А ситуацию с казусом, случившимся на Олимпиаде в Токио он выяснил буквально за пятнадцать минут. Спросив первым, из приглашенных на беседу руководителей федерации самбо и самых авторитетных тренеров самбо и дзюдо:

- Иван Иванович, объясните мне, почему вы, будучи тренером сборной СССР, не вывели на финальный поединок своего воспитанника? Предысторию я знаю, про престиж советского государства - вы знаете, думаю еще с тех пор, когда юнцом воевали на Северном флоте.

- Я верил, что это будет правильно.

- Вы и сейчас так считаете?

- Да, считаю, Михаил Андреевич.

- А ведь Новиков мог вас ослушаться и представители Олимпийского комитета СССР его бы поддержали. Ведь вы лишили его пожизненного звания олимпийского чемпиона.

- Разрешите мне ответить на этот... щекотливый для Иван Ивановича вопрос. Ведь он уже мой ученик, - попросил Суслова Харлампиев.

- Вы не против Иван Иванович? Пожалуйста, Анатолий Аркадьевич.

- В боевых видах единоборств ученику ослушаться тренера, учителя, невозможно. Мы не только учим его приемам борьбы, мы еще его учим "что такое хорошо и что такое плохо". А Новиков, самбист-боец и находился в хороших руках. Мало того, он был первым кто поддержал Ивана Ивановича в трудную минуту.

Далее беседа касалась перспектив советского спорта на предстоящей олимпиаде в Мюнхене и особенно в таком виде борьбы, как дзюдо. О перспективах самбо, в будущем, стать олимпийским видом спорта, и о многом другом непосредственно примыкающем к спорту. Особенно поразило Михаила Андреевича то, что медикаментозная поддержка спортсмена стала необходимой и неотъемлемой частью высоких достижений и рекордов в спорте. Теперь, Михаил Андреевич был готов к докладу Брежневу о положении в спорте. Ведь именно так, он понял поручение Первого секретаря ЦК КПСС. Его мнение было сформировано в виде предложения создать всесоюзную руководящую структуру по спорту при Совмине СССР. И с этой инициативой он был готов выйти в Президиум ЦК КПСС.

Глава 10

Я. Ехал. Домой. Хотя ходу было на пару часов и времени в разлуке пролетело всего два месяца с небольшим - нетерпение буквально сжигало меня. Со мной ехал Семенов, мне удалось его уговорить поехать ко мне домой в краткосрочный отпуск. А майор Саврасов это одобрил до такой степени, что выписал Семенову командировку в Москву на козлике. Вчера вечером удалось поговорить с домашними по межгороду, они уже приехали из Крыма и были прямо переполнены новыми впечатлениями. На телефонных переговорах, в кабинке междугородней связи почтового отделении, малые не терпели поделиться со мной новостями и рвали телефонную трубку из рук друг у друга. Причем Толян был более нахальным и нахрапистым.

"Растут, однако. Одна умнеет, другой борзеет",- отметил я себе на заметку. Восторгу детей не было предела, когда я сказал, что завтра приеду на побывку домой, на целых пять суток.

Я ехал домой по гражданке, хотя супруга Василия Ивановича подогнала мне повседневную форму одежды и та теперь сидела на мне, как влитая. А когда я хотел отблагодарить ее деньгами, просто погрозила мне пальцем и сказала:

- Это самое простое, лейтенантик. Привезешь из Москвы чего-нибудь полезное, только не спиртное. Как вы с Васей, эту ткань маскировочную сообразили, так теперь нет отбоя от желающих иметь такой комбинезон. И все ее, окаянную, тащат, хоть чипок открывай. Хорошо шо Василь умеренно потребляет, а то беда могла быть. У меня сковородки тяжелые.

- Понял. Исполню, Мария Федоровна.

- Счастливый путь, лейтенант.

- Спасибо. И вам, всего, того же.

И вот мы пылили по узкому однорядному шоссе с бетонным покрытием, направляясь в Москву. Младший лейтенант Семенов, нет-нет да посматривал на свою одинокую звездочку на погоне. И тогда на, всегда невозмутимом, лице Ивана начинала разгораться не контролируемая улыбка, которую он немедленно пытался убрать с довольного лица. Я его хорошо понимал, так как сам, в той жизни, перескакивал из прапоров в офицеры. Потому знаю, что этот прыжок много сложнее и значит существенно больше, чем получение очередного воинского звания. Даже офицерского. Это новая жизненная ступень, переход в иное качество.

И в душе у меня зрел коварный замысел, пока Семенов такой размякший, подогнать ему хорошую деваху. Пусть воин расслабится и ... "Нет, все же, много во мне от бригадира осталось, другое сейчас время и люди другие". - Подумал я, поглядывая на три роскошных букеты полевых цветов, которые собрал в запретной зоне полигона. для своих женщин.

На службе всегда нормально, зато дома - очень хорошо. Семейство было в полном сборе и все как один хотели папу в личное пользование. Еще бы чуть-чуть и меня на слезу пробило. Моя семья. Воссоединились два битых жизнью кусочка и стали одним целым. А главный воссоединитель уже карабкался на меня, усердно сопя и требуя особого внимания, поэтому я почувствовал себя, как ... дома.

После объятий, поцелуев, вручения букетов и армейских подарков: Сане офицерский ремень, который он тут же продел в шлейки фирменных джинсов. "А ведь я ему денег не давал. У женщин он никогда не попросит, значит на спортивных талонах питания сэкономил. Барбос." - отметил я в уме этот факт. Толяше достался десантный, "дембельский" берет с офицерской кокардой, вываренный до такой степени, что стал как раз его головенке по размеру. Жене, кроме букета, я рассчитывал еще подарить себя, но это попозже.

Начал знакомить семью с Семеновым:

- Лейтенант Семенов Иван Иванович, мой непосредственный командир.

И теща не утерпела:

- Что, солдатиков одних не отпускают и почему ты не в форме?

Семенов дернулся было объясняться, но я ему незаметно подмигнул и сказал:

- Ивана я пригласил в гости, чтобы похвастаться своей семьей. Вами, милые мои. Он не такой счастливец, как мы с Саней. Приемный отец Ивана далеко, в Восточной Сибири. А вы, мои родные, совсем рядышком. .

Теперь я был уверен, что Семенов будет окружен вниманием и заботой Анны Павловны в полной мере. Женщины... они, в некоторых ситуациях, абсолютно предсказуемы. Саня взял лейтенанта на постой к себе в комнату, у него там было целых два кресла-кровати, кроме его персонального раскладного дивана. Резерв Главного Командования, так сказать. На этих креслах, у нас часто ночевали его друзья из детдома.

По приезду, мы с Семеновым, собирались посетить сауну, которой я не зря гордился, а уже потом и за праздничный стол сесть. Саню, я еще вчера по телефону, попросил хорошенько протопить баньку к нашему приезду и Саня с поручением справился на отлично. В небольшом предбаннике, после третьего захода, попивая чай крымского травяного сбора, лейтенант меня спросил:

- Ты, что, с тещей не ладишь?

- Да нет, она хороший человек, но дочь для нее все, а я так... приложение к ней. И, заметь, я с этим абсолютно согласен.

- Понимаю, - засмеялся Иван, - я вот всех женщин сравнивал со своей мамой... и не нашел пары.

- Здесь советы неуместны, но мама и жена, по жизни - совсем разные люди.

- Понимаю я все это, но... Мы с мамой в оккупации были. В Белоруссии. В 1944 году, когда нас освободили, мне было уже семь лет и до этого я целый год я жил один в хате, беспамятный. Маму убило осколком мины при зачистке карателями нашего района от партизан. Мы в лесу собирали грибы, а каратели стали стрелять из минометов по площадям. Меня она успела закрыть своим телом, а сама не убереглась.

Помолчали, а что тут говорить: сука-судьба, так это и так нам давно известно, Найденовым. Пришел Санька и поторопил нас с Иваном на обед, мол все остывает, все ждут, а вы здесь прохлаждаетесь. Вышли наверх, а там... понятно почему у Сани была морда хитроватая. Пришли человек пять детдомовцев во главе со Степ Степычем:

- Ну ка, поворотись сынку, - обратился ко мне Степыч с уже ставшей всем привычной цитатой, - а ты схуд, однако.