Есть человек, заслуги которого перед Украиной явно превышают любую банальность вроде давно дискредитированного звания «Герой Украины». Это — французский военный инженер и картограф Гийом Левассер де Боплан, который в 1630–1647 гг. служил польской короне в юго-восточных воеводствах Речи Посполитой. Издав в результате своих наблюдений и исследований «Общий план Диких Полей, а проще говоря Украины. С соответствующими провинциями» (Гданьск, 1648), он запустил в обиход европейских картографов географическое название «Украина», привязанное к Надднепрянщине и являющееся синонимом «страны казаков». Успел он, прямо скажем, вовремя. В год издания его карты вспыхнуло восстание Хмельницкого, привлекшее к себе внимание широкой «западной общественности». Гравировал его карту все тот же голландец Хондиус, резцу которого принадлежат и две весьма известные гравюры с портретом гетмана (с ослиными ушами и без оных). В те времена карты одного автора могли переиздаваться (с небольшими исправлениями) на протяжении полувека и более; переизданий Боплана тоже было множество, в разных городах и странах. Можем взглянуть, например, на картуш руанского издания 1660 г. (1): название «Украина» уже заняло свое место в европейской географии.
Достойным итоговым результатом подобных «называний» можно считать карту Йохана Гоманна из Нюрнберга 1712 г. (2), основанную на тех же картах Боплана, но учитывавшую актуальные политические и военные события. На картуше фигурирует гетман Мазепа (сидит в окружении своих сторонников); обозначено место Полтавской битвы 1709 г., ну и (что приятно), на том же картуше написано уже не просто «Дикое Поле, а проще говоря…», а конкретно: «Украина или Земля казаков».
Что же до карты 3 («Новейшая карта Росии», 1638 г., фрагмент), созданной неоднократно бывавшим в Москве (и пользовавшимся местными картами) голландским купцом и картографом Исааком Массой при участии все того же вездесущего Хондиуса, то она нам укажет, где именно в России находилась «Окраина». С «Украиной» она явно не совпадает, но является действительно южной окраиной Московского государства. Она пребывает в московской части Дикого Поля, далеко на восток от Чернигово-Северщины — т. е. где-то в верховьях Дона. Итак, у России Окраина, конечно, была, но это явно не Украина.
Источники: Україна на стародавніх картах. — К.: ДНВП «Картографія», 2006; 2009.
20 тысячам казаков Сагайдачного Речь Посполитая должна была быть благодарной за условия Деулинского перемирия 1618 г., позволившего ей вернуть из московских рук утраченные ранее Смоленск, Чернигов и Новгород-Северский. Поход казаков через московские земли оставлял после себя руины и опустошения, хорошо характеризующие тогдашнюю «солидарность православных», тягу к «воссоединению» и «восточнославянское братство».
Вершиной военной карьеры Сагайдачного стала Хотинская война 1621 г., когда соединенные силы польского и казацкого войска в жестоком сражении остановили превосходящие силы турок. Но полученное ранение унесло великого гетмана в следующем году в могилу.
Смерть Сагайдачного лишила казачество всеми признанного авторитета и мудрого вождя, который видел его перспективы и имел достаточно политической воли, чтобы железной рукой держать в узде свое вольнолюбивое воинство.
Громкие успехи казачества способствовали попыткам киевских церковных интеллектуалов найти для казаков место в процессе русской истории. Упомянутый Иов Борецкий сделал это наиболее логичным способом: казаки стали продолжателями дела киевских князей: «Это войско того колена, которое при русском монархе Олеге плавало на своих челнах по морю и по земле, поставив лодки на колеса, и штурмовало Константинополь. Это — те же, которые еще при Владимире Великом, святом русском монархе, воевали Грецию, Македонию и Иллирию».
В 1625 г. территории шести приграничных староств Речи Посполитой были официально признаны расположением шести реестровых казацких полков — Белоцерковского, Каневского, Корсуньского, Переяславского, Черкасского, Чигиринского. Это было попыткой хоть как-то локализовать массы казаков, чтобы они не особо растекались по округе. В этих землях Правобережья коренится наиболее живучая традиция административных полномочий казачества, на почве этих полков сформировался центр государства Хмельницкого, из правобережной старшины выросли люди, наиболее преданные делу единства казацкой Украины и ее последующей борьбы за независимость. На этих землях жило 50–60 тысяч человек, относивших себя к казакам и имевших особую позицию в вопросе о судьбе польских «восточных кресов» (окраин).
1630-е годы принесли с собой очередные восстания, с разным успехом подавляемые польскими коронными и магнатскими войсками (при участии тех же казаков). Поражение восстания 1638 г. успокоило ситуацию на десять лет так называемого «золотого покоя», который был прерван Хмельнитчиной.
Параллельно мирским страстям военного противостояния продолжалось киевское возрождение православия. В 1632 г. православная иерархия была официально признана, и митрополичий престол до 1647 г. занимал Петро Могила, ставший символом целой эпохи в истории украинской церкви. Представитель молдавского династического рода, он был равным среди равных в высшей элите Речи Посполитой. Его неутомимые усилия в реформировании церкви, повышении ее дисциплины, интеллектуального и образовательного уровня дали толчок усилиям православной учености догнать «больно грамотных» католиков и протестантов. Унификация литургии, первая редакция православных основ веры («Катехизис»), «раскрутка» местных святых (мощи которых часто были «несколько сфабрикованы», т. е. выдавалось желаемое за действительное, в частности мощи Владимира Святого), канонизация всех печерских угодников — все это весьма оживило религиозную жизнь русинов. Проводились масштабные реставрационные работы в Киеве (нынешний вид киевской Софии — дело рук Могилы). Популяризировались идеи об «апостольности» русской церкви, основанной, согласно легенде, апостолом Андреем Первозванным. Это приравнивало ее по статусу фактически, к церкви Римской. В 1632 г. братская школа на киевском Подоле стала Киевским коллегиумом, который уже после смерти Могилы преобразовался в известную Киево-Могилянскую академию. Активизировалось украинское книгопечатание, привозились европейские издания, по которым учились студенты. Короче говоря, делалось все, чтобы русский народ наглядно ощутил, с одной стороны, преемственность и непрерывность давней традиции, а с другой — возрождение и, как результат, создание новой традиции.
Этот процесс «вестернизации» старорусской культуры имел как положительные, так и отрицательные последствия. Прорыв был очевиден, по учености «догнали» католиков, результатов прорыва хватило потом и на реформирование громадины московской церкви силами экспортированных священников-украинцев с хорошим образованием. Другой стороной этого стало вытеснение замелькавшего в различных текстах народного украинского языка в бытовую сферу. В языковой иерархии по престижности он стоял явно ниже польского и латыни, на которых и держалась тогдашняя интеллектуальная жизнь Речи Посполитой, а сферу церковную обслуживал церковнославянский язык.
Еще одной проблемой в восприятии западных достижений было использование всех этих знаний для аргументации особой роли православной церкви в жизни православного общества, в формировании светских властных структур и в наитеснейших связей с ними. Поэтому-то первыми идеологами российского абсолютизма на качественно более высоком интеллектуальном уровне и стали украинцы — в частности, киевлянин Феофан Прокопович с его «Правдой воли монаршей». Политику сильной роли государства в российской церковной жизни проводил и местоблюститель московского патриаршего престола при Петре Стефан Яворский.
Столь быстрый взлет претензий Церкви на свою долю власти наряду с государством и монархией быстро вырывал верхушку украинской церкви из местного контекста: широкий кругозор привел их на позиции некоего православного космополитизма, для которого масштабы Украины были мелковаты. Авторитет Киева в деле модернизации православия делал «птенцов гнезда Могилы» квалифицированными церковными менеджерами-универсалами нового поколения, и их амбиции требовали для своей реализации гораздо больше пространства, чем украинские епархии, к тому же не столь чтимые польскими властями. Этот фактор обусловил энергичную миграцию иерархов в петровскую Россию после того, как Москва добилась при согласии украинского гетмана Брюховецкого передачи права контролировать избрание киевского митрополита константинопольским патриархом в 1667 г. В 1686 г. за «три сорока соболей и двести червоных» Константинопольский патриарх Дионисий передал Киевскую митрополию в подчинение Московскому патриархату.