В последние годы жизни Цыси прикинулась подобревшей, однако в действительности ничуть не изменилась и продолжала свои многочисленные вивисекции. «Впервые я видела при дворе наказание, — пишет Юй Дэлин, — когда одна молодая служанка перепутала носки ее величества и принесла ей два непарных. Обнаружив это, ее величество приказала другой служанке дать первой двадцать пощечин. Но пощечины показались ей недостаточно сильными — тогда она велела главной провинившейся бить вторую». Когда Цыси причесывалась, она не терпела, чтобы у нее выдергивали хоть один волосок. Евнуха, который проявил при этом крохотную неосторожность, она велела забить палками. Такой же казни императрица однажды подвергла поваров, потому что ей вдруг не понравилась еда. С этими свидетельствами перекликается факт, сообщаемый Пу И: «Как-то евнух, составлявший ей компанию в шахматы, сказал во время игры: „Раб бьет коня почтенного предка“, на что она в гневе воскликнула: „А я бью всю твою семью!“. Евнуха выволокли из палаты и избили до смерти».

В художественной литературе такие поступки, естественно, расцвечиваются дополнительными подробностями. Например, Сюй Сяотянь описывает, как Цыси по навету Ли Ляньина казнила евнуха Лю, который прослужил во дворце тридцать лет. Она отравила его страшной розовой жидкостью, которая сжала его всего и превратила в карлика. При этом императрица рассказала испуганным окружающим, что в ее дворце Блистательной гуманности хранится множество ядов: от одних человек сгорает и превращается в золу, от других начинает кровоточить и полностью растворяется, а от третьих даже испаряется. И хотя в этом описании немало фантастики, она, как мы видели, не так уж далека от реальности.

«РАНЬШЕ ЕГО Я НЕ УМРУ!»

После разгрома ихэтуаней и возвращения монархов в Пекин император был снова отправлен на остров Интай. Хотя иногда Гуансюй и появлялся при дворе, общаться с ним почти никому не разрешалось. Даже его жена и наложница имели право ходить к нему всего один-два раза в год, да и то лишь для церемонного визита или обеда, под наблюдением фрейлин.

 «Во дворце, — вспоминает Юй Жунлин, — служил евнух, которого звали Бакалавром, потому что он был единственным ученым среди евнухов и часто читал старухе вслух... Однажды я сказала ему, что мечтаю попасть на Интай, где наверняка очень красиво.

— Да, Интай прекрасное место, — ответил он. — К сожалению, туда сейчас не пускают, потому что там живет Десятитысячелетний господин. Раньше государи скрывались на этом островке от жары, к ним каждое утро прибывали князья и сановники, которых императоры оставляли обедать, удить рыбу или писать стихи. Пойманную рыбу можно было унести к себе домой, а некоторые стихи сохранились до сих пор. Наш Десятитысячелетний господин в детстве учился на Интае, к нему приезжали учителя...

— Неужели ему там не скучно? — перебила я. Евнух вздохнул:

— Ничего не поделаешь!

— Может быть, все-таки есть способ попасть туда?— продолжала допытываться я.

— Пятая барышня! — нахмурился евнух. — Не будьте ребенком. Туда ни за что не попасть».

О том, как ревностно правительница следила за изоляцией Гуансюя, свидетельствует, в частности, такой акт. Однажды у императора сильно заболел зуб, среди придворных он не смог найти подходящего врача и  послал за дантистом в город. Проведав, что во дворец приезжал посторонний, да еще без ее санкции, вдовствующая императрица казнила евнуха, который привозил врача, а труп этого евнуха выставила для всеобщего обозрения.

С 1898 года, когда Цыси расправилась с реформаторами, она начала усердно распускать слухи о слабоумии Гуансюя. Во время бегства в Сиань она, например, специально попросила его спрятать шкатулку одной из своих фавориток, а когда та обнаружила пропажу, со смехом обвинила императора в клептомании. Однако Юй Дэлин и Юй Жунлин при первой же встрече с Гуансюем вынесли о нем совсем другое впечатление:

«Внезапно евнухи откинули дверную занавеску, и в зал вошел невысокий мужчина лет сорока, в светлом халате с блестящим желтым поясом, на котором позванивали малахитовые подвески, и в сапогах из черной парчи. Лицо у него было самое обыкновенное, но глаза светились умом; иногда в них проглядывала грусть. Цыси подозвала нас:

— Идите сюда, это его величество!

Тут только мы поняли, что перед нами Гуансюй, подошли к нему, совершили все полагающиеся поклоны, но государь лишь улыбнулся и ничего не сказал».

В дальнейшем Юй Жунлин довелось и разговаривать с императором:

«Болтая с евнухами, которые угощали нас чаем и пампушками, я вдруг снова увидела Гуансюя. Он подошел, осведомился, сколько мне лет, потом вынул изящные карманные часы, инкрустированные жемчугом, и спросил:

— Как будет по-английски „час и три четверти“?

Решив пошутить, я ответила ему не по-английски, а по-китайски.

— Англичане так не говорят. Они выражаются по-другому —„без четверти два“.

— На таком английском языке легко разговаривать!— засмеялся Гуансюй. — Я вижу, ты шалунья.

— Да, недостойная всегда много шалит.

Гуансюй, улыбнувшись, взглянул на евнухов:

— Хорошо, с этого дня мы будем называть тебя Маленькой шалуньей.

— Благодарю за милость, — поклонилась я. — Недостойная очень рада прозвищу, которое дал ей Десятитысячелетний господин!».

Императору явно понравилась Юй Жунлин — и своей внешностью, и молодым задором, который отличал ее от чинных придворных:

«Пока все смотрели спектакль, я достала мячик, начала играть во дворе и, прыгая, потеряла туфлю. В это время как раз появился Гуансюй.

— Вот уж никогда не видел фрейлину, которая бы прыгала в парадном платье, да еще без туфли! — засмеялся он.

— Десятитысячелетний господин, — стала оправдываться я, надевая туфлю, которую подал мне евнух, — здесь так много ограничений! Ходить никуда нельзя, вот я и осмелилась поиграть в мячик, чтобы разогнать скуку...

Император вздохнул:

— Да, ты верно говоришь, скука здесь смертная. — Он помолчал.— Но ты все-таки не шуми. Возвращайся скорее на спектакль, а то придет Старый предок, беды не оберешься».

В других случаях Юй Жунлин отмечала, что император был задумчивым, лирически настроенным, и решила, что «он очень умен. Просто из-за деспотичности Цыси он не смог как следует раскрыть своих способностей, государь постоянно сидел у себя во дворце и выходил раине редко. Со вдовствующей императрицей он общался только ради проформы, например, когда нужно было желать ей доброго утра. Мы тоже, встречая императора, приветствовали его и видели, что он бывает очень весел, если старухи нет рядом.

Ко мне он относился как к ребенку, поэтому довольно часто разговаривал со мной и смеялся, но другим отвечал лишь кивком головы, боясь вызвать подозрение. На поклоны императрицы и наложницы Цзинь он вообще не реагировал.

Евнух Сунь, который постоянно ему прислуживал, как-то сказал нам, что после разгрома реформаторов Гуансюй впал в уныние и решил больше не заниматься политикой. Вместо этого он целыми днями что-то читал или писал в своем дворце и, говорят, весьма преуспевал в науках».

Юй Дэлин тоже говорит о незаурядном уме, образованности Гуансюя и свидетельствует, что вне официальной обстановки он производил несравненно более приятное впечатление, чем при Цыси. Он был единственным из правителей Китая, кто знал немало английских слов, мог играть на любых музыкальных инструментах, хотя и не учился специально этому, интересовался европейской музыкой и техническими новшествами. К сожалению, Цыси совершенно отстранила его от власти и заставляла присутствовать на аудиенциях лишь для того, тобы все видели, что она не убила императора. Ради реформы «ее величество обычно спрашивала его мнение о разных вещах, но он неизменно отвечал, что он полностью согласен с тем, что сказала или решила ее величество».

Гуансюю, по-видимому, не хотелось больше сталкиваться с Цыси; кроме того, она основательно запугала его, о чем говорит, например, следующая история: «Однажды император отправился пожелать тетке доброго утра. Та как раз в это время завтракала и поинтересовалась, ел ли он. Гуансюй не решился сказать, что он позавтракал раньше Великой императрицы, встал на колени и ответил, что еще нет. Цыси пожаловала ему несколько блюд, а потом спросила, наелся ли он. Гуансюй опять не посмел сказать правду и получил еще несколько блюд. Есть он был уже не в силах, поэтому начал украдкой бросать и выливать пищу в широкий рукав халата. Когда государь вернулся к себе, халат был мокрым и грязным. Император хотел сменить его, но оказалось, что всю его одежду забрала Цыси». Последние слова наводят на мысль, что правительница нарочно издевалась над ним.