«24.3.44 г.
Получил твое письмо от 22. 3 и наконец-то за долгое время почувствовал мою Риккусю. Вот такой надо быть, девочка. Уверен, что теперь у тебя дело пойдет на лад. Несомненно, в процессе создания номера тебе еще встретится ряд трудностей, но к ним надо отнестись трезво и спокойно, по-деловому их преодолеть.
По твоему рисунку получил примерное представление об аппарате. Сделан ли расчет на тросы растяжек и подъемов? При прыжке они испытывают большие динамические нагрузки. Не будет ли крутиться в стороны трамплин? Судя по рисунку, он прикреплен к одному стержню остова аппарата. Подготовлены ли места для крепления тросов и амортизаторов для прыжков. К чему будешь крепить тросы — к ногам или поясу? Что думаешь делать, чтобы быстро отстегнуть тросы в конце номера? Опиши мне все по порядку. Какое участие в подготовке нового номера принимает Юра Дуров? Юре я писал, но не получил пока в ответ ни звука. Напишу еще раз.
Я знаю, что тебе тяжело, моя девочка. В особенности тебе тяжело из-за твоего характера. Ты и сама это сознаешь. Следует пересмотреть свои позиции. Переделки в аппарате несомненно будут. Поэтому постарайся, где можно практически, а где и мысленно, проделать предстоящую работу, продумывая трюки и движения до мелочей, предусмотреть возможные переделки заранее.
Получил письмо от Коли Павлова. Ему тоже, видимо, нелегко пришлось с новым номером. Не пойми меня так, как будто бы я жду от тебя только развлекательных писем. Конечно, нет. Я хочу, чтобы ты писала мне искренне о своей жизни и мыслях, но без загибов в сторону психозов. Будь упорной, Риккуся. Упорной и последовательной в своей работе. Ставь перед собой конкретные цели и будь тактична во взаимоотношениях с людьми. Уверен, что ты добьешься своей цели. От всей души желаю тебе этого.
Я за это время продвинулся еще на Запад. Сижу и смотрю сейчас на один город, который еще не значится в списке освобожденных, но, конечно, в ближайшее время будет освобожден.
Крепко целую тебя. Желаю тебе здоровья, успехов и энергии.
Аппарат делали в Куйбышеве. Там, за городом, на пустыре, известном среди старожилов как Безымянка, через несколько месяцев после начала войны возвели авиационный завод на базе эвакуированного из Воронежа и других мест оборудования.
Проникнуть на такой завод было совсем не просто. Сначала Рикки попыталась сделать это через А. Б. Юмашева. Он, как и многие местные летные начальники, часто вместе с женой, балериной Большого театра, бывал на цирковых представлениях, заходил порой за кулисы. Однажды семья Юмашевых пригласила эксцентричную гимнастку к себе домой. Андрей Борисович терпеливо выслушал ее эмоциональные всплески о чертежах, о каком-то небывалом прыжке, о заводе, учтиво обещал помочь. Однако ничего не сделал. Не до того, видно, было крупному войсковому командиру, да и, наверное, номер, о котором рассказывала ему артистка, показался ему попросту невыполнимым.
Но Рикки не успокоилась. Вместе с Юрием Дуровым (работала она уже в его коллективе) обратилась в обком партии к секретарю по пропаганде. Они убедительно и долго доказывали ему, что создание новых цирковых номеров необходимо именно сейчас, когда идет война, что высокое мастерство цирка поднимает дух фронтовиков, что это лучшее доказательство крепости нашего тыла. Секретарь, конечно, не устоял перед их натиском, созвонился с директором завода, выдал им письмо с ходатайством о помощи.
Рикки возомнила, что победила. Но опять, как и год назад, при изготовлении чертежей, победа эта оказалась весьма относительной. Заказ на аппарат приняли, состоялся даже разговор с технологом. Но цирковой коллектив уезжал работать в другой город. Изготовление аппарата повисло в воздухе. Шла война. Фронту, конечно, нужны были самолеты, а не цирковой аппарат. А Рикки настолько поверила, что изготовят его тут же, немедленно, что, желая сосредоточить силы на выпуске нового номера, решилась даже отправить сына в Москву к матери Жоржа.
Впрочем, не жил бы сын у бабушки, не сумела бы Рикки добиться разрешения на проезд через Москву, когда коллектив Дурова перебирался на весенне-летний сезон из Челябинска в Саратов. В Москве Наум дал ей письмо к своему приятелю, главному инженеру саратовского крекинг-завода. Этот-то инженер мало того, что помог сделать крутилки для зубника, соединил Рикки с директором Куйбышевского завода. Тот ответил кратко: «Приезжайте». Снова произошло чудо, опять нашлись добрые люди, вошли в ее необычное положение, помогли отправить ее в Куйбышев на заводском самолете. Жила, вернее, ночевала Рикки в центре города. Только там ей смогли устроить койку в общем номере гостиницы. Каждый день в половине шестого утра втискивалась она в первый трамвай и больше часа добиралась до Безымянки. В город возвращалась поздно на грузовике, развозившем по домам инженеров. Рикки простудилась и заболела плевритом. Несмотря на высокую температуру, она продолжала приезжать на завод, чтобы ускорить изготовление аппарата. Заводские удивлялись, не могли понять, как можно быть такой одержимой. Рикки недоумевала в свою очередь: «Ведь вы же сами месяцами не выходите с завода, не бываете дома». Ей резонно возражали: «Так мы же для фронта». Трудно было, видимо, уразуметь, что для Рикки цирковая работа и была возможностью принять личное участие в общей борьбе.
Начальники цехов, особенно одна женщина-ленинградка, помогали чем могли. Но могли мало, всех поджимал план. Все же присутствие Рикки сильно продвинуло дело. При ней сварили трамплин, вырубили профиль полумесяца, а потом шабровали дюраль, чтобы он светился под прожекторами. Словом, когда Рикки спустя две недели уезжала, аппарат практически был готов. Оставались детали и упаковочные ящики.
В Москву Рикки приехала на первую программу зимнего сезона выступать со старым номером, чтобы параллельно готовить новый к смотру. Так она была счастлива, уверена в своих силах, убеждена в победе, что, одеваясь к премьере, жарила пирожки и помогала сыну решать задачки. Обычно перед премьерой Рикки волновалась, могла взорваться из-за малейшего пустяка, а тут сумела внушить себе, что она не на войне, нервничать можно на фронте, а здесь, в тылу, даже нет оснований для беспокойства. Номер провела без срывов, уверенно. На следующий же день после премьеры приступила к репетициям на новом аппарате.
Прежде всего собрала кольцо с фермой для вращения. Сделала перекладину-штамберт на балках перекрытия артистического фойе, у входа на сцену, прямо возле лестницы. На нем и повесила «Луну». Началась мучительно трудная подгонка трюков к аппарату. Но все на редкость шло споро. Попробовала баланс на одной ноге — получился. Мельничка на спине — пошла. На носках повисла с первого раз. Решила наконец проверить трюк, на который делала ставку, вращение в кольце. Вставила ноги в петли, ухватилась руками покрепче, отстегнула стопор, нырнула головой вперед и сложилась в талии пополам. Колесо согнулось.
Вспомнила Рикки тут и свои споры с технологом завода, свои требования ставить самые тонкостенные трубы. Поняла, как не права была, да поздно. Шел уже декабрь, до смотра оставалось неполных два месяца. Ни на переделку, ни на укрепление аппарата времени не оставалось. Кольцо выправили. Трюк пришлось выбросить.
С этого и началось. Все полетело кувырком, стало ломаться, гнуться, не срабатывать. Пришлось Рикки укрощать полет своей фантазии, репетировать только то, что получалось сразу. Она не сдавалась. Обязательно хотела пустить обрыв в одну ногу после мячиков. На изогнутой трапеции шел он безукоризненно. А когда попробовала в круге, он же жесткий, без амортизирующих веревок, такой был рывок, что Рикки подумала: «Или нога оторвалась, или, того хуже, снова круг согнулся». И от этого трюка пришлось отказаться. Додумывать, доделывать уже некогда. Главное, не было возможности репетировать. Цирк и так забит артистами, но все приезжали и приезжали новые претенденты на участие в смотре. Менялись прямо как в калейдоскопе.