— говорили фрейлины.
Ли Ляньин разработал целую систему легальных и нелегальных взяток, которыми он делился с Цыси. Ее доверенные евнухи широко торговали должностями, званиями, наградами, что весьма подробно изображено в романе Цзэн Пу. Например, наложница Бао так характеризует маньчжурский двор:
«Самое противное существо — это главный евнух Лянь. Пользуясь покровительством вдовствующей императрицы, он творит все, что ему угодно! Храм Белых облаков превратился в аппарат, через который он получает взятки, а настоятель Гао стал его первым наперсником в дурных делах. Все приезжие чиновники летят к Ляню, словно утки! За последнее время он приобрел еще большую славу, сделав свою младшую сестру фрейлиной. Старуха очень благоволит к ней и даже называет Большой барышней. Сейчас только двоим разрешено обедать вместе с вдовствующей императрицей: художнице Мяо Соцзюнь и ей».
А вот аналогичная речь одного прогрессивно настроенного сановника:
«Оказывается, Гэн И[33] введен в Государственный совет по приказу вдовствующей императрицы. Явившись в Пекин на празднование шестидесятилетия Цыси, Гэн Ипередал главному евнуху Ляню тридцать тысяч новеньких серебряных юаней,[34] которые он выманил у своего подчиненного — управляющего монетным двором. Он заявил, что приготовил эти деньги специально для того, чтобы императрица в день своего рождения могла одарить придворных. Императрица прельстилась тонким узором новеньких монет и приняла подарок. Отсюда и назначение. Не знаю, кто рассказал об этом госуарю, но он заспорил со вдовствующей императрицей, заявив, что Гэн И низкий, корыстолюбивый человек, которого нельзя держать на службе. Императрица продолжала настаивать на своем. Тогда государь заплакал и сказал: „Тетушка, вы хотите сделать меня правителем страны, идущей к гибели!“ Императрица пришла в страшную ярость и дала государю две пощечины, даже зубы выбила. Государь заболел и после этого долго не появлялся в тронном зале. А тут, как на грех, подвернулся генерал Юн Лу,[35] старый клеврет императрицы который тоже приехал в Пекин для празднования ее шестидесятилетия. Императрица поделилась с ним мыслью о низложении государя. „Боюсь только, что пограничные наместники не подчинятся“, — сказал Юн Лу. Все это было буквально на днях. Отсюда явствует, что идея переворота давно уже зрела у императрицы, она лишь не решалась ее открыто высказывать!».
В этом отрывке недаром упоминаются подарки, которые всегда были одной из значительных статей дохода вдовствующей императрицы. Например, перед праздниками на Цыси «начинали сыпаться подношения от князей, сановников, губернаторов или генерал-губернаторов: расшитые ткани, каллиграфические надписи, картины, антикварные и заграничные ценности. Больше всего государыня любила часы, люстры и прочие иностранные вещи», причем подарки поступали к ней не только по праздникам: «Если Цыси вскользь замечала, что ей нравится какая-нибудь вещица, например красивая безрукавка или украшение к туфлям, не проходило и трех дней, как перед ней появлялось и то и другое». А в дни ее рождения, вспоминает Юй Дэлин, «подношений было так много, что они занимали несколько залов, и все же мы не имели права убрать их куда-нибудь, пока ее величество не приказывала сделать это». Однажды ей преподнесли в дар «четыре мешка с тысячами жемчужин. Безупречные по форме и цвету, они стоили баснословно дорого, но у ее величества было столько драгоценностей, особенно жемчуга, что она едва взглянула на подарок и лишь назвала его приятным».
Когда Цыси впервые появилась во дворце, ей платили в год около ста пятидесяти лянов, т. е. примерно четыреста американских долларов. А накануне смерти ее ежегодные доходы составляли уже почти десять миллионов долларов — по крайней мере вдвое больше, чем у любого китайского императора. Особенно возросли корыстолюбие и взяточничество Цыси после ее бегства из Пекина в 1900 году, когда она лишилась части своих богатств. Стараясь возместить их, она грабила и народ и чиновников совершенно беззастенчиво: один только начальник шанхайской области присылал ей каждый год сто тысяч лянов «на пудру и румяна». Ежедневные расходы двора составляли тогда сорок тысяч лянов.
Вдовствующая императрица не успевала пользоваться всеми своими несметными сокровищами, однако вела им строгий счет: