— Просто я — женщина. А этого еще мало. — Она отстранилась от него, зачем-то сняла с плеча сумку на длинном ремне, перевесила ее на другое плечо. — Мне не нравится, как ты себя начал вести.

— Прости меня. Но я люблю тебя.

— А я про себя еще ничего не решила.

— Ты еще будешь думать?

— Да.

— А ты будешь думать обо мне?

Она улыбнулась:

— Конечно.

Он довел ее до эскалатора. Анна, ступив на движущуюся ленту, обернулась. Игорь, уже уходящий прочь, тоже обернулся. Их взгляды встретились. Тогда он подбежал к барьеру и, перегнувшись через никелированную перекладину и не обращая внимания на удивленных прохожих, крикнул:

— Я люблю тебя!

Спускаясь на эскалаторе, Анна заново переживала этот разговор. На душе защемило. Очевидно, ни в двадцатом, ни в каком другом веке невозможна простая дружба между мужчиной и женщиной. Но тут вспомнился Большой зал филармонии, и музыка, услышанная в этот вечер. Она пьянила, как разговоры о полумистической квантовой механике и кривизне пространства. Все это было пока выше того, что она могла понять.

Когда она пришла домой, Глухов по обыкновению сидел в гостиной и читал. Анна попросила разрешения поставить пластинку легкой музыки. Надо было хоть на время снять с души непосильную тяжесть современности, хоть немного отдохнуть. И сразу ее захлестнуло то грустное и теплое чувство, которое она постоянно испытывала, но которое скрывалось в ее душе, заполняемой повседневными впечатлениями. Любовь к Алексею Вронскому обрела теперь новое состояние. Это было как ровное горение никогда не тающей свечи. Вспомнилась дача, где она встречалась с Вронским. И тут же вспомнилась гостиная княгини Бетси. И вспомнились вечные заботы вечно усталой Доллн. Вспомнился Сережа, когда она с ним в детской расставляла на ковре оловянных солдатиков.

Голос Глухова пробудил ее от воспоминаний:

— Оказывается, вам нравится современная музыка?

— Что? — спросила Анна. — Музыка?

— Современная. — Глухов указал на приемник, где вертелась джазовая пластинка.

— Не такая уж современная.

— А какая — современная?

— Барток, Прокофьев…

Глухов с интересом рассматривал Анну, потом сказал:

— Пожалуй, вы правы. Легкая музыка рассчитана на мещан, а мещане боятся новаторства.

"Боже, — подумала Анна, — ведь он рассуждает совсем как Алексей Александрович".

— С кем вы были сегодня на концерте? — как-то без перехода спросил Глухов.

— Мне следует отчитаться?

— Мне позвонили и сообщили, что видели вас в филармонии с человеком, которого никто не знает в институте. Поймите меня правильно. Никто не намерен лишать вас свободы. Но я по создавшимся обстоятельствам больше других ответствен за все, что с вами может произойти.

— Я была с Игорем. Вы знаете, что я с ним встречаюсь, и знаете, при каких обстоятельствах я с ним познакомилась.

— Каковы ваши отношения?

— Он — мой единственный друг.

Глухов поднял на нее глаза:

— Вы уверены в этом?

— Я не верю в дружбу между мужчиной и женщиной.

— Значит, это любовь?

— Он любит меня.

— К счастью, вы не Анна Каренина, и никто не будет препятствовать вашей любви. Однако и в наше время любовь требует официальной регистрации. Нашему разводу тоже никто не будет препятствовать. Кроме меня.

— Вы не дадите мне развод?

— Не дам, пока не приду к убеждению, что вам это нужно.

— А вам не нужно? Ведь вы еще можете жениться, вам, наверное, нужна женщина, как у всех.

— Моя личность не так феноменальна. Разговор идет только о вас.

Анна несколько раз прошлась по гостиной от окна к двери и снова к окну, остановилась у приемника.

— Вы не будете возражать, если я поставлю пластинку?

Глухов поднялся:

— Мне уйти?

— Вы мне не мешаете. Останьтесь, если хотите.

Глухов остался в кресле. Анна снова поставила пластинку с модными танцевальными пьесами. И снова вспомнила, как в поезде познакомилась с матерью Вронского, — очень приятная пожилая дама. Анна тогда ей тоже понравилась. А потом? Нет, Глухов совсем не похож на Алексея Александровича. У того смысл жизни заключался в государственных делах. Анна представила себе мужа в советском обществе. Он был бы ценным служащим — прямолинейным, трудолюбивым, честным, исполнительным. А Глухов? Он уже отступил от буквы закона, совершил поступок сильный и нерациональный. Он пошел на преступление, засадив Анну в информационную камеру, чтобы отвести от нее законную кару.

В этот вечер, когда Анна уходила в свою комнату, ей почему-то стало жаль Глухова, захотелось подойти к нему, поцеловать его в лоб и перекрестить на ночь, как Сережу. Но она ограничилась тем, что сказала: "Спокойной ночи". И Глухов остался один в гостиной со своей книгой.

Самостоятельно, без посторонней помощи, Анна раздобыла сведения о режиссере Ермолине: два кинофильма, работа на телестудии, положительные официальные отзывы. Она позвонила ему по телефону и договорилась о встрече.

Ермолин сам открыл ей дверь и провел в кабинет. Это был довольно полный мужчина лет сорока, с красивым породистым лицом. Идеально прямой нос, гладкие, короткие не по моде волосы, проницательные серые глаза.

— Удивительной получилась ваша судьба, — сказал он, — я вам завидую.

— Я сама себе завидую.

Ермолин рассмеялся:

— Вы не потеряли чувства юмора.

— Это не мое чувство юмора. Это от Анны Карениной.

— Значит, Каренина была умной женщиной. Я как-то искал актера на роль математика Лобачевского. Перебрал всех актеров, — ничего подходящего. Вдруг встречаю совершенно случайно молодого человека — полное портретное сходство. Он оказался филологом, недавно кончил университет, зарплата скромная, и я предложил ему сниматься в телефильме. Он спросил об окладе. Я назвал сумму. Тогда он спросил, кого я предлагаю ему играть, и, узнав, что Лобачевского, пошутил: "Я с детства не тяну в математике, у меня по ней, как у Пушкина, одни двойки были. Так что мне придется вдвойне перевоплощаться, а значит, и оклад должен быть двойной". Я сказал ему, что остальные актеры вряд ли сильнее его в математике. Фильм отсняли. И представьте себе: филолог настолько перевоплотился в великого математика, что, когда при последней выдаче денег расчетчица по ошибке написала ему на пятнадцать процентов меньше, он в течение пяти минут сам произвел перерасчет и предъявил требование о доплате с точностью до копейки.

Ермолин рассказывал со вкусом, у него был богатый тембр голоса, и очевидно, что бы он ни рассказывал, получалось интересно. Анна, невольно улыбаясь, выслушала эту нехитрую историю, а потом спросила:

— Кого же вы сделали Анной Карениной вместо меня?

— Вы не читали в "Советской культуре"? Когда это случилось с вами, я отказался от съемок фильма. — И он многозначительно посмотрел на Анну, а потом, после паузы поднял брови и добавил: — Да.

Это "да" было сказано так проникновенно, словно он долгие дни репетировал его произношение по системе Станиславского. Анне стало смешно. И как только она могла подозревать Купцову, эту умную тщеславную женщину! Но что-то в его взгляде насторожило ее, и, чтобы не сомневаться, она спросила прямо:

— Скажите, я была вашей любовницей?

Ермолин посмотрел на нее как-то боком:

— Это в каком смысле?

— В прямом. Была ли между нами интимная связь?

— Да, — ответил он, глядя в сторону.

— Сколько времени длилась эта связь?

— Месяц. Мы были в отпуске на юге. — В его голосе уже не было той актерской сочности.

Анна продолжала допрос:

— Съемки уже начались?

— Когда мы были в Гаграх, я получил телеграмму об утверждении съемочного коллектива. Надо было срочно возвращаться в Ленинград, но вы сбежали.

— Как?

— Я с утра был на пляже, а когда вернулся в гостиницу, вас уже не было. Вы оставили записку, что оставшуюся часть отпуска проведете в Геленджике, там у вас были знакомые. Я тотчас приехал в Геленджик, разыскал вас, но вы наотрез отказались от съэмок. Из-за этого у меня потом были крупные неприятности. Да. Крупные…