Наутро, увы, прибыла условленная телеграмма о прекращении забастовки. Это был тяжелый удар. Фашистские банды, притихшие во время всеобщей забастовки, снова с еще большим зверством возобновили свои погромные действия. Подавленным провалом забастовки, измученным столькими предательствами рабочим пришлось переключить свои силы на защиту от этих бандитов.
Глава XXVII
IV Конгресс Коминтерна. Встреча с Лениным. Фашистский переворот
Тотчас по выходе из тюрьмы я получил от Исполкома партии сообщение о том, что я включен в число делегатов, посылаемых партией на IV конгресс Коминтерна и на II конгресс Профинтерна. Не могу описать волнение, овладевшее мною при этом известии.
Было решено, что товарищи должны постараться получить легальные заграничные паспорта.
Я пошел в префектуру. В Италии получить заграничный паспорт — дело длительное.
Комиссар был приятно удивлен:
— Как, вы хотите уехать за границу? Знаете, это было бы неплохо.
И затем добавил:
— Вы там рассчитываете остаться?
— Да, да! — ответил я.
На лице чиновника явно отразилась радость.
«Одним меньше», вероятно, думал он.
— Много потребуется времени для получения паспорта? — спросил я.
— О нет, зайдите через три дня.
Через три дня я зашел и… невероятно, но факт — получил заграничный паспорт! Ясно, что комиссар торопился отправить меня. Он был весьма любезен, даже пожелал мне счастливого пути.
— А на границе ваши коллеги не сыграют со мной какой-нибудь шутки? — спросил я.
Помилуйте, что вы!.. Он хотел еще что-то добавить, но удержался.
Тогда охотно отправляли за границу беспокойных людей. Теперь не то.
Дни, которые оставались еще до моего отъезда в Россию, прошли для меня в лихорадочном беспокойстве: я все еще боялся, что какое-нибудь происшествие или арест помешает мне уехать. Однажды утром полицейский, состоявший при Палате труда, сообщил мне:
— Комиссар желает говорить с вами немедленно.
Сердце во мне замерло: «Вот тебе и поездка!»
Оказалось, что в числе «преступлений», совершенных мною в качестве журналиста, числилось оскорбление короля. Этому я и был обязан вызовом к комиссару.
Дело происходило в конце августа 1922 г. «Стефани» — правительственное телеграфное агентство — за несколько дней перед этим сообщило в необычайно цветистых фразах, что «его величество наш обожаемый монарх вчера в Вальдьери при пожаре, происшедшем в скромной хижине горца, оказал помощь пострадавшим, не заботясь о личной безопасности».
Об этом событии вся итальянская печать кричала, как о великом подвиге. Я навел справки на месте происшествия и написал маленькую заметку в нашем журнале, в которой сообщал, что «король не вылил ни одного ведра воды, а если бы и вылил, то, получая шестьдесят миллионов лир в год, он прекрасно вознагражден за подобную сверхурочную работу. Пожарные, действительно рискующие жизнью, получают меньше короля, а, когда они погибают, «Стефани» не дает себе труда называть их имена». Подписана статейка была «Меднобородый».
Похоже, что король почувствовал себя обиженным! Комиссар предлагал мне сознаться, что я автор. Я отрицал это.
— Мы прекрасно знаем, что вы Меднобородый, — утверждал комиссар.
— Ничего вы не знаете, — запротестовал я; мне стало не по себе, ведь впереди были Россия, конгресс и… Ленин.
— Струсили, — язвил комиссар.
Но я уже овладел собой.
— Напрасно вы приписываете мне авторство. Но если угодно, я согласен на очную ставку с обиженным.
— Я запрещаю вам говорить в таком тоне об его величестве! — рассердился комиссар. И отпустил меня.
На улице я чуть не кувыркался от радости.
Через два дня я уехал с тремя или четырьмя товарищами.
Впервые мне приходилось переступить границы своего отечества легально, с собственным паспортом в кармане. Спокоен я не был: у меня нет большого доверия к паспортам, которые выдает итальянское правительство. Когда я должен был поехать в Париж для дачи показаний по делу Лорио, Монмуссо, Суварина и Моната, я был арестован итальянскими властями в Бардонеккиа: невзирая на законнейший паспорт, я провел несколько дней в тюрьме…
Да, легальные документы никогда не приносили мне удачи! На этот раз, однако, обошлось благополучно; вероятно, они всерьез надеялись, что я не вернусь…
На одиннадцатый день путешествия, холодным октябрьским утром, обняли мы первого красного часового, встретившего нас на рубеже Страны Советов! На станции Себеж мы ели первый борщ, подрагивая от первых укусов надвигавшейся русской зимы. Но что холод! Мы вступили на славную землю победоносной Октябрьской революции. Мы направлялись в Москву, красную цитадель, к которой устремлены надежды и чаяния трудящихся всего мира, гнев и ненависть их угнетателей!
Ленин! Не было в мире более популярного имени. В Италии его знали в самых глухих деревушках, в больших городах, в казармах, в рыбачьих поселках, на дальних островах и в горных хижинах, затерявшихся среди альпийских снегов.
Зрелые люди, молодежь, старики, дети и женщины прекрасно знали имя великого Ленина. Повсюду я встречал это имя: на стенах фабрик и тюрем, у подножий памятников, на сводах римских катакомб.
Тысячи пролетарских детей Италии носят это имя. Сколько тонн металла ушло на выделку значков с его профилем!
И вот теперь мне предстояло увидеть его, говорить с ним…
В Москве, в Ленинграде — тогда еще Петрограде — мощными потоками шествовали рабочие. Лес знамен, приветствия, музыка… Волнующие встречи на фабриках, в клубах, в казармах! Мы были растеряны, потрясены!
Праздник. Бесконечное шествие перед трибуной на Красной площади. Часами текли человеческие волны перед вождем, приветствуя делегатов, приехавших чуть ли не из всех стран земного шара. Кто из нас тогда чувствовал холод в легоньком пальтишке, рассчитанном на климат Рима, Генуи, Неаполя? У нас бились сердца, горели щеки, сияли глаза!
Потом в Кремле — торжественное открытие конгресса под звуки «Интернационала», пропетого на пятидесяти языках…
Мы с нетерпением ожидали дня, когда Ленин должен был выступить: увидеть его, услыхать, пожать ему руку, высказать волновавшие нас чувства…
И мне посчастливилось встретить его! Это было в одном из бесчисленных кремлевских коридоров. Столько хотелось сказать, а я растерялся и только мог выговорить:
— Здравствуйте, товарищ Ленин!
— Здравствуйте, товарищ! — и он протянул руку. — Вы француз? (Мое приветствие было по-французски.)
— Нет, итальянец, — невольно перешел я на родной язык.
— Я немного говорю по-итальянски, — перешел и он на этот язык. Толпа участников конгресса обступила нас.
Позже я вместе с другими итальянскими делегатами был у Ленина. Один из нас, неаполитанский рабочий, должен был передать ему привет от рабочих своего завода.
Увидев Ленина, он от волнения не смог произнести ни слова, сжал ему руку и заплакал. Ленин ужасно смутился.
Когда Ленин появился на трибуне, зал дрожал от приветствий. Все делегаты, встав, оглушительно аплодировали. Затем запели «Интернационал».
Я помню его глаза, ему одному присущий внимательный, острый взгляд.
Я увидел его еще раз в Кремле, после заседания. Он говорил по-немецки, медленно, просто. А я не знал немецкого и волновался, ожидая перевода.
IV конгресс Коминтерна имел особо важное значение для нашей компартии. На нем выявилось расхождение между Бордига и большинством итальянской делегации. Итальянский вопрос очень подробно обсуждался на конгрессе. Помню долгие ночные заседания, борьбу, сомнения делегатов и наконец голосование, при котором Бордига, представлявший крайнее «левое» течение в нашей партии, оказался в меньшинстве. Это происходило в тронном зале Кремля. В этот вечер председательствовал я. Было нелегким делом поддерживать порядок на столь важном и бурном заседании. Тогда только начиналась сложная и трудная работа нового руководства нашей партии, только что освободившейся от крайних «левых» элементов, над последовательным проведением принципов Коминтерна в партии.