Здесь уместно вспомнить и другую аналогичную фигуру, о которой говорит одна из статей «Кормчей», по всей видимости, русского происхождения: «Аще ся даст человек или женщина у тошна времени, дернь ему не надобе. А пойдет прочь, да даст 3 гривны, а служил даром». Та же статья попала в Устав Владимира Всеволодовича[320].

Редкость применения личного найма в Киевской Руси вполне понятна. Мы ведь имеем дело не с обществом наемного труда, а с обществом, где на смену первичной форме эксплуатации человека человеком в форме освоения самого человека (рабство) развивается эксплуатация, основанная на присвоении господствующим классом одного из важнейших условий труда — земли, с вытекающим отсюда крепостничеством. Население Киевской Руси так привыкло к тому, что его эксплуатируют сильные люди внеэкономическим феодальным путем, что не верило в возможность оплаты их труда даже тогда, когда она, несомненно, предполагалась. Очень интересное сообщение по этому предмету приводит С. М. Соловьев в своей «Истории России с древнейших времен». Дело шло о постройке храма св. Георгия в Киеве. Рабочий народ не шел на работу из опасения, что ему не будут платить за труд. Князь Ярослав спросил тиуна, отчего мало работников у церкви. Тиун ответил: «Дело властельское (т. е. делается по инициативе людей, облеченных властью, феодалов), и боятся людье труд подымше найма лишени будут». Тогда князь приказал возить куны на телегах под своды Золотых ворот и объявить на торгу, чтобы каждый брал за труд по ногате на день, т. е. по 35 коп. серебром на деньги довоенного времени[321]. Эта плата считалась в XI в. выгодной, и киевляне явились на работу в большом количестве[322].

Церковь, очевидно, наблюдая эту практику внеэкономического принуждения, нашла даже нужным в своих правилах рекомендовать духовенству воздерживаться от насилия в поисках рабочей силы. В святительском поучении новопоставленному священнику середины XIII в. дается такой совет: «Дом свой с правдою строй, не томительно; нищих на свою работу без любве не нуди»[323]. В постановлении Владимирского собора 1274 г. тоже имеется очень интересная в этом отношении статья: «Аще ли кто… от нищих насилье деюще или на жатву или на сеносечи или провоз деяти или иная некая». Под нищими здесь нужно разуметь людей, способных к труду, но лишенных возможности вести свое хозяйство и вынужденных искать прибежища, между прочим, и у церкви. Характерно, что собор называет применение труда этих людей насильем, очевидно, имея в виду факты наиболее обычные для данного времени.

Нас интересует в данном случае не только юридическая сущность продающего свою рабочую силу, но также условия, при которых мог появляться на рынке этого рода товар. Мы хорошо знаем, что природа не производит ни владельцев денег и товаров, ни владельцев одной только рабочей силы. Это своеобразные общественные отношения, свойственные далеко не всем историческим периодам.

Однако нас не должны смущать факты наличия наемного труда в обществе, производственная база которого, как мы видели, строилась главным образом на труде крепостном и на остатках умирающего рабства. Несомненно, наемный труд — зародыш капиталистических отношений. Спорадические факты, говорящие о нем в глубокой древности, нисколько не колеблют нашего представления о господстве в это время других, не капиталистических общественных отношений. В рассматриваемый здесь период нашего общества наемный труд не имел никаких условий для своего сколько-нибудь заметного развития, и мы отмечаем его лишь постольку, поскольку его знают, хотя и в очень ограниченных дозах, наши источники.

4. Некоторые итоги

Если мы попытаемся обобщить наши наблюдения над хозяйством и общественными отношениями Киевской Руси, то нам придется отметить следующие основные положения:

1. Наша страна знает земледелие в качестве господствующего занятия населения очень давно, и этот факт самым непосредственным образом отразился на истории происхождения в нашем обществе классов и на истории взаимных их отношений.

2. Поскольку земля играла в истории нашей страны с давних пор крупнейшую роль, вопросы о землевладении, его возникновении, организации вотчины, категориях зависимого от вотчинника населения, являются важнейшими вопросами, без изучения которых немыслимо понять не только нашу древность, но и весь ход нашей истории до последних дней.

3. Время появления частной собственности на землю точно датировано быть не может. Во всяком случае, в IX в. частная собственность в бассейне Волхова, Днепра несомненна.

4. Для X–XI вв. имеется уже вполне доброкачественный материал, позволяющий нам составить достаточно цельное представление о характере древнерусской вотчины и внутривотчинных отношений.

5. Рабство в хозяйстве в X–XI вв. еще играет значительную роль, но оно очень заметно уступает место более прогрессивному феодальному способу производства (крепостной труд).

Эти положения доказывались в соответствующих главах книги. Мне думается, что если иногда, за отсутствием бесспорных аргументов, приходилось прибегать к гипотезам, то и они, эти гипотезы, построены не произвольно, не на песке и почти всегда вытекают в качестве косвенных выводов из фактов, достаточно проверенных.

Мне хотелось бы здесь отметить еще несколько штрихов в истории рассмотренного нами отрезка времени.

Бросается в глаза факт, что наш летописец сам подчеркивает несколько периодов в своей истории Русской земли («Откуда пошла русская земля»). Он говорит, правда очень сбивчиво и туманно, о родоплеменном строе восточного славянства, затем отмечает период образования Киевского «варварского» государства и, наконец, трактует о его распаде. При этом летописец имеет в виду не только политические события, которыми он совершенно естественно интересуется в первую очередь, но и общественные отношения.

Составитель «Начального свода» писал уже в то время, когда феодальные отношения настолько созрели, что древнейший период, успевший для него стать далеким прошлым, вызывал у летописца сочувственные идеализированные воспоминания.

Вот как автор «Начального свода» говорит об этом прошлом: «Вас молю, стадо христово, с любовию приклоните уши ваши, разумна: како быша древний князи и мужие их, и како отбараху Русская земли и ины страны придаху под ся: тии бо князи не збираху многа имения, ни творимых вир, ни продаж вскладаху на люди; но оже будяше правая вира, а ту возмя, дааше дружине на оружие. А дружина его кормляхуся воююще ины страны и бьющеся и ркуще: „братие! потягнем по своем князе и по Русской земле“. (Не жадаху) глаголюще: „мало есть нам, княже, двусот гривен. Они бо не складаху на своя жены златых обручей, но хожаху жены их в серебряных и расплодили были землю Руськую“».

Вслед за этим летописец обращается уже к своему времени и продолжает: «За наше ненасытьство навел Бог на ны поганыя; а и скоты наша и села наша и имения за теми суть, а мы своих злых дел не останем. Пишет бо ся: богатество, неправдою сбираемо извеется; и паки: сбирает, и не весть, кому сбирает я, и паки: луче малое праведнику, паче богатьства грешных многа». Отсюда он выводит мораль: «Да отселе, братия моя возлюбленая, останемся от несытьства своего, нь довольни будете урокы вашими, яко и Павел пишет: ему же дань, то дань; ему же урок, то урок; никому же насилья творяще…»

Составитель «Начального свода» совершенно четко противопоставляет один более ранний период второму, более позднему, отдавая явное предпочтение первому за то, что князья и их мужи тогда воевали иные страны, богатели за счет этих иных стран, свою же землю не обременяли тяжелыми поборами. Автору «Свода» определенно не нравится новый порядок вещей. Он, несомненно, предпочитает военную добычу и дань с завоеванных народов новым видам феодальной эксплуатации.