Князья требуют от Ростиславичей выдачи смердов и холопов: «А холопы наши и смерды выдайта»[268]. Ростовцы высокомерно говорили о владимирцах: «Несть бо свое княжение град Владимир, но пригород есть наш, а наши смерды в нем живут и холопы…»[269]

Буквально то же мы видим и позднее в Новгороде, где по договору Новгорода с Казимиром IV запрещается принимать жалобы на хозяев со стороны смердов и холопов; в договоры, заключаемые с соседними государствами, включается условие о выдаче сбежавших смердов и холопов[270]. Едва ли более высокое положение смердов можно усмотреть и в известном сообщении Новгородской I летописи под 1016 г., когда кн. Ярослав, отпуская новгородцев, помогавших ему овладеть Киевским столом, «нача вое делити: старостам по 10 гривен, а смердам по гривне, а новгородьчем (т. е. горожанам) по 10 всем»[271].

В различных редакциях Печерского патерика терминами «рабы» и «смерды» переписчики пользуются альтернативно. Так, в «Слове о преподобных отцех Федоре и Василии» рассказывается о том, как Василий заставил бесов работать на братию. Униженные таким образом бесы, «аки раби куплени, работають и древа носят на гору». В этом месте другой вариант патерика заменяет слово «рабы» словом «смерды»[272].

В докончаньи Новгорода с королем Казимиром, правда уже 1440 г., говорится: «А межи собою нам, будучи в любви, за холопа, за робу, за должника, за разбойника и за смерда не стояти ни мне ни вам, а выдати его по исправе»[273]. Эти смерды должны выдаваться не в качестве преступников, о которых говорится особо, а именно в качестве смердов, которые и здесь ставятся рядом с холопами. Ганзейские купцы новгородских смердов считают принадлежащими их господам, которые и являются ответственными за их преступления. «Смерды ваши, — говорят они новгородским боярам, — и вы повинны по праву за них отвечать»[274]. Связь смерда с княжеским хозяйством обнаруживается и в том факте, что княжеские кони, по-видимому, пасутся на одном лугу со смердьими и отличаются от смердьих особым тавром — «пятно». Смердов как феодально-зависимых от князя запрещается мучить «без княжа слова», подобно тому, как и иных людей, принадлежащих к княжескому двору: огнищан, тиунов, мечников. («Правда Русская», Академ, сп., ст. 33). Смерды-волхвы в 1071 г. ссылались на это свое право: «Нама стати перед Святославом, а ты — обращались они к Яну Вышатичу, — не можеши створити ничто же». Тут не может быть и речи о подданстве, так как белозерцы были тоже под данью кн. Святослава, а между тем невозможно предположить, что без княжа слова княжеский воевода не мог судить вообще белозерцев. По-видимому, княжие смерды, о которых здесь идет речь, принадлежали к феодальной вотчинной юрисдикции князя.

Статьи «Правды Русской»: «Оже кто ударит мечем, не вынез его, или рукоятью, то 12 гривен продажи за обиду» (ст. 23 Троицк. IV сп.), «Оже кто ударит кого батогом, или чешею, или рогом, либо тылисницею, то 12 гривен…» (ст. 25 того же сп.) не относятся к смердам. Иначе необходимо было бы допустить совершенно нелепую мысль о том, что убийство смерда карается легче, чем нанесение ему побоев. Или же, если думать иначе, необходимо допустить, что в ст. 26 «Правды» Ярославичей указывается только возмещение феодалу за понесенный им материальный ущерб от убийства смерда, а уголовный штраф, о котором там ничего не сказано, подразумевается.

Имущество смерда, не имеющего сыновей, переходит к князю как землевладельцу-феодалу[275].

Князья распоряжаются своей землей и населяющими ее смердами. Прямых доказательств этого у нас нет, но достаточно убедительные косвенные доказательства имеются. В 30-х годах XIII в., правда, рязанские князья Ингвар, Олег и Юрий вместе с 300 бояр и 600 мужей дали монастырю «9 земель бортных и 5 погостов» с 1010 «семьями», несомненно, не холопскими, а именно крестьянскими, т. е., по терминологии киевской и новгородской, — смердьими[276]. Если признать правильным чтение и толкование грамоты кн. Изяслава Мстиславовича Пантелеймонову монастырю 1136–1154 гг., предлагаемое С. В. Юшковым[277]: «Село Витославицы и смерды» вместо прежнего «и Смерды», т. е. если отказаться под словом «смерды» подразумевать географическое наименование и понимать его как обозначение определенного общественного класса, то мы получим еще одно прямое доказательство того, что часть смердов в XI и XII вв. уже находилась в феодальной зависимости.

Положение смердов, зависимых не от князей, а от других феодалов, принципиально ничем не отличается от положения смердов в княжеской вотчине и не может быть качественно иным. Заинтересованность дружинников в смердах, в их конях и пашне несомненна.

Трудно иначе понять запись в Ипатьевской летописи под 1111 г., когда по инициативе Владимира Мономаха князья и их дружинники съехались в Долобске. «Седоша в едином шатре Святополк со своею дружиною, а Владимир с своею. И бывшу молчанию. И рече Владимир: „Брате, ты еси старей, почни глаголати, яко быхом промыслили о Руськой земли“. И рече Святополк: „Брате, ты почни“. И рече Владимир: „Како я хочу молвити, а на мя хотять молвити твоя дружина и моя рекуще: хочеть погубити смерды и ролью смердом…“»[278] Этих подробностей нет в записи о том же предмете под 1103 г. Между тем деталь, изложенная в тексте 1111 г., очень характерна. Чем объяснить заинтересованность дружинников в смердьей пашне, как не тем, что эти смерды жили в селах дружинников и были обязаны отдавать часть прибавочного труда своим господам в той или иной форме. На это же обстоятельство намекают и другие места той же летописи. В 1146 г. «разграбиша кияне… домы дружины Игоревы и Всеволоже и села и скоты…» Князь Изяслав говорит своей дружине в 1150 г.: «Вы есте по мне из Русскые земли вышли, своих сел и своих жизней лишився». Тот же князь в 1148 г. говорил своей дружине о черниговских князьях: «Се есмы села их подожгли вся, и жизнь их всю, и они к нам не выйдут: а пойдем к Любчю, идеже их есть вся жизнь»[279]. В этих селах, как мы видели, жила «огневщина» (челядь) и смерды. Несомненно также и то, что вопрос о наборе смердьих коней не разрешается княжеской властью, а зависит от самих дружинников. По-видимому, то же можно сказать и об участии в войске самих смердов. Эти зависимые смерды знают, прежде всего, своих господ-феодалов. В селах Галицкой земли в XIV–XV вв. владельческие крестьяне, т. е. находившиеся в феодальной зависимости[280], пользовались лишь ограниченным правом выхода. Совсем не имеет его крестьянин, положенный в число (in numero)[281].

О том, что отношения в княжеской и боярской вотчинах принципиально ничем не отличаются, говорит, хотя и не прямо, а косвенно, характерная приписка, сделанная к ст. 11–14 пространной «Правды Русской», где идет речь о княжеских людях — сельском или ратайном тиуне и о рядовиче («А в сельском тиуне княже или в ратайной 12 гривен, а за рядовичь 5 гривен») — «Тако же и за бояреск».

Совершенно ясный смысл этой приписки должен быть распространен и на смежные статьи, трактующие о других деталях княжеской вотчины.

Очень много споров вызывала и вызывает ст. 90 Троицкого IV и др. списков «Пространной Правды»: «Оже смред умреть без дети (цитирую по Троицк. IV), то задница князю: аже будуть дыцери у него дома, то даяти часть на ня: аже будуть за мужьем, то не дати им части». О каком смерде здесь говорится? Если это смерд, независимый непосредственно от феодала, свободный член сельской общины, тогда непонятно, как князь может осуществить свое право наследования. Если же это смерд княжеский крепостной, тогда статья делается понятной, но является вопрос, можно ли это правило распространить и на не княжеских смердов, зависимых от других феодалов? На этот счет мы, кажется, имеем положительные показания в Уставе кн. Ярослава Владимировича о церковных судах, где говорится обо всех «домовых» людях, и церковных, и монастырских, куда совершенно естественно включить и смердов. «Безатщина» этих людей, т. е. их имущество, при отсутствии прямых, надо думать мужских, наследников «епископу идет»[282].