— Почему они думают, что я покончила жизнь самоубийством?

—Ну, факты говорят об этом. И то, что сказали священник и твои родители во время погребения. Был разговор о предсмертной записке. И о дневнике. Должно быть, у тебя есть темная сторона, которую ты ото всех скрываешь.

— Я не могу вспомнить! — удивленно сказала я. — У меня нет никаких темных сторон! Ты уверен, что это не была умышленная смерть? Кто-то подделал дневник и прощальное письмо и принес в мою комнату, чтобы скрыть, что он столкнул меня в пропасть?

—Откуда ты знаешь про пропасть? -удивленно спросил Матс. —Я думал, что ты не помнишь.

Я ахнула. Я ничего не могла вспомнить, перед глазами стояла картина. Страшный момент, когда я упала. Я падала глубже и глубже!

—Я сорвалась?

— В том числе.

—Ну, говори уже! Расскажи мне все!

— Лучше бы тебе самой об этом вспомнить Так же, как и с пропастью.

Я почти схватила его за футболку, чтобы встряхнуть его и накричать. Это была моя жизнь! И моя смерть! У него не было права отказывать мне.

— Успокойся, — сказал он, увидев, что я так просто не отстану. — Я расскажу тебе, если ты действительно не можешь вспомнить! Но только я хотел бы знать, что ты думаешь об этом: Я также был у Зельмы. Ты утверждала, что за всю учебу разговаривала с ней только три раза!

— Да, это так.

—Это не так. Зельма рассказала мне, что вы встречались с ней один раз в неделю. Она не захотела сказать мне, что вы делали вместе. «Это было общее хобби,» - так она сказала. Очевидно, ей было неловко говорить об этом, поэтому я не знаю, о чем шла речь.

—ЧТО?

— Ты можешь признаться. Передо мной тебе нечего стыдиться.

Я почти поверила в это из-за манеры, как он смотрел на меня. Итак, рядом с ним мне не должно быть неловко. Но то, что я встречалась с Зельмой раз в неделю, — я не знала об этом!

— Она лжет! — запротестовала я. — Я ее едва знала.

— Это все не сходится, - сказал он. —Мне кажется, будто ты можешь вспомнить только часть о себе. Все, что тебе не нравится, ты исключаешь.

Я надулась и сделала по-настоящему разозленное лицо, что не помешало ему все это время пристально посмотреть мне в глаза, словно таким образом он мог установить правду.

У него были особенные глаза. Они были такие светлые! Как бы они выглядели при дневном свете? Светло-голубыми, почти прозрачными? От него действительно хорошо пахло. Я думаю, мои чувства были особенно обострены, с тех пор как я стала призраком. Мой нос предоставлял мне гораздо больше информации, чем раньше. Необязательно нужной информации. Это только отвлекало меня.

— Ну, и что? — наконец спросил он после того, как мы точно минут пять смотрели друг на друга и молчали. — Тебе полегчало?

—Нет.

— Ты проходила лечение?

— Нет! — выпалила я.

—Почему ты так реагируешь? - спросил он. — Если есть психологические проблемы, в этом нет ничего плохого. Я тоже раньше проходил лечение.

— Серьезно? Ты?

—Это длилось полтора года, пока мой лечащий врач наконец не решила, что она может отказаться от еженедельного чека от моей матери.

—Что за психологическая проблема у тебя была?

—Ты уклоняешься от темы, - сказал он.

Так типично: он меня спрашивает, а сам не хочет ничего рассказать. Я посмотрела прямо на луну. Нигде ни облачка, повсюду только звезды. У нас еще было время, пока луна не скрылась.

—Дай мне передохнуть, - предложила я. — Расскажи о твоей психологической проблеме, и, как только я буду знать о твоей причуде, я еще раз сконцентрируюсь на своей собственной. Хорошо?

Теперь была его очередь скорчить гримасу. Сначала он, казалось, неохотно боролся с усмешкой. Разве я не упоминала, насколько хороши были его светлые кудри?

Особенно, когда он убирал их рукой назад, потому что они постоянно падали на лицо? Я боюсь, это началось в ту ночь. Для меня стало необходимостью смотреть на него!

Глава 5

— Ну ладно, — начал он, положив руки, которые, как я знала, могут играть на пианино и на скрипке, себе на колени. Такие руки бывают от игры на пианино? Они были безупречны! — Я должен был пройти лечение, потому что моя мать завинтила мой денежный кран. Она сильно злилась на меня.

—Почему? Что ты сделал?

—В четырнадцать лет я сбежал из дома, с поддельным паспортом, о котором я позаботился заранее. Фальшивый паспорт дал мне новое имя и сделал меня совершеннолетним, так что я мог идти куда угодно и делать что угодно. Мне удалось отложить достаточно денег, чтобы не использовать кредитную карту. Я также открыл счет на ненастоящее имя. Все ценные вещи, что я когда-либо получал в подарок, я обратил в деньги. Я даже продал свою скрипку. Тогда я ушел - почти год я переезжал с места на место, и никто не знал, где я нахожусь.

—Вау!

—Мои родители, естественно, не оценили этого. Иногда я посылал им сообщения, через чужих людей, которым я платил, чтобы из стран, в которых я вовсе не был, они отправляли мои почтовые открытки. Так мои родители знали, что у меня все в порядке.

—Ну, это было мило с твоей стороны.

—Да, не так ли? Хорошо, я также продал украшения моей матери, а первую открытку отправил только через три недели. Это было безрассудно, но мне же только исполнилось четырнадцать. В этом возрасте все делают глупости.

—Конечно. Воруют, подделывают документы, сбегают на год из дома — это делают почти все четырнадцатилетние! - Он улыбнулся. Казалось, он не сожалел об этой истории, до сегодняшнего дня. —А потом?

—Я колесил по миру, и в какой-то момент деньги закончились.

В Амстердаме они поймали меня при ограблении магазина. Стоит добавить, что это был магазин эксклюзивных часов. Я воровал только нашу марку — то есть, часы фирмы, которая принадлежит моей семье, — тогда это казалось мне веселым. Сегодня — глупым. В результате, они вышли на мой след.

- А если бы они тебя не нашли? Ты бы все еще путешествовал по миру?

—Нет. В Амстердаме я потерял настроение путешествовать. В первые месяцы это было восхитительно, но после десятой страны, даже если она была такой волнительной и интересной, больше не было тех ощущений. Ты стоишь перед храмом или ледником и должен по идее опуститься на колени от восхищения, но вместо этого смотришь в пустоту перед собой и чувствуешь себя одиноким. Конечно, не всегда, но чем дольше я путешествовал, тем чаще это происходило со мной. Встречаешь тысячи людей, иногда путешествуешь с ними несколько недель, и парочка друзей из таких поездок у меня все еще осталась. Но все равно я был одинок. Потому что у меня было чувство, что я ни к чему не принадлежу.

- Поэтому ты рано или поздно все равно вернулся бы домой?

—Я постоянно думал об этом, но театр, который ждал меня там, удерживал меня от этого. После того, как деньги закончились, я остался в Амстердаме. Я думал, что будет легко, но, на самом деле, это не доставляло никакого удовольствия. Я шатался без дела и по утрам не знал, что мне делать до вечера. Поэтому я был практически рад, когда полиция отправила меня к моим родителям.

- И в наказание тебя отправили к психотерапевту?

—В наказание? - повторил он улыбаясь. — Моя мать потеряла бы сознание, если бы ты приписала ей это. Конечно, терапия была нужна только для того, чтобы раскрыть страшные-престрашные проблемы, которые привели к тому, что я совершил такое страшное-престрашное предательство в отношении моих родителей.

- Они, наверняка, ужасно за тебя переживали.

- В первую очередь, они стыдились меня. Им было мучительно неловко из-за моих поступков. Ложь, кражи, побег, мои длинные волосы были в колтунах, когда полиция привела меня домой. Такое в моей семье не принято. Я - сумасбродная паршивая овца.

Выражение «паршивая овца» не слишком подходит человеку, который выглядит, как ангел, и смеется, как Матс. Представив себе его спутанные дреды, я подумала, что, несмотря ни на что, выглядел он, наверняка, отлично.