Заключенные изменились до неузнаваемости. Всем выдали американские спецовки, ботинки, резиновые сапоги, хотя теперь в воде работать не приходилось. Вещи появились и в ларьке, который начал торговать после визита Гридасовой, и часто зеки выбрасывали ботинки, купив сапоги, — многие зарабатывали в месяц по нескольку сотен рублей. Курили «Казбек», но так как курева в ларьке было немного, к папиросам давали «нагрузку» — банку икры или крабов. Бригадирам разрешили заказывать вещи в Магадане. Появились газеты, мощная дизельная электростанция и другая новая техника. Спирт почти бесконтрольно просачивался в лагерь.
Бульдозеры соскребли мох и подлесок возле нашего заветного пятачка. Пока еще промывали грунт на Том месте, где проектировалась уборная, доставая его из глубокой, шириной в двадцать метров, ямы. Чем более углублялись, тем, естественно, круче становился подъем на прибор.
Я выполнял теперь роль коллектора. Замерять было нечего, все та же яма, из которой, судя по оплаченным нарядам, уже извлекли несколько тысяч кубометров грунта. Леша узнал, что после сезона всю долину актируют, а на месте «Клондайка» будет участок близлежащего прииска, поэтому не боялся приписок. Я бродил по долине с новым молодым геологом. Кое-где мы брали пробы, осматривали старые отвалы и ели голубику. Этот мой неофициальный шеф (числился я по-прежнему за Лешей), фамилия его была Иванов, оказался очень милым, старательным, но неопытным геологом. Уже после перевыполнения плана он пытался произвести все работы и продокументировать их так, как это должен был сделать в начале сезона его беглый предшественник.
Однажды в лагере опять появилась грузовая машина. Из кузова выпрыгнули странно одетые люди. В городе вряд ли на них обратили бы внимание, но в тайге человек в модном, с поясом, приталенном пиджаке в мелкую клетку и изящных ботиночках выглядит столь же дико, как и дама в вечернем платье. А тут было и то и другое: к нам приехала культбригада Маглага. Нас собрали на лужайке повыше участка. Артистам повезло: накануне ударил ночной морозец и комары пропали. Первым выступал невысокий сухощавый человек в описанном костюме. С невероятной самоуверенностью он пел: «Дрались по-геройски, по-русски два друга в пехоте морской». Это был когда-то знаменитый, теперь заканчивающий свой срок известный всему Союзу эстрадный певец. Он исполнил еще несколько песен, от которых я тоже не был в восторге.
Надзиратель Керимов, приехавший с артистами, руководил аплодисментами как дирижер и бывал кровно обижен, когда переставали хлопать. У них был стандартный репертуар тех времен: дуэты из «Марицы», «Сильвы» и неизвестной мне тогда оперетты «Вольный ветер». В санчасти артистам устроили маленький банкет. Я узнал одну девушку, работавшую со мной на магаданском заводе, она рассказала мне городские новости. Скоро они уехали. А ночью зарядил длинный, нудный дождь — предвестник осени.
В суматохе концерта сбежали двое — якут и казах. Они ухитрились залезть в машину артистов. Керимов сидел в кабине и не заметил, где спрыгнули беглецы, доехали они до трассы или нет. У поста в Оротукане их уже не оказалось. Высокий опер собрал стрелков и собак и выехал на трассу. Он был очень подавлен — второй побег не ликвидирован! Как сообщил Леша, опер решил вести поиски по берегу Оротукана.
И скоро узнали ошеломляющую новость: поймали Мишу Колобкова! Недалеко от реки собака рванулась в кусты, ее спустили, а когда собачник со стрелком добежали до места, нашли в кустах полумертвую собаку, на ней лежал Миша, душил ее и рычал как зверь. Его оглушили ударом приклада и увезли в Спорный.
В изоляторе Миша отказывался есть, не разговаривал и на побои не обращал внимания. Лишь спустя неделю постепенно вернулась к нему память и он заговорил. Рассказал, как они с геологом бежали на запад, но на вторые сутки у них утонули в болоте рюкзаки с продуктами и компас. Было пасмурно, солнца не видно, и они шли практически наугад. Блуждали по болотам, сопкам, тайге, голодали страшно. Под конец Миша во время ссоры застрелил геолога, построил себе шалаш и жил там, пока не съел большую часть своего сотоварища, потом продолжал путь. Погода прояснилась, но он уже немного помешался, и ему казалось, что солнце восходит не там, где надо. В результате он почти замкнул огромный круг, выйдя в двадцати километрах от того места, где они начали свой побег месяц назад. Переправившись через реку Оротукан, которую, конечно, не узнал, он спрятался в кустах, питался ягодами и думал, что находится у якутской трассы, пока его случайно не обнаружили.
После выяснения обстоятельств побега Мишу перевели в психиатрическое отделение Левого Берега. Держали сперва в изоляторе для буйных, но вскоре убедились в безобидности беглеца. Зимой мне даже доводилось разговаривать с ним, когда мы лежали в соседних отделениях, — никаких странностей в нем я не заметил.
— Чего они так боятся меня? — говорил он с усмешкой. — Я же не кусаюсь… А этого типа я действительно съел. Не подыхать же было мне с голоду!
Имея полную катушку и не успев отсидеть даже год, он не был судим за побег, убийство и людоедство, дабы не навлекать неприятности на начальство.
Шли холодные долгие дожди. В середине августа выпал снег, его сменила теплая погода, но ненадолго. Золота намывали все меньше и меньше, хотя работали с большим напряжением. На втором участке бригада Бочкарева, которая в тени «Клондайка» валяла дурака, занимаясь одними подсобными работами — заготовкой дров и прокладкой к себе дороги, — теперь трудилась по-настоящему. Я часто ходил к ним, замерял полигон, объемы — новый начальник пока не скупился с подпиской нарядов.
Вернувшись однажды на первый участок я занес в Лешину палатку теодолит, штатив, но там ни Леши, ни его вещей не оказалось. В недоумении пошел к Чумакову.
— Твой шеф уволился, — сказал сержант. — То есть иначе его бы выгнали. Теперь новый маркшейдер из ваших, поляк. Не знаю, как ему давать подписывать документы, двадцатипятилетник, что с него взять, когда напортачит? Ну, начальству виднее…
Я пошел к Борису за информацией, но у него как раз сидел вновь прибывший: длинный черноволосый мужчина с острым носом, узкими губами и большой лысиной — как придурка его не брили наголо. Он был хорошо одет и обут: дешевый суконный костюм и новые американские ботинки.
— Это твой новый начальник, — сказал Борис.
— Боюсь, ничего у нас не выйдет, — сказал длинный с сильным акцентом, — пан не геодезист.
— Это верно, но на мою работу пока никто не жаловался, и даже в Магадане принимали мои планы в маркшейдерском отделе…
— Очень сожалею, но мой помощник Казимеж выйдет завтра из стационара.
— Кохановский? Он же инструментальщик!
— Я уже Сказал нарядчику…
Борис сделал мне знак за его спиной — я и так понял уже, что оказался не у дел. Новый встал и вышел, а Борис сказал:
— Ничего ты не потерял, с ним все равно не сработался бы. Знаю его еще по стеклозаводу. Старый военный топограф, говорят, дело свое знает, но подлец и христопродавец. Самолюбивый, гад, со мной разговаривает свысока и то лишь потому, что я повар. Не признает, что на мне были такие же капитанские погоны, раз я еврей… Я быстро прикинул что-то в голове.
— У тебя червонец, Боря?
— Сам знаешь.
— Не обижайся, в польской армии, насколько мне известно, не было офицеров евреев.
Борис сильно смутился, лицо порозовело: в нем происходила борьба самолюбия с осторожностью. И до меня дошло!
— Теперь я понял, где ты служил… в двойке! [23]
Борис отвернулся и вышел из кухни. Но тут же появился вновь и сказал:
— Слушай, забудь такие вещи! Я действительно начинал в конной артиллерии и везде официально числюсь артиллеристом…
— Ладно, чего мне топить тебя… Свое и так отсидишь. Пойду лучше к нарядчику, ликвидировать безработицу.
— А, вот и ты, — сказал Гончаров. — Ну и заячью морду устроил кое-кому ясновельможный пан! Значит, ты ему не потрафил!.. Вообще он любит работать со своими, это не ново… Кстати, тебя Леша вчера перед уходом проиграл.
23
Отдел польской контрразведки, на который не распространялся приказ о евреях.