Первый разговор не привел ни к чему. Женщина ушла, не поклонившись.

На второй день беседа была продолжена. На четвертый начальник положил в ящик стола докладную записку. И произошло это не без участия Рогова. Ведь начальник говорил и с ним. Рогов испугался. Он уговорил ее сдаться. «Ради нас», — сказал он ей. И она пошла ему навстречу…

А потом начальника сняли за развал работы. История с телеграммой уже была забыта. И никому не пришло в голову связывать появление Машиной докладной записки с попыткой начальника получить лауреатский значок.

И не пришло бы никогда, не попадись мне на глаза эта телеграмма с десятью фамилиями, не заинтересуйся я историей любви Маши и Рогова. А что мы знаем про любовь? Как она начинается? Когда уходит? Может, караульный начальник знает? Оказалось, знает.

— Я сказал Рогову, чтобы он прекратил отношения, — сообщил мне караульный начальник.

— Ну и? — поинтересовался я.

— И он прекратил.

— А до прекращения?

— Я сказал ему, чтобы он подумал.

— Дальше?

— Это меня не касалось. Она подписала телеграмму и написала записку.

«Ради нас». Помните, Рогов? Вот ведь как бывает. Вот ведь как силен караульный начальник!

— Ничего удивительного не вижу, — сказал начальник караула. — Рогов оступился. Ему надо было помочь.

Оступился! Вот оно как просто. Бедные классики. Целые поколения их бились и бьются сейчас над «проклятым» вопросом и не подозревают, что рядом ходит караульный начальник, для которого этого вопроса не существует. Он давно решил его. И не для себя. Для других, которым «надо помочь». А может, знают классики о караульном начальнике? Может, и не в нем тут дело?

Скорее всего не в нем. Караульный начальник избыточно самоуверен при недостатке воображения. И все-таки…

— Как это выглядело? — спросил я.

— Что?

Разговор зашел в тупик. Начальник не понимал, чего я от него хочу. Я плохо понимал начальника, пока не сообразил, в чем дело. Мы беседовали, как существа с разных планет. Наши взгляды на окружающий мир были если не полярными, то, во всяком случае, весьма далекими. Для него, например, не существовало понятия «любовь». Зато он был здорово подкован насчет половых отношений. Выбором выражений для оценки ситуации, которая составляла предмет нашей беседы, он себя не затруднял. По его мнению, Рогов нарушил демаркационную линию морального кодекса. И он, начальник, поступил с Роговым, как поступают с нарушителями: взял за воротник и швырнул на место.

— Рогов осознал ошибку, — сказал начальник караула.

— Угрожали ему?

— Он осознал, что ведет себя недостойно, — упрямо наклонил голову караульный начальник.

Глава 3

Рогов клал прочитанные листки на край стола. Шухов изредка заглядывал в них, чтобы следить, какие места рукописи заставляют Рогова задумываться. Заметив, что четвертый лист прочитан, Шухов подумал: «Пора, пожалуй, сунуть палку в муравейник». Когда он читал рукопись в первый раз, в глаза Шухова бросилось, что Володя Безуглов не сумел добиться от бывшего шефа Рогова точного рассказа об этой истории с телеграммой. И Шухов вызвал вчера караульного начальника. Рогову следовало об этом знать.

— Так что вам было обещано?

Рогов побледнел. Вопрос прозвучал неожиданно в унисон с его мыслями.

— Не понимаю, — пробормотал он.

— А что тут не понимать? — сказал Шухов. — Ваш бывший шеф вчера сидел на этом же самом стуле.

— Он лжет.

— Вы уверены? Я еще не знакомил вас с текстом нашей беседы, а вы уже торопитесь утверждать, что он лжет. Нехорошо, Рогов. Ну, так в чем дело? Почему вы молчите?

— Я не знаю, что говорить. Не знаю, чего вы от меня хотите. Что пытаетесь инкриминировать. Вы хотите сказать, что я поступил подло по отношению к Маше. Что я… — Рогов потер лоб, мотнул головой и закончил тихо: — Уж очень все для вас просто.

— Как сказать, — буркнул Шухов, — не так-то просто было восстановить истину.

Рогов замолчал. На него снова нахлынули воспоминания. Да, тогда его вызвал к себе шеф. Рогов побыл у него с полчаса, в коридоре управления встретил Машу.

— Что он тебе говорил? — спросила она. Рогов махнул рукой.

— Сказал, чтобы ждал персоналку.

— Ну?

— В общем-то все это ерунда. Переживем. Неприятностей, конечно, не избежать. Но не будешь же ты ради нас жертвовать приоритетом.

— Ты сказал: ради нас?

— Ну, а как же еще я должен говорить? Шеф, ясное дело, пойдет на все.

— А я почему-то в этом не уверена.

— Напрасно. Он уже заготовил письмо моей жене.

— Даже так. — Маша задумалась. — Неприятно. Мне так хотелось иметь свой прииск. Понимаешь — мой прииск. Точка на карте. Всего-навсего точка, но она твоя, целиком. Ты ее открыла. Какая-то глупая Машка поставила точку на карте. Как Магеллан. И вот — изволь раствориться в мыльной пене.

— Тебя никто не заставляет растворяться.

— А скандал? Собрание? Раздевать будут догола, ощупывать, фи…

— Может, он не пошлет письмо? — предположил Рогов.

— Пошлет, если написал. Он ведь сказал тебе, что пошлет?

— Показывал и читал.

— Воображаю, — сказала Маша…

Рогов лгал и удивлялся, что все выходит так складно. Шеф не только не показывал, но даже не заикался о письме. С начальником состоялся совсем другой разговор. Когда Рогов зашел к нему в кабинет, шеф поднялся из-за стола, поздоровался вежливо, осведомился о здоровье, работе.

— Здоровье — это, конечно, главное, — сказал он и похлопал Рогова по плечу. — Парень вы складный, ловкий и перспективный. — Подумав, начальник со смаком повторил слово «перспективный» и произнес быстро: — Ну-с, не буду тянуть, не буду томить. Мы к вам давно присматривались и решили, что отдел вы потянете. С месяц назад сделали представление. Не беседовали, правда, предварительно, извините. Но, полагаю, отказываться грех.

Рогов обомлел. Он ожидал ругани, разноса, угроз, готовился к тяжелому разговору. И вдруг… Отдел… Отдел — это оклад, квартира, сухие ноги, спокойные ночи без комаров, без голодовок на маршрутах, без драных фуфаек, вечной тряски в седле и томительной неизвестности, повезет или не повезет. Маше такая жизнь нравится. Ему — нет. Удачи бывают раз в жизни, а чаще их просто не бывает совсем. И потом — Рогов всегда считал себя невезучим. В аспирантуре его не оставили, потому что какой-то сукин сын сказал: «Рогову надо поработать в поле. С теорией у него пока не ясны контакты». Начальник смотрел без выражения. Сказал:

— Ну-с, так что надумали, молодой человек?

— Я что ж, — ответил Рогов. — Я готов. Спасибо.

— Только тут одна зацепочка выявилась. Догадываетесь, о чем? Не хотелось бы, знаете, толков всяких. Женщина, конечно, есть женщина. И все мы люди, так сказать. Будоражить не хотелось бы, понимаете? Общественное мнение, то да се. Нехорошо, одним словом, в отдел с таким багажом…

— Если вы о Маше, — сказал Рогов, — тот этот разговор мне кажется неуместным.

— Очень даже уместный, — буркнул начальник. И Рогов понял, что он не отступит, что с Машей придется порвать. И может быть, это и хорошо: покончить сразу с тем непонятным, что встало между ними. Будет сцена, неприятный разговор. Зато потом — отдел. Он и мечтать не мог о таком повороте.

Однако начальник ничего не стал требовать от Рогова.

— Отношений ваших я не касаюсь, — сказал он хмуро. — Любите вы там друг друга или баловством занимаетесь — мне все равно. Любите на здоровье. Я про резонанс говорю. Он может быть, а может и не быть. И это от вас лично зависит. Человек вы толковый, и я полагаю, мою мысль улавливаете.

Рогов, кажется, улавливал тонкую мысль начальника. Он ставил вопрос прямо: или — или. Или Рогов получит должность. Или не получит ее. А получит он ее в том случае, если Маша подпишет телеграмму. И еще одно сообразил Рогов. Если Маша телеграмму не подпишет, то все останется в прежнем положении. Шеф не настолько глуп, чтобы не понять, что, стоит ему возбудить персональное дело, как вся затея с телеграммой вылетит в трубу. Рогов чувствовал, что и Маша это понимает, недаром она так упорно сопротивляется. Следовало, значит, создать у Маши уверенность, что шеф настроен идти напролом.