«Вот представь себе, журналист: ноябрь, холод. Уже лежит снег. И тут в тюрьме гаснет свет. На всей территории. И включится он только в марте. Зимой все дороги к тюрьме заметает, подъехать туда практически невозможно. А тюрьма находится где-то на границе с Молдовой. И вот нам там выдают банку кильки и два куска хлеба, говорят: это вам, хлопцы, на два дня, продержитесь как-то. И мы держимся. Хотя многие теряют человеческий облик от голода».

Одно из ключевых отличий между нашей «химией» и закрытой зоной — это отсутствие ограничений на передачи. Поэтому вопрос питания здесь практически не возникает, и если уж нельзя совершить прелюбодеяние, можно утешаться чревоугодием. В СИЗО же, как и в большинстве колоний, голод — вечный спутник заключенных. Продуктовые передачи ограничены по весу и по количеству, за нарушения их могут запретить вовсе. Формально в Украине нет пыток и телесных наказаний, на самом же деле тюрьма — это именно телесное наказание. Голод, холод и неизбежные болезни — это стыдливая замена для отрубания рук, принятого в странах шариата. Как в известном анекдоте про хирурга и терапевта: «Ох уж эти хирурги, все бы им резать. Примите таблетки, и руки отсохнут сами собой».

У нас научились обходиться без таблеток.

И напоследок о самом главном. Вечно худая кошка Ася в ошейнике неожиданно для всех родила сына, получившего имя Босяк. Он пошел в мать, такой же черный и тощий, так что установить отца нельзя. Из всех местных котов на эту роль лучше всего подходит Блондин. Именно он опекает Босяка, устраивает с ним дружеские потасовки и носится по двору, иногда с разбегу залетая в клумбы. Если в пребывании здесь и есть какая-то воспитательная и ресоциализирующая составляющая, то она заключена в наблюдении за котами.

26.05.2011

Самоуничтожающиеся системы

Недавно стало ясно, что сравнение с уроборосом, которое я любил использовать при описании государственных институтов, не отражает всей полноты картины. Бюрократия — зверь куда более диковинный, чем змея, пожирающая свой хвост. Это — змея, которая съела собственную голову и теперь испражняется себе в рот, извернувшись бутылкой Клейна[19].

Надеюсь, что именно в такой топологической позе войдет в Историю работница Ирпенского загса Елена Викторовна Столярова. Мотивация, с которой у нас с Аней отказались принять заявление о регистрации брака[20], поражает своей изобретательностью: теперь заключенный, сидя в тюрьме, должен поехать в немецкое консульство и взять там справку о том, что не имеет жены на родине Гете и Шиллера. Там бы никто, конечно же, такую справку не предоставил. Потому что я, к огромному своему сожалению, все еще являюсь гражданином Украины и немецкому консульству глубоко безразличен.

На самом деле, регистрация брака сегодня — весьма дурацкий и бессмысленный обряд. Брак потерял свою сакральную религиозную составляющую еще век назад, пришедшие ей на смену буржуазные «семейные ценности» тоже отправились на помойку истории, и сколько бы традиционалисты в ней не рылись, свежее отбросы не станут. Чем более эгалитарным и далеким от патриархального идеала является союз, тем меньше смысла в бюрократической процедуре по его регистрации. От того, что Елена Викторовна Столярова поставит печать в мой многострадальный паспорт, ничто в окружающем мире, как и в моих отношениях с партнершей, не изменится. Для того чтобы штамп обрел какое-то значение, государство искусственно наделяет его силой: оформленный брак дает паре многочисленные юридические и социальные бонусы. Система сама загоняет людей в загсы: даже здесь, в тюрьме, чтобы получить длительное свидание, необходимо иметь официально зарегистрированные отношения. Институт брака, когда-то обоснованный религиозными предрассудками и экономическими интересами под маской «традиции», теперь существует лишь из-за инерции бюрократической машины, у которой есть одно-единственное стремление — никогда не останавливаться.

Очень радует тот факт, что машина эта буксует и разваливается на ходу. Система не позволяет человеку совершить действие, к которому сама его вынуждает. Я люблю бюрократию так же нежно, как и коррупцию. Это черви в гниющем трупе государства. Трупе, который еще не осознал, что он мертв окончательно и бесповоротно.

Failed state, failed state, f’cking failed state.

27.05.2011

Конец омерты

Традиционная журналистика предполагает отчуждение между автором, персонажем и читателем. Гонзо-журналистика частично ломает первую стену: автор позволяет себе стать персонажем, принося беспристрастность в жертву честности. Интернет разрушил вторую: читатель теперь превращается в полноправного участника игры, соавтора или же оппонента публициста. В тюрьме же присутствуют четыре стены, они огораживают периметр и не дают авторам, читателям и персонажам разбежаться.

Мои записи пользуются определенной популярностью как среди охраны, так и среди зеков. Большинство, впрочем, узнает их содержание в пересказе. Иногда получается, как в известном анекдоте про оперу, напетую Рабиновичем. «Он пишет, что тут одни тараканы и клопы. Приходит утром прапорщик зэков будить, а на самом деле он таракан». Заметки часто извлекаются из временного контекста и при переходе из уст в уста обрастают поистине кафкианскими подробностями.

Недавно у меня, судя по всему, появился коллега, конкурент или подражатель. Зависит от того, как посмотреть. По колонии ходят слухи о свежих материалах, посвященных местной промзоне, незнакомые мне люди жалуются, что Володарский про них написал гадости. Существуют ли эти тексты на самом деле, или же они являются очередным порождением коллективного бессознательного — мне пока что неизвестно, отсутствие интернета мешает это проверить. Но хотелось бы верить, что кто-то на самом деле пишет — независимо от содержания или качества текстов, само по себе их существование показывает, что закон омерты больше не действует, и молчание, окружающее пенитенциарную систему, рано или поздно будет нарушено.

Недавно моим товарищам пришла очередная отписка из департамента по исполнению наказаний. Опять их радуют информацией о том, что к осужденному Володарскому не применяются «спецсредства» и меры физического воздействия. Правда, есть определенное разнообразие: если раньше тюремные бюрократы основывались на заказанных ими же статьях в прессе, то теперь они воспользовались «показаниями, которые осужденный дал собственноручно». И в очередной раз поставили себя в неудобное положение: помимо стандартных ответов на стандартные вопросы, призванные создать впечатление идиллии, мои показания содержали критику в адрес правил пенитенциарной службы и недвусмысленное требование «предоставлять этот текст журналистам и общественным деятелям лишь целиком, без цитат и сокращений». Разумеется, требование было нарушено. Ложь бюрократа всегда смехотворна и призвана обмануть лишь его самого.

Пару раз мне в руки попадалась газета «Закон і обов'язок», которую в среде зэков называют просто «Сучка». Это официальный печатный орган Государственной пенитенциарной службы, выдержанный в казенном кумачовом стиле 70-х. Официальная ложь о чудесном быте и досуге заключенных перемежается со стихами и письмами узников, «ставших на путь исправления». Особенно запало в душу письмо жены, благодарившей тюремщиков за то, что те перевоспитали мужа, и бодрая заметка об учениях спецназа, подавлявших воображаемый бунт в колонии где-то в Винницкой области. Тренировки профессиональных убийц на живых мишенях в последние годы проходят реже и не так интенсивно, как раньше: по некоторым рассказам, еще в начале 2000-х зэков заматывали в матрасы и отрабатывали на них удары. Но и сегодня учения в зоне — это изощренное издевательство над заключенными. Поэтому способность корреспондентов «Сучки» радостно и гордо писать о таких событиях заставляет отметить их недюжинный профессионализм. Оплачивается он из кармана зэков — в закрытых зонах их насильно заставляют подписываться на газету. За это «Сучку» и людей, которые в нее пишут, не любят, и где-то на пересылке автора «читательского письма» могут побить, узнав знакомую фамилию.