Я и Фонг-Ши ехали в сопровождении одного таглы-ка, которому местность была знакома, еще на протяжении нескольких дней пути. Мы ехали последними, так как я всю дорогу занимался съемкой маршрута, а также геологическими и гипсометрическими наблюдениями, набросками эскизов и проч. Это имело свое преимущество: приезжая в лагерь спустя несколько часов после лошадей, мы находили уже палатку разбитой, а чай и кушанье кипящими над огнем; таким образом, мне не приходилось ждать, пока мне приготовят кров и постель.

И славно было после долгого трудного пути очутиться в своей уютной палатке, выстланной дорогим ковром, подаренным мне на прощанье хотанским комендантом. У одной продольной стены помещалась моя постель, состоявшая из шуб, войлоков и пары подушек; у другой стояли мои сундуки.

Джолдаш, весь путь вертевшийся около меня, взял привычку, едва завидит вдали палатки, лететь к ним стремглав и располагаться на моем ложе. Когда я в свою очередь подъезжал к палатке, собака показывалась у входа в палатку и приветствовала меня, помахивая хвостом, словно она, собственно, была хозяином палатки, а я гостем. Ей, однако, приходилось довольствоваться ковром, когда я сам располагался на мягком ложе и принимался за дневник и прочие свои дела.

Фонг-Ши вел себя прекрасно. Я очень дорожил его обществом; образованный китаец стоит в умственном отношении куда выше магометанского муллы. В свободные часы, а часто и во время пути мы занимались с ним китайским языком и вели беседу по-китайски, насколько позволял мне мой скудный запас слов.

Одно горе: слуги мои, магометане, питали зависть к нему за то, что он так часто составлял мне компанию и во время уроков еидел в моей палатке. Они насмешливо называли его Кичик-тюря, т.е. барчуком, и досадовали, что они — правоверные мусульмане должны готовить кушанье китайцу-язычнику. Несколько раз мне приходилось вмешиваться в их ссоры и водворять мир.

XV. Первые дни путешествия по Северному Тибету

7 августа выдался долгий и трудный переход. Сначала путь наш вел по правой береговой террасе реки, у подошвы хребта, где гранит сменился черным сланцем; затем через отвесный холм и дальше под гору, к речке Кызыл-су, которая течет из широкой долины налево. Направо осталась у нас широкая открытая долина Митты, а наш путь пошел через широкую, с отлогим подъемом долину Япка-клык, заключенную между двумя мощными горными отрогами. В эту долину открывалось несколько боковых. Правая из них вела к Ак-чалык-тагу, т. е. Белым диким скалам. Другая вела к золотым копям, где десять человек золотоискателей нашли в последнее время столько золота, что могли бросить работу и вернуться домой.

Долина постепенно заворачивала к востоку. Далеко на юге виднелись мощные горы, гребни и снежные вершины. По «саю» (слово это обозначает также каменистое речное русло) Япкаклык струилась мутная горная речка, принимавшая притоки из соседних долин. Сай был очень широк и мелок и занимал добрую половину ложа долины; остальная часть ложа состояла из рыхлого материала, скудно поросшего травой.

Мало-помалу долина суживается, и ложе ее все более и более загромождается щебнем. Подъем на перевал Япкаклык становится все круче. Но все животные нашего каравана, включая и верблюдов, шли удивительно бодро. Мы ожидали, что на последнем крутом подъеме нам придется нести весь багаж на руках, но, к счастью, животные не спасовали и тут. Я с двумя спутниками достиг перевала раньше, чем караван, казавшийся в глубине рядом черных точек. Самый перевал представляет не особенно острый гребень, покрытый продуктами выветриванья и черными обломками сланца, и напоминает в этом отношении Чакалык, но несравненно более удобен для перехода. Погода стояла чудесная, и термометр показывал в 1¹/₂ часов пополудни 14,2° тепла.

Спуск по восточной долине был нетруден, хотя в верховье ее и пришлось пройти несколько ущелий. Дальше долина расширилась, и по середине ее зажурчала небольшая речка. На левой береговой террасе мы спугнули чудесного кулана (дикий осел), который с быстротой ветра понесся от собак вниз по долине, но время от времени останавливался и оглядывался на нас. Потом мы узнали, что люди, сопровождавшие караванных лошадей, которые шли впереди, видели стадо куланов в 20 голов. Ислам-бай выстрелил в них, одно животное и отбилось от стада.

Было уже темно, когда мы добрались до нашего лагеря, разбитого у подошвы отвесной скалы, близ берега Кара-мурана, теперь крайне бедного водой. На берегах не росло ни былинки, и пришлось выдать животным порции маиса и ячменя. У всех, кроме меня, болела голова, и всех клонило ко сну после долгого перехода. Ислам-бай и Фонг-Ши сильно страдали от припадков «горной болезни» и принуждены были немедленно лечь. Я же закончил свои обычные работы только к полуночи; съемка маршрута заняла целых пять листов.

Ночь была тихая и холодная (минимальный термометр показал 2,4°), но мы в наших шубах и войлоках не зябли. Рано утром начался сильный западный ветер. Ураган в одно мгновенье опрокинул мою палатку. По счастью, все приборы были уже уложены, так что беды никакой не случилось.

Пятеро таглыков, в том числе и лживый аксакал, получили расчет и повернули восвояси пешком, радуясь, что им не надо идти с нами дальше.

Местность эту таглыки называли Булак-баши (Начало ключей). Это было последнее записанное мной в Азии тюркское название. В моих дневниках я также называю это место лагерем № 1, а место нашей стоянки 8 августа, около истоков Кара-мурана, лагерем №11.

В верхней части долины мы снова направились к югу. Мы ехали по бесконечной песчаной площади; песок был покрыт рябью, но не выказывал стремления образовать барханы. Кругом подымались невысокие горы и узкие гребни, не образовывавшие, однако, цепей в каком-нибудь определенном направлении. Несмотря на всю беспорядочность их расположения, ясно было, что они представляли последние остатки древнего, разрушившегося мало-помалу хребта.

8 4 часа разразился снежный буран. Мелкий зернистый снег хлестал нас в спину и, крутясь облаками по направлению к востоку, скрывал из глаз все окрестности. С большим трудом могли мы различать следы каравана. Снег, впрочем, скоро таял на нагревшейся за день поверхности.

Наконец впереди замелькали белые силуэты палаток. Караван остановился на привал у подошвы незначительного изолированного кряжа из песчаника. Небольшой источник снабдил нас водой; кругом росли реденькие кусты япкака, которым наши животные и принуждены были удовольствоваться. Местность вообще была мертвенно-пустынная. Высота равнялась 4739 метрам. Людям, видимо, было не по себе, и вечером наши провожатые, таглыки, вступили между собой в оживленную беседу по поводу того, кому из них сопровождать нас далее до тех пор, пока мы вернемся к человеческим жилищам. Каждый хотел повернуть обратно. Эти негостеприимные нагорные области не представляли для них никакой притягательной силы.

9 августа. Ночь, по обыкновению, выдалась тихая; минимальный термометр показал — 7°, и к утру чернила в моей походной чернильнице замерзли. Настоящая зима в начале августа!

Приятель мой Фонг-Ши имел удрученный вид, жаловался на ужасную головную боль, бессонницу и рвоту. По его просьбе я позволил ему вернуться обратно, если днем не станет лучше.

За ночь никто не бежал, и караван двинулся в прежнем порядке. Овцы и две козы отлично шли под надзором особого пастуха. Козы были нам особенно полезны; они всегда бежали во главе стада, увлекая за собой более вялых овец. Кроме того, я каждое утро пользовался чашкой козьего молока к чаю.

По причине все усиливавшегося холода палатку мою подвергли некоторой переделке, сложив нишу, изображавшую будуар, отчего задняя стена стала плотнее и непроницаемее для ветра. Края же пол палатки стали подтягивать под войлочный ковер и придавливать багажными ягданами. Таким образом, уничтожался сквозняк, и палатка стойко держалась даже при сильном ветре.