Как пишет Алексей Толочко, идею о «большой» Южной Руси развили двое закарпатских русинов — Иван Орлай, директор Нежинского лицея, и гиперславянский патриот Юрий Венелин (для которого почитай все в Европе были бывшими или настоящими славянами). Орлай предполагал, что «южнорусский народ» не ограничивается одними малороссиянами, а проживает под властью нескольких суверенов. Венелин, получавший материальную поддержку от России для своих «славянофильских исследований», вообще важную вещь учинил: он считал, что «малороссийский диалект» — неправильный термин, а на самом деле это — «южнорусский язык», на котором говорит около 20 миллионов человек в России, Галиции, Польше и северной Венгрии (Закарпатье).
Попадая в результате в «корзину» малороссийской истории, пространство от Киева до Львова настолько расширяло эту «Малороссию», что позволяло поднимать вопрос о существовании не маленькой Малороссии и большой Великороссии, а Южной и Северной России, что весьма осложняло понимание единого русского исторического процесса, так изящно и, казалось бы, исчерпывающе описанного Карамзиным. Открытие Южной России требовало объяснить ее непохожесть на Северную, то есть старый вопрос — а хохлы откуда взялись, если Русь — в Киеве, а русские — в России?
Тем временем вопрос приобретал политический контекст: в 18301831 гг. восстали поляки, и российские власти задумались над тем, как бы подрезать крылья бунтовщикам хотя бы на историческом фронте и вышибить у них из-под ног «восточные кресы (окраины)» уже, казалось бы, похороненной Речи Посполитой. Вместо закрытых Виленского университета и Кременецкого лицея организовывается Киевский университет св. Владимира (1834), для «исторической русификации» края создается археографическая комиссия «для сохранения русских древностей». Нужно было обосновать исконную русскость этих территорий. Возникает мысль, что непольское и некатолическое крестьянство Правобережья — это реликт киево-русских времен и, соответственно, часть «южнорусской народности». Но опять же, откуда эта «народность» здесь взялась? Против Польши она полезна, но что тогда делать с Россией — ведь какие-то эти «исконные» получаются «нерусские»? На какие «ноги» Россию тогда ставить? Выходит, что Россия пользовалась всеми статусами «древнерусского наследства», но не могла объяснить отсутствие великороссов на землях Древней Руси.
Не скажу, что этот вопрос так уж не давал спать российской элите, замечу лишь, что это беспокоило ее в политическом смысле «польской проблемы» и озадачивало в научном аспекте российских историков, ибо они видели противоречие в объяснении того, «откуда есть пошла Русская земля». Стало ясно, что она таки из Киева «пошла», но вот куда и когда?
3. Первый раздел Руси и идея «двух русских народностей»
На вполне еще тихом украинско-русском историческом фронте с 1820-х годов мы имеем два основных текста: анонимная «История русов» и «История Малой России» Дмитрия Бантыш-Каменского. Первый труд, словами уже цитированного Алексея Толочко, «автономисткий и романтичный», второй — «официозный и “академичный”». «История русов» представляла собой всплеск малороссийской идентичности в духе казацких летописей: идеи договорных отношений с Москвой и ущемления вольностей, героики и славных традиций, что обусловило популярность этого произведения среди тогдашней публики, вплоть до Пушкина, Рылеева, Срезневского. «История» Бантыш-Каменского в четырех томах была тоже вполне удачным и более научным трудом, правда, лишенным чрезмерной эмоциональности. Особенностью обоих произведений является практически полное отсутствие в них Древней Руси и пристальное внимание к временам казацким. Поэтому ни неизвестному нам автору «Истории Русов», ни Бантыш-Каменскому за это «ничего не было» — все не без пользы почитали, получили эстетическое и научное удовольствие.
Но замечу, что настоящий украинский национализм вырос не только из этнографических показателей отличия украинцев от других славян, но прежде всего из спора по вопросу о происхождении «южнорусского народа». Есть просто данность (этнография), а есть процесс (история), а если есть процесс развития, значит, есть жизнь и судьба — то, за что обычно борются гораздо энергичней, чем за этнографию. Пока активисты украинского движения занимались просветительством народа и местным патриотизмом, принципиальный вопрос решался в баталии за исторический статус: чем глубже корни, тем больше прав. Параллельно длилась баталия за статус украинского языка.
Здесь показано разделение Украины в течение «долгого XIX в.» (1795–1914). Внутренние административные границы (российские губернии и австро-венгерские коронные края) даны на 1914 г., но границы межгосударственные уже давно устоявшиеся — с 1772 (Галиция — австрийская), 1793, 1795 (Правобережье, Подолье и Волынь — российские) и 1812 (Бессарабия — российская). Отобранное у Речи Посполитой (Правобережье, Подолье и Волынь) стало «Юго-Западным краем» — землей российских властей, польских помещиков и украинских крестьян. Стабильность этого разделения Центрально-Восточной Европы между двумя империями в XIX в. нарушали лишь польские восстания 1830–1831 гг. и 1863 г. в России, а также 1846 г. в Австрии и национально-демократические революции в Австрийской империи 1848–1849 гг. Почти все из вышеуказанного было подавлено российскими войсками. Ни одна из империй не была в корне заинтересована в активизации украинского движения в любой форме — от культурной до политической. В отличии от вечно беспокойных и бунтующих поляков украинцы в своих ипостасях малороссов, хохлов и русинов были тихи и незаметны. Тем более удивительно, что из этой тихой заводи в ХХ в. неожиданно для всех «вынырнуло» украинское государство.
Началось все с Михаила Погодина (1800–1875), русского историка и академика, и Михаила Максимовича (1804–1873), первого ректора Киевского университета, натуралиста, этнографа и историка. Михаилы вступили в полемику в 1856 г. по поводу одной идеи Погодина. Он пытался ответить на вопрос о том, откуда же взялись на Руси малороссияне. Его версия была следующая: после татаро-монгольского нашествия население Среднего Поднепровья, спасаясь от этой страшной угрозы, мигрировало на северо-восток, подальше от Орды. Им-то на смену и пришли малороссияне, жившие до того в Карпатах, Галиции, Волыни и Подолье, а часть из них, смешавшись в степи с торками, берендеями и прочими тюрками, стала потом казаками. Это и должно было, собственно, объяснить, почему великороссы — в России, а исконная Русь — в Малороссии.
Важным был еще момент языка: Погодин считал древнерусский книжный еще и разговорным и выводил отсюда близость древнерусского книжного и нового русского — и явную непохожесть древнерусского и малороссийского. Нам сейчас критиковать Погодина не имеет смысла, поскольку такая массовая миграция до сих пор неизвестна ни из письменных источников, ни из археологических данных, и мы небезосновательно предполагаем, что древнерусский книжный отнюдь не был разговорным (вне элиты уж точно). Важно другое: Максимович зацепился за эту миграцию великороссов и стал ее отрицать в том смысле, что какой народ в Киеве был, тот и остался, и никто с Карпат не спускался. Украинские патриоты ценят Максимовича за отстаивание украинского права на древнерусское наследие, которое не «переехало» в Москву.
Однако современный автор, все тот же Алексей Толочко, внимательнее вчитавшись в аргументы сторон, сделал вывод, что Максимовича не совсем верно понимают, и суть спора была не совсем в том. Погодин, отводя вообще какое-то место малороссиянам, — в Карпатахли или на другой территории, — мыслил уже понятиями отдельного малороссийского народа, то есть, можно сказать, даже некий реверанс делал. Максимович же, упираясь и не отпуская великороссов на север, отстаивал при том древнерусское и последующее единство, то есть «национально» еще не мыслил. После публикации «Истории русов» в Москве (1846) и вследствие популярности малороссийских повестей Гоголя уже все предполагали, что есть вполне симпатичный малороссийский народ. Славянофил Погодин утверждал, что он «носит все признаки отдельного племени», и настаивал на очевидных этнических различиях между ним и великороссами. Правда, ясно, что «племя» — имеется в виду не нация, а лишь этнографическая разновидность русских. Славянофилы вообще душевно относились к украинцам, например, Юрий Самарин, историк, публицист, общественный деятель, писал в 1850 г.: