— Мне надо еще зайти в министерство внутренних дел, — говорил кто-то в коридоре, — там у меня дела.
— А рекомендации у тебя есть? — спросил у него другой.
— Есть письмишко.
И он выразительно похлопал себя по карману.
— Благословен господь бог наш! — прогнусавил проходивший мимо высокий худой поп.
— Хвала его святому имени! — ответили оба в один голос, склоняясь перед попом, и, когда тот прошел мимо, добавили: — Чтоб ты сдох!
Я забился в угол и вскоре задремал. Меня разбудил молоденький поп, спрашивавший:
— Из какого вы прихода?
Я не подумал об этом и притворился спящим, чтобы выиграть время для ответа.
К счастью, мне вспомнилось название церкви, находившейся неподалеку от нашей редакции.
— Я из Сан-Бабила.
— Как же вы очутились в этом вагоне? Здесь все из Санта-Радегонда, — удивился поп.
— Не знаю, право, я не знал, что нас рассадят по приходам.
— Ну, как же так? Впрочем, все равно, — утешил меня поп. — С вокзала вы выйдете вместе с нами, а на площади будет легко разыскать хоругвь вашего прихода, и дальше вы уже пойдете со своими. Необходимо сохранять порядок.
— Мы уже в Риме? — осведомился я.
— Подъезжаем. Через несколько минут мы будем в столице католического мира, у ног его святейшества Пия XI.
— Весьма благодарен, — ответил я.
На платформу мы вышли из вагона колоннами. Попы обегали эти колонны, как псы, охраняющие стадо. Такими же колоннами мы вышли из вокзала на площадь. Я гордо прошел мимо карабинеров и отрядов фашистской милиции, толпившихся возле вокзала. С каждым шагом колонны таяли. Оставив позади себя опасную зону, я тоже покинул свою колонну.
Так как наше совещание должно было начаться только на следующий день, я решил оставшееся время посвятить осмотру Рима. Моя карточка богомольца открывала мне доступ во многие любопытные места. Прежде всего я осмотрел миссионерскую выставку в Ватикане. Это была интересная и поучительная выставка, на которой разнообразные статистические таблицы и диаграммы показывали огромную работу по «улавливанию душ человеческих», которую католическая церковь проделывает из года в год в разных странах мира, среди людей самых различных рас. Подобного рода обозрение планов и достижений одного из наиболее серьезных наших врагов дает ясное и четкое представление о его силе во всем мире. После осмотра такой выставки становится понятным, почему буржуазные правительства так дорожат дружбой папы.
Я осмотрел также Ватиканский музей, некоторые церкви и закончил осмотр католического Рима спуском в катакомбы св. Калликста. И здесь — это был 1925 год — я нашел на одном из древнейших сводов свежую надпись: «Да здравствует Ленин!»
Наше совещание прошло вполне благополучно. Обычно, когда появлялись сообщения о состоявшихся совещаниях вроде нашего и напечатанные резолюции, полиция спохватывалась и обрушивалась на нас, «легальных», направляя нас в тюрьму.
В одном из таких случаев я, дожидаясь в приемной своей очереди, невольно подслушал, как начальник полиции отчитывал своих подчиненных, не донесших ему заблаговременно о нашем совещании.
— Вы постоянно спите! Всегда спите! Коммунисты устраивают совещания Центрального Комитета, проводят массовки, митинги возле самых фабрик, а вы являетесь с запозданием! Позор! Ослы вы — и больше ничего! Это я вам говорю!
И на этот раз по возвращении из Рима я был задержан и отправлен в полицейское управление.
— Вы были на совещании Центрального Комитета, — заявил мне комиссар, как только я очутился перед ним.
— Я? И во сне не снилось! За кого вы меня считаете? Я простой профсоюзный организатор…
— Вы полагаете, что я такой же осел, как те полицейские, от которых вы удираете постоянно? — свирепо прервал он меня. — Ошибаетесь! Я могу арестовать вас, когда пожелаю… Поняли?
— Я прекрасно знаю, что вы можете арестовать меня, когда пожелаете. Вы это уже и доказывали! Но предположим, что я действительно умудрился участвовать на совещании ЦК компартии. Не кажется ли вам, что в этом случае вы не могли арестовать меня, хотя вам этого очень хотелось?
— Только потому, что эти идиоты проспали. Но не беспокойтесь, не все коту масленица!..
Он называл нашу жизнь масленицей!..
Устраивать свидания в роскошных ресторанах тоже становилось труднее. Сжимавшийся все теснее круг строжайшего надзора над нами настиг нас и здесь. После двух-трех раз приходилось менять место свидания, так как хозяева, обеспокоенные расспросами полицейских, начинали смотреть на нас косо и, что было еще хуже, следом за полицейскими появлялись фашисты. Однажды отряд их явился в тот момент, когда мы находились еще в ресторане.
— Где здесь коммунисты? — обратились они к хозяину.
— У меня коммунисты не бывают, — перепугался хозяин.
— Однако нам известно, что они приходят сюда обедать, — заявил начальник отряда и пригрозил: — Будьте поосторожнее, если не хотите неприятностей.
Очевидно, нас не узнали.
Это был период, когда охота за коммунистами приняла особенно яростный характер. Причина этого охотничьего рвения была следующая. После покушения Дзанибони на Муссолини стены Милана были украшены портретами «дуче», под которыми красовалась надпись: «Не трогать! Под страхом смерти!»
Спустя два-три дня на некоторых портретах оказались приделанными рога. Несмотря на жестокие избиения, которыми фашисты мстили за поруганную честь своего вождя, число портретов с рогами возрастало с каждым днем. Во избежание дальнейшего посрамления «дуче» фашисты вынуждены были снять портреты со стен Милана.
Глава XXXVIII
Третий съезд Итальянской компартии[102]
Однажды приставленный ко мне агент остановил меня. Попросив извинения за беспокойство, он пожаловался:
— Знаете, меня уволили… — Вид у него был похоронный. — Мне оставалось только восемь месяцев до пенсии, к тому же я был на войне и получил там туберкулез. Они знали об этом и все же уволили меня. Это возмутительно! Что я буду теперь делать?
— Так… Очевидно, незачем было стараться, преследуя рабочих и делая себе карьеру. Как видите, чтобы не дать вам пенсии, вас выгнали вон.
Агент печально потряс головой.
— Я хотел попросить вас об одном одолжении: не сможете ли вы мне дать записочку к депутату До Сардо[103]? Это депутат от нашего города, и я хочу попросить его, чтобы он защитил меня от этой несправедливости.
— Очевидно, кроме отставки, вам еще хочется быть избитым? Ведь этот депутат — коммунист, и вы хотите теперь просить его защиты?
— Но он наш депутат, — упорно твердил опечаленный сыщик.
Взамен изгнанного агента ко мне приставили другого. Первые дни он весьма старался. Потом, изучив мои привычки, в то время достаточно регулярные, заявил мне:
— Послушайте, мне достаточно надоело сопровождать вас. Полагаю, и вам это тоже надоело. С завтрашнего дня я устраиваю себе каникулы.
Этот снисходительный шпик продержался при мне недолго: существовала особая инспекция для проверки работы агентов на местах.
Как-то, обедая в одном «тосканском» трактире, хозяин которого был, впрочем, неаполитанец, а вино неизвестно из какой области, я натолкнулся еще на одного любопытного сыщика. За мой столик подсел человек, которого по виду можно было принять за писца нотариуса. Одет он был в потертый костюм и шляпу тоже почтенного возраста. На носу — очки, в руках — пачка разнообразных газет. На одной из них я смог разобрать адрес: «Его превосходительству синьору начальнику полиции Милана». Я принял к сведению это указание.
Человек в очках, видимо, не прочь был поговорить. Он начал с замечаний о погоде и кончил политикой.
— Вы не занимаетесь политикой?
Отрицательный знак с моей стороны.
— Конечно, теперь трудно ориентироваться во всех этих партиях, но я — он принял вид человека, хорошо осведомленного — привык разбираться в этом. Возьмем, к примеру, полемику между коммунистами и реформистами. Это весьма интересно. Коммунисты остались верны программе, которая была у социалистов двадцать лет назад; они — революционная партия. Я очень интересуюсь этой полемикой, а также и дискуссией по поводу коммунистического съезда. Полагаю, однако, что правительство не разрешит его. Мы — там, где я работаю — очень следим за этим конгрессом. Никто из нас не коммунист — упаси боже, — но я, например, открыто говорю, что стою за Бордига. Других я менее понимаю, они, мне кажется, в меньшей степени революционеры…