После обеда пастухи подняли стада и ушли в лес. В это время мимо прошел из Хотана в Ак-су караван, состоявший по крайней мере из сотни навьюченных рисом ослов. Караван-баши проехал мимо, не заметив меня, но, когда караван нагнал пастухов, Паси-ахун поговорил с купцами насчет меня.

Я только что ушел в шалаш, чтобы отдохнуть, как услыхал чужие голоса и бряцанье уздечек и стремян и поспешил выйти. Со стороны Ак-су ехали на отличных конях трое зажиточных с виду купцов. Они быстро неслись по лесу прямо к шалашу и тут, соскочив с коней и учтиво поклонившись, без малейшего колебанья направились прямо ко мне, точно меня-то именно и искали.

Я пригласил их сесть, и один из них, хорошо одетый, чернобородый человек, вступил со мной в разговор и сообщил крайне радостное известие. В расстоянии одного дня пути к северу от Буксама, на левом берегу реки, они наткнулись вчера на человека, скорее мертвого, чем живого, лежащего около белого верблюда, который усердно щипал траву на опушке леса.

Они, как евангельский самарянин, остановились и спросили человека, что с ним. Тот в ответ прохрипел: «Су, су!» («Воды, воды!») Они тотчас послали верхового с кунганом к ближайшей луже, и умиравший от жажды человек (в котором я сразу узнал Ислам-бая) выпил воду одним духом. После того ему дали орехов, изюму и хлеба, он поел, оправился и сообщил, как попал туда.

В заключение он попросил их поискать меня — хотя и не знал, жив ли я еще, так как вот уже два дня потерял мои следы, — и в случае, если найдут, дать мне одну из их лошадей, чтобы я мог добраться до Хотана. Купцы все и искали меня, пока наконец не нашли.

Они предложили мне сесть на одну из их лошадей и ехать с ними в Хотан, но я, не колеблясь ни минуты, решил, что мне следует дождаться Ислама-бая. Если ему посчастливилось добраться с одним из верблюдов до реки, то, пожалуй, удалось и спасти кое-что из наших пожитков — быть может, мои записные книжки и съемки маршрута по пустыне. Следовательно, может статься, нам удастся вновь организовать караван.

Будущее опять прояснилось передо мной. Еще утром я полагал пристать попутчиком к первому проезжему купцу, направлявшемуся в Хотан, а из Хотана добраться до Кашгара и оттуда уже телеграфировать в Европу о высылке мне новых приборов и прочих предметов снаряжения.

По получении их я мог на остаток моего капитала, уцелевший в Кашгаре, побывать на Лобноре и через Сибирь вернуться на родину.

Теперь же узнав, что Ислам-бай жив и даже спасся один из верблюдов, я был уверен, что нам удастся разыскать и палатку, и весь багаж погибшего каравана. Таким образом, я вместо того, чтобы сузить свой план, мог еще расширить его.

Трое купцов отправились дальше, снабдив меня изрядным количеством белого хлеба и дав мне взаймы 18 серебряных тенег. В Хотане, где мы условились встретиться, я мог расплатиться с ними. Теперь пастухи вполне уверились в истине моих рассказов и получили также надежду, что не останутся без награды за оказанные мне услуги.

10 мая. Сильный северо-восточный ветер поднял густую пыль, и я весь день пролежал и проспал в шалаше. На закате солнца меня разбудил рев верблюда, и я поспешно выскочил из шалаша. Паси-ахун вел Ак-тюю, а за ними шли Ислам-бай и Касим. Славный мой Ислам-бай бросился, рыдая, к моим ногам и стал обнимать их. Я поспешил поднять и успокоить его. Да, он так же, как и я, почти потерял надежду, что мы свидимся снова.

Вьюк белого верблюда состоял из двух переметных сум; в одной находилась большая часть моих приборов, мои заметки, съемки маршрута, бумага, перья и пр., а в другой, наш запас китайского серебра, фонарь, чайник, папиросы и пр. Оба ружья, завернутые в кошму, тоже оказались целы.

Успокоившись и съев кусок хлеба, Ислам рассказал следующее. Оставленный нами в ночь на 2 мая, он лежал на месте несколько часов, но потом потихоньку потащился по нашим следам, ведя четырех уцелевших верблюдов, которые, впрочем, шли вперед очень неохотно. Поздно вечером 3 мая он видел наш большой сигнальный костер около трех тополей: это очень его ободрило: значит, мы были живы и добрались до опушки леса, а может быть, даже нашли воду.

4 мая, после полудня, он достиг места нашего привала и видел следы нашей попытки вырыть колодец. Так как день был страшно жаркий, то Ислам и остановился в тени тополей. Глубоко вонзив в один из тополей топор, он собрал из дерева целую чашку сока, выпил его и таким образом подкрепил свои силы. Здесь пришлось ему бросить вьюк одного из верблюдов.

5 мая он продолжал путь по нашим следам и на следующий день достиг старого пересохшего русла реки, где нашел следы нашей новой попытки вырыть колодец; тут от него убежал освобожденный от вьюка верблюд, который и направился на собственный страх прямо на восток. Здесь же исчез Джолдаш, до сих пор неотступно тащившийся за Исламом; последний полагал поэтому, что собака околела.

7 мая свалился мой Богра, а вскоре и Нэр, несший приборы для измерения абсолютной высоты, сигары, чай, сахар, свечи и макароны. Ислам с одним белым верблюдом дошел до берега реки, но, найдя русло сухим, окончательно впал в отчаяние, лег и стал ждать смерти.

Было это утром 8 мая, а около полудня, словно чудо какое послало на его путь трех купцов, которые и спасли его. Вскоре за тем он встретился с Касимом, который сообщил ему, что я живехонек, но куда направился, неизвестно. Честный Касим в простоте душевной полагал даже, что я отправился пешком к северу, в Ак-су. К счастью, Ислам оказался умнее и решил искать меня на дороге к Хотану. Паси-ахун, которого я послал ему навстречу, дал ему верные сведения, и вот он добрался сюда.

Ислам-бай, таким образом, совершил настоящий подвиг. В противоположность Касиму и мне, он не думал только о самом себе, но приложил все старания спасти и часть багажа, которую считал наиболее ценной, перегружая вещи с других верблюдов на белого, более бодрого, чем остальные. Итак, я мог продолжать свои научные работы.

Вечером мы устроили около пастушьего костра на стоящий пир. После многих отговорок Паси-ахун согласился продать нам овцу, которую сейчас же и закололи. Я угостился почками, поджаренными на угольях, а другие сварили себе лакомые куски в котелке.

11 мая. Между двумя деревьями люди устроили мне живую беседку из густых ветвей, дававшую отличную тень.

Грунт в беседке уравняли и покрыли войлоком. Вместо изголовья должна была служить мне холщовая денежная сумка, а вместо стола ящик с папиросами. Около одного из стволов были разложены в порядке приборы, карты, записные книжки и письменные принадлежности. При настоящих обстоятельствах нельзя было и желать лучшего; я устроился в своей беседке очень уютно, не хуже, чем у себя в кабинете в Стокгольме.

12 мая. Во втором часу дня завидели мы вдали небольшой караван. Оказалось, что это были четверо хотанских купцов, которые тринадцать дней тому назад оставили город Куча, куда они перед тем привезли виноград из Хотана и где взамен приобрели 10 лошадей, несколько ослов и корову, которых и вели теперь на продажу в Хотан — там животные были в цене.

Мы налетели на этих купцов, как коршуны, и в полчаса сторговали у них трех отличных лошадей. Кроме того, мы купили три вьючных седла, уздечки, мешок маиса для корма лошадям и мешок пшеничной муки для нас самих, сапоги Исламу, который с последнего нашего лагеря ходил босиком, небольшое количество чая, кунган и пару фарфоровых чашек. Теперь можно было обойтись и без помощи из Хотана; мы полагали, что с тремя лошадьми и одним верблюдом нам удастся спасти вьюки последних павших верблюдов.

Вечером к нам явилось двое молодых охотников с длинными ружьями, снабженными трезубцем. Они недавно пришли в леса Буксама стрелять маралов, рога которых китайцы охотно покупают для приготовления из них лекарства. Мы немедленно завербовали охотников на службу; они отлично знали всю местность, и я решил, что они отправятся с Исламом и Касимом разыскивать последний наш роковой лагерь.

13 мая купцы продолжали путь в Хотан. Оба охотника скрылись в лесу и через час вернулись с оленем (марал, «богу»), которого застрелили вечером накануне. Оленя освежевали, и Ислам сварил из его нежного вкусного мяса отличный суп.