Гульба скоробогача взвинтила цены на гейш

Ташкент — город слухов. Маленькие горбатые бабочки. Город шелушится ими, как чешуйками кожи.

Их не пускают в газеты, гоняются за ними всей редакцией, пытаясь прихлопнуть. Напрасно. Слухи собирают пыльцу с губ и опыляют кожаный цветок уха. Лепятся на столбы и двери. Оседают на стенках остановок. На растрескавшихся внутренностях телефонных будок.

В отличие от объявлений, способных подниматься в небо и даже склеиваться в особое облако, слухи редко летают выше ртов и ушей. Их любимая высота — уровень бедер. Здесь они устраивают настоящие воздушные парады, выполняя на своих волосатых крыльях то бочку, то мертвую петлю.

А вот и Алекс.

От него утром ушла женщина. Ушла, когда он спал.

Напоследок сделала одну странную вещь. Кто-то ей помогал, конечно.

Когда он зашел в ванную...

Все цветы были вытащены из ваз и брошены в пустую ванну. Все цветы, которые Соат дарила ему. Огромной разноцветной кучей.

Поверх всех этих стеблей и лепестков лежала дохлая собака.

“Тут его, конечно, вытравило”, — кружились около идущего Алекса бабочки. “Хи-хи”. — “А откуда он узнал, что кто-то ей помогал?” — “Глина, следы мужской обуви в коридоре”. — “Хи-хи-хи. В Ташкенте появилась новая услуга — доставка дохлых собак на дом. Надо будет сказать об этом Объявлениям. А то они со своим массажем и потерей бедер совсем от жизни отстали...”.

Алекс шел, отмахиваясь от этих капустниц, лимонниц, стеклянниц; его мутило. Вчера, вернувшись после разговора с Биллом, он долго и безрадостно пил. Потом ему захотелось послушать любимую кассету со смехом. Он достал ее, рассыпав все остальные, поставил и вздрогнул. Вместо смеха — кто-то плакал. Несколько голосов — плакало. Вытащил, проверил: нет, та же самая кассета. Включил: снова плач.

Цветы. Мертвая собака. Зачем?

В ушах шумели маленькие крылья.

Район бывшего метро Горького светился и кипел торговлей.

Алексу предлагали носки, хлеб и одноразовые женские колготки. Морщинистые, перезимовавшие яблоки. Средство от летучих мышей. Шоколад, вяленую рыбу, ботинки. Крем для обуви, понюхав который становится безразлично, начищена обувь или нет. Старые советские утюги, напоминающие танки. Снова хлеб и яблоки.

Над всем этим кружились желтые, черные, радужные слухи.

Алекс почти привык к ним. С того дня, как Соат согласилась еще раз прийти к Алексу в гости, он непрерывно слышал шорох этих крыльев. Уже на следующий день в офисе все всё знали. “Ну, ты молодец”, — поздравил его охранник Сережа, причесываясь и играя мышцами. “Ты о чем?” — спрашивал Алекс. “Да так, к примеру”, — улыбался Сережа.

“Запущенный случай культуризма”, — думал Алекс.

Еще пара сотрудников попыталась выразить поздравления. Правда, первые дни Алекс сам ходил счастливый и солнечный. Постоянно хотелось улыбаться.

Он улыбался.

Даже люди, дежурившие у входа в “Сатурн”, перестали казаться толпой прокаженных. Алекс постоял с ними, купил холодный пирожок у парня с коляской. Выслушал маленькую круглую женщину, у которой прежний муж украл дочь, а когда она приходит к нему под окна, дочь кричит ей: “Мама, уходи!”. Потом поговорил с другой женщиной, с большими, как люстры, серьгами: ее облучали через розетку и кухонный кран. “Хорошо, — улыбнулся ей Алекс. — Мы позвоним, чтобы вас не облучали”. Женщина просияла и пошла прочь, покачивая люстрами. Больше Алекс ее не видел — наверно, облучение действительно прекратилось.

И получил нагоняй от Билла.

“Вы не имели права этого делать! — кричал Билл. — Что за дешевый популизм, Алекс? Вы что, хотите, чтобы наш Сатурн лишили из-за вас лицензии? Запомните: мы осуществляем только первичную обработку писем. И всё. Никакой политики...”. “Бил, а как же ваш прошлый совет, насчет бездомной старухи... Помните?” Две свинцовые рыбы уставились на него. “Алекс... Я ведь говорил о тайной помощи. Тайно, незаметно от всех, помочь... А не устраивать спектакль. Вы сказали этой сумасшедшей, что позвоните, чтобы ее не облучали? Отлично. Завтра еще десяток страдающих манией преследования придут сюда, будут хватать вас за рубашку... И вообще, Алекс... Контролируйте себя”. — “Что вы имеете в виду, шеф?”. “Ничего”, — сказал Билл и произнес глазами несколько халдейских формул.

Он, конечно, имел в виду Соат. Бабочки, бабочки...

Иногда, кроме слухов об Алексе и Соат, в офис залетали другие слухи. Черные тревожные мотыльки. Тогда в офисе становилось тихо, было только слышно, как молится у себя в кабинете Билл. “Бу, бу-бу-бу, бу...”, — говорил Билл и покрывался благочестивым потом. Бабочки...

“Слышали, объявилась какая-то тайная Лотерея, розыгрыши проводит, и уже несколько трупов. А известному бизнесмену Илиеру вернула фирму, и дочерей его пристыдила. В результате одна другую отравила, а потом сама зарезалась”.

Бабочки...

“А еще, говорят, старушка одна из Учкудука, Саломатхон-опа, вдруг буддизм приняла. Одна половина ее родни по этому поводу плачет, другая — тайно смеется, не знают, что делать. А сама почтенная Саломатхон сидит, косы себе отстригает и говорит: “Так надо”. Сажает в пустыне лотосы и хочет создать там первую общину...”

Бабочки...

“...и вот, эта секретная Лотерея, наконец, явилась людям в образе Черной Пери и Белой Пери. При этом Белая Пери была одета в черное, а Черная Пери — в белое. “Как же вас различать?” — спросили свидетели этого аномального явления.

“Легко!” — ответили пери. “Черная Пери — это наркомания, религиозный фанатизм, стяжательство, скудость душ”. “Понятно”, — сказали люди, разглядывая большие груди и бедра наркомании и скудости душ. Но тут приехала милиция и увезла брыкавшихся пери в неизвестном направлении...”

Бабочки...

— У нас происходит утечка информации! — говорил на стаф-митинге Билл и смотрел в сторону Акбара.

— Ну, утечка... — миролюбиво соглашался Акбар. И смотрел на Билла.

А Алекс стал получать первые благодарственные письма от прежних жалобщиков: ай, спасибо, ай, помогли. Одно было даже написано стихами.

“Вирусы! Вирусы!” — кричал Митра и бегал по офису.

Один раз Алекс застал Митру вдвоем с Соат; это было, когда Соат уже стала доставать Алекса своим обожанием. Соат плакала; Митра смотрел на нее собачьими глазами, грыз ногти и успокаивал: “Вери-вери... Вери-вери...”. Над ними, почти под потолком, кружила бабочка со злым рогатым лицом...

Алекс остановился.

Он стоял около почти достроенного здания, выросшего на месте букинистического пепелища... С пластиковых стен еще не содрали наклейки; внутри рабочие бодро стучали по кафельным плиткам.

Алекса поразило название, которого еще вчера не было.

“СПРАВЕДЛИВОСТЬ. Фирменный магазин. Широкий ассортимент товаров и услуг”.

Затишье

За ночь толпа у офиса еще выросла; два новых горбуна устанавливали палатку. Появился милиционер. Стоял сбоку и философски курил.

— Ваши документы, — обрадовался он Алексу.

Обнюхал паспорт, проверил прописку.

— С какой целью направляетесь в это здание?

— Я здесь работаю… — раздраженно сказал Алекс. — А вы сами с какой целью здесь стоите?

Милиционер кивнул на толпу:

— За порядком слежу.

— Это, по-вашему, порядок? Работать невозможно… Почему их не разгоните?

Милиционер пожал погонами:

— Приказа нет… — Помолчав, добавил: — И не будет.

— Почему?

— А здесь разгоним, они около МВД собираться начнут. Или в Верховный суд пойдут, а по дорожке еще какая-нибудь зевака к ним прицепится. Опять правительство огорчать будут. А здесь место тихое, начальство не ездит, иностранный посол не гуляет.

Попрощавшись с мудрым милиционером, Алекс направился в офис.

“Иностранец… Иностранец…” — зашумели, пропуская его, люди.

— Ты зачем Ирак бомбил, говори?! — крикнул женский голос.