Дающийся ему ответ таков: боги благи, а видимая несправедливость либо будет непременно устранена богами, когда у них до нее «дойдут руки», либо является на самом деле карой за то, что человек все же нарушил требования богов, сам не заметив этого, либо, наконец, объясняется важными причинами, которые и сам человек счел бы уважительными, если б их знал; но знают их только боги. Большой популярности такие ответы не приобрели, и с середины II тысячелетия до н. э. в Месопотамии вновь преобладают старые представления о богах, согласно которым особой справедливости от них и не ждут. Эта точка зрения отражена и в «Диалоге господина и раба» — вершинном произведении «литературы мудрости», очень распространенном и бережно переписываемом в конце II–I тысячелетии до н. э.

«Диалог господина и раба» представляет собой цепочку коротких диалогов Господина и его Раба, разбитых на несколько перекликающихся по содержанию пар наподобие такой: «— Учиню-ка я преступление! — Учини, господин мой, учини! Коль не учинишь ты злодейства, где возьмешь ты одежду, кто поможет тебе наполнить брюхо? — Нет, раб, не учиню я злодейства! — Не учиняй, господин мой, не учиняй! Кто учиняет злодейство, того убьют или сдерут с него живьем кожу, либо его ослепят, либо схватят и бросят в темницу… — Совершу-ка я благодеяние для своей страны! — Соверши, господин мой, соверши! Кто совершает благодеяние для своей страны, деянья того у Мардука в перстне. — Нет, раб, не совершу я благодеяния для своей страны! — Не совершай, господин мой, не совершай! Поднимись и пройди по древним развалинам, взгляни на черепа тех, кто жил раньше и позже — кто из них был злодей, кто благодетель?»

Шеду — крылатое божество. Дворец Саргона II в Дур-Шаррукине. VIII в. до н. э. Париж, Лувр

По тому же принципу перечисляются самые разные человеческие выборы, и получается, что есть одинаковые резоны совершить и не совершить любое действие, равно как и противоположное ему, боги непредсказуемы, а финал у всех жизненных путей одинаков и безнадежен — это смерть, стирающая человека и всякую память о нем, добрую или дурную. Заключительные строки гласят: «— Если так, в чем же тогда благо? — Шею мою и шею твою сломать бы, в реку бы тела зашвырнуть — вот что благо! Кто столь высок, чтоб достать до неба? Кто столь широк, чтоб объять всю землю? — Нет, раб, я тебя убью, отправлю первым! — А господин мой меня хоть на три дня переживет ли?»

До недавних пор этот финал трактовали как выражение крайнего пессимизма автора «Диалога»: коль скоро однозначно выигрышной жизненной стратегии нет, лучше не жить вовсе! Недавно, однако, выяснилось, что персонажи «Диалога» — не две личности (глупый господин и умудренный раб), а аллегории разных составляющих одной и той же человеческой души — Воли, Желающего Я (Господин) и Рассудка (Раб). «Диалог господина и раба» оказывается внутренним диалогом, и приоритет в нем по праву имеет действительный «господин» — «Я». Самоубийством готов покончить отнюдь не сам человек, а лишь его слуга-разум. Сам же человек — господин, «Желающее Я», этих самоубийственных призывов отнюдь не разделяет. Финал «Диалога» читается так: рассудок, доведенный до отчаяния неразрешимыми противоречиями жизни, советует покончить с собой, «Я» человека категорически не желает этого и уже готово уничтожить рассудок, чтобы тот не мешал ему своим отчаянием, но тут же выясняется, что без рассудка тоже не выживешь. Итак, «Диалог» говорит читателю попросту: «во многой мудрости впрямь много печали, головой весь мир не охватишь, но жить-то надо, а значит, надо жить с головой».

ПОЗДНЯЯ ДРЕВНОСТЬ (I тысячелетие до н. э. — середина I тысячелетия н. э.)

ДРЕВНИЙ ВОСТОК

«МИРОВЫЕ ИМПЕРИИ» ДРЕВНЕГО ВОСТОКА: ОПЫТ СОЗДАНИЯ ГОСУДАРСТВЕННОЙ И СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ УНИВЕРСАЛИЗАЦИИ

«Мировыми державами» («империями», «надрегиональными государствами») Древнего Востока в отечественной науке принято называть государства, которые на протяжение длительного времени устойчиво включали в свой состав помимо своего коренного региона — исконной территории этого государства — еще более обширные покоренные, этнокультурно чужеродные пространства. Такие «империи» вели систематическую упорную борьбу за захват подобных территорий в как можно больших масштабах, так что в итоге присоединенные земли чужих народов обычно намного превышали по площади коренную территорию. Большинством населения такой державы становились тем самым покоренные инородцы. Особенно яркий пример в этом отношении дала Ассирия: термин асурайа (доел, «ассириец») стал в итоге самоназванием западносемитов-арамеев, первоначально не имевших ничего общего с Ассирией, но покоренных ею и составивших в результате большую часть населения Ассирийской державы, включая армию и административный аппарат. Аналогичным образом и греки позднее называли «ассирийцами» (в более привычной нам редуцированной форме — «сирийцами») именно арамеев, не отличая их терминологически от аккадоязычных коренных ассирийцев прошлого.

Еще одним характерным признаком восточных «империй» I тысячелетия до н. э. было то, что подавляющую часть покоренных областей они не превращали в вассальные образования, как поступали великие державы былых времен, а полностью аннексировали, включая в свою «провинциальную» административную структуру, т. е. управляли ими через обычных наместников- областеначальников, а не через вассальных царьков. Это не означало полного отказа от установления вассально-даннической зависимости; однако большая часть обсуждаемых «империй» состояла из прямо включенных в ее административную систему земель, и лишь на периферии мог образовываться пояс из вассальных и иных зависимых царств и племен. Земли прямого административного включения в державу облагались регулярными, фиксированными налогами и повинностями, вассально-зависимые территории платили дань, часто нерегулярную, а иногда ограничивались необременительными дарами и были фактически обязаны лишь ненападением на сюзерена и выставлением по его требованию контингентов на его войны. В этом случае они оказывались скорее младшими союзниками, чем собственно вассалами соответствующих «империй».

До конца II тысячелетия до н. э. уровень развития военной техники и экономики был недостаточно высок, чтобы даже самые могучие цари могли создавать подобные надрегиональные империи. В самом начале такого пути находилась разве что египетская «империя» Нового царства, но и в ней присоединенные и подчиненные контролю наместников области (Сирия- Палестина и Нубия) намного уступали по численности населения коренной территории страны. Все прочие государства в III — середине II тысячелетия до н. э. (т. е. на протяжении подавляющей части бронзового века) либо почти не выходили за рамки своего этнокультурного региона (держава Хаммурапи), либо располагали за его границами почти исключительно вассальными владениями, не пытаясь аннексировать их (державы Аккада и Ура, Митанни и другие). Эта политическая реальность была в XV–XIII вв. до н. э. даже оформлена специальной концепцией «великих царств», утвердившейся на всем древнем Ближнем Востоке. Согласно ей на каждый из пяти крупных регионов Ближнего Востока и Эгеиды должно было приходиться одно «великое царство», и им оставалось конкурировать за сюзеренитет над разделяющими их мелкими царствами и областями.

Напротив, железный век на Древнем Востоке (XII–XI вв. до н. э. и далее) ознаменовался созданием целого ряда «мировых держав», интегрировавших в своем непосредственном подчинении самые разные регионы. Сменились и политические парадигмы — от полицентрического представления о естественном сосуществовании нескольких великих царств к моноцентристским имперским концепциям.

Первая из этих империй, Ассирия, возникла еще в конце бронзового века в XIV–XIII вв. до н. э. и продержалась, чередуя взлеты и падения, около семисот лет. На смену ей пришли так называемая Халдейская Вавилония (VII–VI вв. до н. э.) и, наконец, великие державы иранцев — Мидийская (VII–VI вв. до н. э.) и ее наследница Персидская (VI–IV вв. до н. э.). Продолжением последней стали, в свою очередь, империи македонян — Александра и Селевкидов (IV–II вв. до н. э.). Все они в геополитическом отношении преемствовали друг другу, объединяя в одних руках весь Плодородный Полумесяц, т. е. Месопотамию и Левант (Восточное Средиземноморье). Ассирия, самая древняя из этих держав, и по своему политическому устройству в наибольшей степени удерживала некоторые старые черты: ее «провинции» были обычно невелики по размеру и отвечали давно сложившемуся областному делению Передней Азии, и доля вассальных (в том числе лишь номинально или непрочно вассальных) владений в ее составе всегда оставалась довольно велика. Характерной чертой надлома Ассирийской империи в VII в. до н. э. оказалось именно то, что она с трудом удерживала (и то не всегда) завоеванные ранее «провинции», а если и подчиняла новые территории, то обычно на основаниях вассальной, причем все чаще лишь номинальной зависимости (в частности, территории Египта подчинялись Ассирии именно как вассалы, а Лидия — как номинальный вассал).