После появления нотариуса и свидетелей, дело быстро завершилось. Ефимкин, как и обещал, уехал. Измученного Разживина отвели в камеру, будто для последних сборов. Едва дверь закрылась, Чернохуд одним ударом свалил его в глубокий нокаут. Затем, уложив жертву на нары, Начальник Поезда приготовил свой нехитрый инструмент и приступил к подзабытой варварской процедуре…

Искусство чувствовать — это нечто иное

Григорий Семенович продолжал наблюдать за жизнью городка, в котором волею судьбы оказался. Два вновь прибывших в город типа заслуживали особого внимания. То, как они себя вели, по его заключению, было не совсем типично для канцев. Больше всего его заинтересовал господин, поселившийся в доме усопшей Фатеевой. С какой целью молодой человек взялся за лопату да с таким усердием стал перекапывать участок? Это сильнейшим образом интриговало Григория Семеновича. Местную молодежь интересовали лишь пиво, гитара и секс. А тут такое странное занятие! Столичный житель не просто рыхлил почву, он вкладывал в нее какие-то зернышки — явно с нежностью, порой поглаживая, их, целуя и даже разговаривая с ними. «Что же такое хочет вырастить этот тип на нашей сибирской земле? Да и пригодна ли она будет для этого дела? У нас ведь тепло лишь три месяца в году. В другое время солнце, если и светит, то не греет». Наблюдателю приходила на ум идея тайком пробраться на участок и определить, что сеет новый сосед. Было и другое, связанное с приезжим, обстоятельство, которое вызывало вопросы. Почему он постоянно теребит нос с блаженным выражением лица? Когда Помешкин в такой момент наводил на москвича бинокль, то, боясь себе признаться, даже завидовал испытываемому “объектом” удовольствию. Григорий Семенович не раз пытался теребить собственный нос, но из этого не получалось ничего, кроме затяжного насморка и непроизвольной эрекции. «Что у него за секрет, — тщетно искал ответ Помешкин. — А вдруг ему известно, как получать эротическое удовольствие от разных частей собственного тела? Что еще можно теребить, на что нажимать, что поглаживать или чесать, по чему постукивать, как хлестаться, чтобы вызвать в себе тот глубокий восторг, который освещает его лицо во время почесывания носа?»

Неспокойному канцу не терпелось узнать это от самого соседа, хотя всем было известно, что он сам категорически избегал неформальных контактов с людьми. Словом, москвич занимал Григория Семеновича гораздо сильнее, чем инспектор рыбнадзора. Вот и сегодня Помешкин следил за действиями загадочного соседа. Это странный тип опять вышел из дома с лопатой в руке. На поясе висели два мешочка. В левом, вероятно, помещались семена, а в правом — какая-то еда: орехи или семечки. Сосед то и дело доставал такой орешек или щепотку чего-то непонятного и с наслаждением разжевывал. Впрочем, левая сторона совершенно не интересовала Григория Семеновича, потому что к аграрному делу он относился равнодушно и никакими идеями насчет этой деятельности себя не занимал.

На этот раз москвич не перекапывал землю, а рыл яму. Постепенно она так углубилась, что сосед в ней скрылся. Немного спустя он вылез наверх — уже без лопаты, зато с чемоданом. Григорий Семенович с волнением следил, как приезжий с усилием тащит ношу к себе в хату. «Что за клад мог быть у старухи Фатеевой? Может, это и не ее богатство? А осталось оно от купцов царского времени? Сколько, собственно, лет прошло? Три-четыре поколения, меньше века. Что это за срок? Пустяк! Меня не ценности занимают, а интрига. Чей клад и каким образом о нем знал лишь приезжий из столицы? Мне бы, летописцу канской жизни, о нем ведать, а не московскому щеголю. Чтобы распутать клубок загадок, надо обязательно побывать у него. Вот только вычислю, когда он уходит из дома…»

Как ни надеялся Григорий Семенович продолжить слежку, после того как незнакомец скрылся в стенах своей обители, у него ничего не вышло. Изредка в окне мелькала фигурка приезжего, но больше ничего разглядеть не удавалось. Отчаявшись, Помешкин опустил бинокль. «Почему я так заинтересовался этим делом? Я, у которого окружающий мир ничего, кроме сарказма, не вызывает! Чем же так приманил меня этот тип? Меня, всей душой ненавидящего их всех вместе взятых! Своей болезненной отрешенностью? Кто в его возрасте приедет из столицы в Кан, чтобы весь день в поте лица лопатить грядки? Может, меня потянуло к нему именно потому, что он очень странен и даже несколько на меня похож? На всякий случай, повторю самому себе, кто я есть и кем себя считаю. Я Григорий Семенович Помешкин, существо некоего третьего пола и нового вида. Все человеческое, культура и религия, мне не только не мило, не близко и не дорого, а как раз наоборот, противно и мерзко и, кроме плевков, ничего не вызывает. В грезах я часто мечтаю обладать невероятной силой, чтобы наказать род человеческий за его непреходящую порчу. И глубоко убежден, что в самое ближайшее время эта чудесная способность у меня появится, и я наконец смогу очищаться от гнуснейшего соседства. Сколько раз мне видилось, как я, обладая неземными свойствами, жесточайшим образом наказываю всех по очереди. Сексапильных девок, визажистов, пластических хирургов, парфюмеров, кутюрье — за их умышленные провокации животных инстинктов! Политиков — за их неуемную страсть к власти, наживе и убеждение в своей непогрешимости. Бюрократов — за наплевательство на закон, лицемерие и поборы. Милиционеров, прокуроров, судей, военных, инспекторов фискальных и силовых органов — за избирательность в применении карательных мер. Журналистов, артистов, имиджмейкеров, писателей, поэтов — за намеренное искажение реальности и продажную суть. Да и всех остальных я ненавижу не меньше. Готов их тоже безумно оскорбить, даже казнить за унизительное терпение общей мерзости. Разве не вправе я называть себя созданием, не похожим на других, с невероятным потенциалом ненависти к окружающему, представителем третьего пола и нового вида? Сексуальное влечение к самому себе встречается у некоторых Нарциссов. Но такую бурную половую страсть, какую испытываю я к собственной персоне, когда при касании любой части тела наступает эрекция, а от собственного отражения в зеркале — восторженный оргазм, — можно смело считать редчайшим, единичным явлением. Почему же такое уникальное существо, как я, так глубоко заинтересовал этот незнакомец из столицы? Рыбный инспектор — понятно, он нужен для социальной панорамы. Но москвич? Тихий, болезненный мышонок со стеклянным взглядом? Что за сила заставляет обращать на него внимание?

В этот момент дверь дома Фатеевой распахнулась. Молодой человек сбежал с крыльца и, не оглядываясь, засеменил по улице в сторону центра города. Казалось, он шел по неотложному делу. Григорию Семеновичу вначале захотелось поспешить за ним следом, но он быстро передумал. «Нет-нет, его жилище представляет куда больший интерес, чем он сам. И дверь на ключ не запер… Надо торопиться, минут тридцать у меня есть, а этого вполне достаточно».

Помешкин вскочил, спрятал бинокль и заторопился к дому Фатеевой. Когда он открыл калитку высокого забора и шагнул к дому, в нос ударил свежий запах распаханного чернозема. «Хоть буду знать, чем пахнет земля, в которой придется валяться необозримую вечность, — фыркнул он. — А может, меня кремируют? Земля так дорожает, что скоро на могилку мало у кого денег хватит».

Он приоткрыл дверь и осторожно скользнул в дом. Здесь было душно, пусто. Впрочем, именно такую атмосферу поддерживал и любил в своем жилище сам Григорий Семенович. На кухонном столе в миске он увидел мелкие фракции неизвестного порошка. «Не это ли с таким удовольствием пережевывает постоялец? — Помешкин приблизил миску к носу. — Ничем особым не пахнет.

Обычная молотая солома, и цвет у нее осенний». Он взял щепотку порошка, положил на язык, пожевал и проглотил. Непривычное снадобье вызвало кашель. Взяв чашку, он зачерпнул из ведра воды и запил. «На что эта солома может сгодиться? Еще раз попробовать что ли? Помять зубами, а потом запить? Как он?» Кроме неприятного ощущения в горле, вторая попытка также ничего не дала. Прополоскав рот, Григорий Семенович оставил это занятие. «А копытные две трети года жуют такую дрянь, но дают молоко…» — усмехнулся он.