14 февраля Ленин почувствовал себя на редкость хорошо, что вселило в него надежды на выздоровление. Он два раза (утром и вечером) читал и беседовал «с секретаршей». Однако надежды были необоснованны, уже на следующий день болезнь снова «правила бал». 15-17 февраля работы не было ввиду плохого состояния здоровья. Головная боль стала постоянным явлением. Чаще расстраивалась речь, хуже стала память, «как будто и критика стала менее совершенной. Отмечается недостаточно серьезная оценка своего положения»[843].
Следующие три недели, очень важные для нашей темы, отмечены чтением, несистематической работой и довольно частыми контактами с секретарями. Из записей врачей содержание диктовок и бесед установить не удается. 18-25 февраля на фоне некоторого улучшения состояния Ленин смог вести ограниченную работу над каким-то текстом (возможно, над статьей «Лучше меньше, да лучше») и беседы с Л.А. Фотиевой.
20 февраля была сделана, кажется, последняя попытка писать: «Владимир Ильич только с трудом вывел буквы: "Вла", причем они очень неясно написаны и все в зигзагах из-за тремора». 21 февраля произошел сильный, небывалый прежде нервный срыв из-за предложения медицинской сестры принять прописанное врачами лекарство и отказа дать то, которое требовал Ленин. «С начала этой болезни Владимир Ильич ни разу не был в таком состоянии», - записывает врач и констатирует, что наблюдаемое у Ленина раздражение на самого себя за эту болезнь начало оборачиваться неадекватной реакцией на людей, рискнувших возразить ему[844]. Быстро падала работоспособность, нарастала физическая слабость. При этом у него сохранялось хорошее настроение, что отразилось в записях врачей и объяснялось ими не всегда адекватной оценкой своего состояния. 26 февраля - 1 марта при плохом самочувствии, настроении и затруднениях речи он ограничился чтением, а 28 февраля не мог даже читать[845].
Первые числа марта 1923 г., дни, которые традиционная историография представляет как время напряженной работы, характеризовались совсем другой борьбой - безуспешными попытками продолжить интеллектуальную деятельность. 2 марта Ленину стало значительно хуже. «При разговоре… нелегко подыскивает слова». Несмотря на это он «начал заниматься с тов. Фотиевой, но скоро разболелась голова, боль стала крайне интенсивной». Традиционно считается, что именно в этот день Ленин завершил работу над своей последней статьей. На следующий день, 3 марта, состояние и настроение несколько улучшились, но расстройство речи не прошло: при разговоре «иногда не хватало слов, и он старается в таких случаях заменить это слово описанием того предмета, который оно определяет»[846]. «Начал читать корректуру своей новой статьи, но, прочтя 2 страницы, сказал, что устал и больше читать не может. После этого Владимир Ильич стал нервничать». Дальше - хуже. «Он начал путаться в своих мыслях, хотя и говорил связные фразы, но между отдельными фразами связи не было, вследствие чего Надежда Константиновна не могла понять его, что еще больше расстроило Владимира Ильича»[847]. Считается, что в этот день Горбунов, Фотиева и Гляссер ознакомили Ленина с результатами своего изучения (по заданию Ленина) конфликта в КП Грузии, и Ленин наконец получил возможность дать принципиальный бой Сталину по проблемам интернационализма и национально-государственного строительства. На следующий день, 4 марта, Ленин продолжал заговариваться, хотел читать, его убеждали отказаться от своего намерения, и он уступил[848].
Финал разыгрался 5-6 марта 1923 г. Для нас эти дни чрезвычайно важны, поскольку традиционная историография к этим дням привязывает бурную, высокопродуктивную интеллектуальную деятельность Ленина, имевшую важнейшие политические последствия для судеб революции, деятельность, прерванную третьим инсультом, виновником которого объявляют Сталина. Все было иначе, более буднично и трагично. Болезнь проделала подготовительную работу и была готова нанести очередной удар - отнять дар речи. 5 марта дежурный врач записал: «Несмотря на некоторое улучшение его состояния, оно оставалось хуже (курсив наш. - В. С), чем в предшествующие дни». А далее дневник врачей сообщает информацию, которая противоречит этой записи и заставляет предположить, что она является позднейшей вставкой в текст дневниковых записей врачей. «Около 12 часов Владимир Ильич пригласил к себе тов. Володичеву и продиктовал ей два письма в течение 15-20 минут», которые, «по словам Владимира Ильича, его нисколько не разволновали , так как они были чисто деловые» (курсив наш. - B.C.). Считается, что в это время Ленин продиктовал письма Троцкому и Сталину. После диктовки у него «появилось чувство озноба», а днем В.И. Ленин «начал читать свою статью»[849]** Надо выбирать между этой активностью и констатацией, что Ленину в этот день было хуже, чем в предшествующие дни, когда он не был в состоянии вести простейшую работу.
Отметим, что именно запись дневника врачей о событиях этого дня завершается необычным указанием на то, что Ленин «вызывал к себе Л.А. Фотиеву»[850]. Использование инициалов нехарактерно ни для самого дневника, ни для практики 20-30-х годов.
6 марта повторяется подобная ситуация. Врачи сообщают о вызове Лениным Володичевой и Фотиевой, о диктовке первой «несколько строк, всего 1 1/2 строчки». Согласно традиционной версии, речь идет о письме П.Г. Мдивани, Ф.Е. Махарадзе и др. Но в этом можно усомниться, поскольку даже в типографском варианте письмо занимает 4-5 строк[851]. Если Ленин действительно что-то диктовал, то не это письмо. Что он диктовал? И когда появилось письмо лидерам грузинских национал-уклонистов? Во всяком случае, известный текст письма не может расцениваться как подтверждение правильности информации «Дневника» врачей. После дневного сна Ленину было уже не до работы: «Когда проснулся, позвал сестру, но почти не мог с ней разговаривать, он хотел попросить сестру позвать Надежду Константиновну, но не мог назвать ее имени… Владимир Ильич лежал с растерянным видом, выражение лица испуганное, глаза грустные, взгляд вопрошающий, из глаз текут слезы. Владимир Ильич волнуется, пытается говорить, но слов ему не хватает и дополняет их словами: «"Ах, черт, ах черт, вот такая болезнь, это возвращение к старой болезни" и т.п.» После принятых мер «речь стала улучшаться», В.И. Ленин успокоился и заснул[852]. По свидетельству В. Камера (документ из АПРФ), к этому «двухчасовому припадку» привели прежние нарушения речи и параличи конечностей, а самый кризис произошел «без всяких видимых причин» и выразился в «полной потере речи и полном параличе правых конечностей»[853].
Это был последний рабочий день В.И. Ленина. 7 марта ознаменовало уже совершенно иной период в жизни В.И. Ленина: он еще был способен общаться с окружающими, но о работе не могло быть и речи[854].
Таков тот фон, без учета которого невозможно исследовать проблему последних писем и статей В.И. Ленина. В свете сказанного естественно встает вопрос о способности Ленина после второго инсульта адекватно оценивать реальную политическую ситуацию и точно формулировать свои мысли. Если иметь в виду достоверно устанавливаемые ленинские тексты, то можно сделать вывод, что у Ленина примерно до конца января 1923 г. не отмечалось неадекватной реакции на политические события. Наверное, можно спорить об эффективности предлагавшихся им политических и организационных решений, но это уже иной вопрос. В конце января появляются первые признаки того, что к предложениям и оценкам Ленина начинают относиться как к исходящим от человека, не совсем адекватно воспринимающего политические события и дающего рекомендации, ценность которых кажется сомнительной. Показательной в этом отношении является реакция членов Политбюро на некоторые положения статьи «Как нам реорганизовать Рабкрин»[855]. Она свидетельствует о том, что факт тяжелой болезни Ленина уже начал учитываться руководством партии.
Четко обозначившаяся тенденция к снижению интеллектуальных способностей Ленина с середины февраля и особенно в начале марта заставляет проявить повышенное внимание к документам, созданным в это время и прежде всего к письмам 5-6 марта. В это время Ленин уже не обладал хорошим знанием текущей политики, оттенков политической позиции отдельных руководителей партии (а старых знаний явно не хватило бы), для того чтобы давать такие оценки и советы, которые имеются в письмах 5-6 марта 1923 г. Он хорошо помнил давние события и забывал то, что было совсем недавно. Между тем автор этих писем демонстрирует хорошее знание самых последних нюансов текущей политики. Кроме того, в отношении этого времени уже не может быть уверенности, что информация (даже если она передавалась Ленину без искажения) воспринималась им адекватно, а его слова, предложения, выводы, известные нам к тому же только в передаче третьих лиц, вполне соответствовали тому, что он действительно хотел сказать.