— Сейчас песок немного промочит, и работа пойдёт быстрее, — сказал один из парней. — Давайте не терять время понапрасну.

И, подбадривая друг друга, все вместе начали копать. Яму вырыли длинную и широкую, такую, что уже так просто не осыплется.

Лопаты лязгнули о какую-то металлическую пластину.

— Котёл! Котёл с деньгами! — закричали все радостно, но, когда окопали вокруг и хотели поднять его из земли, увидели, что это не котёл, а тяжёлый железный панцирь. Он покрывал грудь скелета, сбоку от которого лежал меч, а на черепе — железный шишак. Стоят парни, задумались, видя, каким дивным образом обманула их судьба.

Тут один самый смелый говорит:

— Давайте бросим этот скелет, а доспехи возьмём себе. Пусть хоть они будут памятью о наших ночных трудах.

Только собрались это сделать, как вдруг пригорок осветила молния. Видят: стоит огромный великан в железных доспехах, держа над их головами сверкающий меч. Ужас пронзил сердца, землю потряс удар грома. А великан произнёс такие слова:

— Никчёмные! Злату и сребру предались вы всеми мыслями своими! Помышляя лишь о богатстве, вы оскорбили прах богатыря, который со славою окончил тут жизнь свою. Воссияет заря воскресения мёртвых, и падёт на вас позор пред лицом всего мира!

В тучах прогремел гром, и великан пропал с глаз.

Страх потряс парней до глубины души, долго стояли они онемевшие, словно ночные призраки. В свете молнии снова увидели перед собой засыпанную песком яму, и показалось им, будто земля на этом месте нетронутая.

Бросили на пригорке и штырь, и лопаты; забыли, какая дорога ведёт в город; бежали прямо через луга да засеянные поля, и казалось им, что тот великан с мечом в руке долго гнался за ними.

На рассвете вернулись в город. Все обессиленные, с бледными лицами, будто измученные тяжкой хворобой. Со страхом вспоминали произошедшее, рассказывали другим, но не все им поверили.

После этого случая плачку видели в разных местах в окрестностях города. На кладбище, посреди которого стоит каменный костёл святого Ксаверия, ходила она, ломая руки, от одной могилы к другой, иногда молча стояла у надгробий, будто каменная статуя. Многие из тех, что проходили ночной порою мимо этих мест, убегали в испуге, будто от упыря, и рассказывали другим об этом диве.

Видели её и у костёла святого Казимира. Сидела она перед дверьми этого храма от заката аж до восхода солнца. Не раз плакала, сидя на камне, а то и в поле или на берегу Двины. Но её плач и сетования мало кому трогали сердце. Мало было таких, что, подняв очи к небу, взывали к милосердию Божьему. Одни не обращали внимания, другие мечтали о кладах.

— Как мне думается, — сказал Завáльня, — это предостережение для людей, чтоб исправили свои нравы. Но, увы, люди ныне стали такие разумные, что каждая вещь им и так понятна, ни в какие чудеса не верят, клады им подавай, чтоб, не трудясь, иметь всё, что придёт в голову. За золото продадут всё, что наши отцы ценили дороже жизни.

— А всё же было б неплохо отыскать клад, — сказал я. — Богатый человек может сделать немало добра.

— Богатый человек может сделать много добра, это правда, — сказал дядя. — Но пусть он сперва научится познавать и любить то, что есть добро. Тогда Бог и сделает его достойным распорядителем сокровищ земных, как того старого человека, которому в окно кинули осиное гнездо, и оно на его глазах превратилось в золотые монеты. Люди гонятся за богатством не для того, чтоб делать ближним добро, а чтобы вообще ничего не делать либо, что ещё хуже, чтоб вредить. Но что же дальше?

— Когда некоторые наши богатые и учёные паны, — продолжил Францишек, — путешествуют в дорогих экипажах, либо во время охоты с гончими псами проезжают по горам и густым лесным чащам, эта плачка часто встречает их в образе сироты в убогой крестьянской одежде. В молчаньи обращает она к ним голубые, залитые слезами очи, будто моля их о милости, но никто из этих панов не обращает на неё внимания.

Неподалёку от озера Ребло, где на острове стоит ныне мой домик, если пану Завáльне известны те края, верно, видел он Почановскую гору,[167] она там выше всех остальных гор. Склоны её поросли лесом, а на самой вершине есть ровное и гладкое место. Про эту гору среди людей ходят разные рассказы. Говорят, что когда-то там стоял монастырь и была церковь. И хоть не видно теперь никаких знаков, рассказывают, будто из-под земли там порой слышатся пение и звон колоколов.

Иные говорят, что однажды на вершине этой горы, ночью, в своём скорбном уборе, упав на колени, поднимая руки и очи к звёздам, со слезами молилась плачка. Перед нею открылось небо, в вышине разлился ярчайший солнечный свет, в лесах и на полях проснулись все птицы и звери, и из слёз этой женщины возник родник живой воды.

С той поры тот, кто впервые придёт на вершину Почановской горы, не слыхав раньше об этом чуде, найдёт родник чистейшей воды, недалеко от которого стоит печальная сирота в крестьянской одежде. Коли напьётся он из этого родника и поймёт, кто такая эта сирота, то станет пророком, все тайны мира увидит он с вершины этой горы.

Поднимались люди на гору. Были среди них такие, что видели родник и печальную сироту, однако пренебрегли простой водой и отвернулись от деревенской девчонки. Прослышав потом от других про эти чудеса, поднимались на гору во второй раз, но уже не встречали никого, и места, где был тот родник, найти не могли.

— Неужто та самая плачка, которую видели в окрестностях Полоцка и в других уголках Беларуси, является в образе крестьянской сироты?

— Точно, та самая, — сказал слепой Францишек, — но спесивые и корыстные люди не поняли, кто она, хотя по всему краю является она в облике плачки и деревенской сироты.

— Ты, Янкó, человек учёный, а понимаешь ли, кто была та плачка?

— Чудо можно постичь сердцем, а не наукой.[168]

Мы ещё некоторое время говорили о плачке, а потом запел петух.

— Заполночь уже, — сказал слепой Францишек. — Дозволь, пан Завáльня, отдохнуть страннику.

— Большое спасибо, — сказал дядя, — чудесная повесть.

Он потушил огонь, а я удалился в свою комнату и грезил о плачке, покуда петух не запел во второй раз.

Сын Бури

На мглистом небе вставало солнце; сильный мороз разрисовал окна ледяными узорами. В печи горели берёзовые дрова. Завáльня и слепой Францишек сидели у огня, беседуя о знакомых соседях, о богатых и бедных, о скитальцах, что бродят по свету, о счастливом и горемычном житье, о предзнаменованиях и непонятных чудесах.

— Зимою, — сказал Завáльня, — заезжают сюда люди, и лишь в эту пору выпадает случай, чтоб кто-нибудь рассказал мне, что творится на свете, а весной и летом живу тут, как отшельник. Вижу вокруг только воды да тёмные леса, лишь иногда охотничий рожок и выстрелы доносят весть о приближении гостей. Выходят сюда на отдых из лесов местные паничи с компаниями охотников, но от них не услышишь такого, что могло бы занять мысли. Их разговоры лишь о породах собак и коней.

— Я всю свою жизнь провёл в скитаниях, встречал людей с разными понятиями и чувствами. Будучи слепым, я не вижу их лиц, и в моём воображении они предстают в виде неких страшных или дивных духов. Их разговоры, всплывая в моей памяти, напоминают, какими разными путями ведёт нас Провидение по жизни к вечности, где чаем мы отдыха, утешения и вознаграждения.

— Речи людей, терпящих страдания, доходят до сердца и надолго остаются в памяти. И как скучны те паны, что проводят всю свою жизнь среди весёлых забав и рассказывают анекдоты, желая показать свой разум и потешить других!

— Как-то в дороге встретил я пилигрима. Не ведаю, кто он был и откуда, называл он себя Сыном Бури. Из разговора с ним я понял, что испытал он в жизни немало страданий, но не грехи волновали и преследовали его думы, а иное понимание счастья.