Перламутровый мужик поставил бокал, кивнул спутнице и направился ко мне. Прямо не шёл – втекал в сизую мглу, широкими плечами раздвигая дым.

– Ювенус, позволь помочь.

Ювенус – молодой, юнец – и обращение на «ты» к незнакомому, домергианская непосредственность как тёркой по морде. Перламутровый взял у меня карту, прошёлся ладонью по запястью, гад, меня швырнуло в кипяток, в животе вспух ком, расползся в паху бессовестным жаром. Мужик глянул остро, внимательно, приложил карту к капле – бусина замолкла. Почмокала пластиком и выдала: «Ожидайте вызова, Айторе Радек».

– Спасибо.

Разбередил похабщину, ещё благодарить его! Лапанья под запретом, если после койки не намечается. Перламутровый кивнул, вернулся к женщине, та будто и не заметила, вся в своём бокале, огненная кошка. На Домерге кошек не водится вроде бы, но она копия особо породистых животин, что держала тётка Брая. Может, всё-таки линия? Редкая – «кошачья» или «тигриная»? А мужик, факт, из клана, да ещё и недавно на Земле, загаром не обзавёлся. Чего он мне помогать-то взялся?

Я сел в кресло около соседнего столика, потрогал – ага, дерево. Свёл колени, ёрзать не буду – отступит. Счастье, что Брая сюда не приволок, как бы он ни просился в инопланетный банк, любой землянин, угодив в это туманное варево, поймёт, кем эмигранты числят расу прародителей. Документы на кредит мы с Браем прошерстили на совесть, развитие бизнеса расписали, предполагаемую прибыль разместили по полочкам, с происхождением для соотечественников у меня порядок – должно получиться. «Кошка» лакает выпивку, высовывает язычок, края бокала светятся красным, мужик шепчет ей в шею, вот-вот лизнет…

Двери впереди разъехались, оттуда высыпали сразу трое: «рысьи» охранники и худой проворный тип в форме с серебряными нашивками, с сеткой на роже. Неужели за мной?.. Я вскочил, но из-за столика выбраться не успел, подбежали, заломили руки, потащили в проход.

– Да вы чего? Спятили?! – я заорал на диалекте, домергианский студёным ветром выдуло. Человек в форме раздвинул узкие, как у ящерицы, губы:

– Радек Айторе? – Рыси держали меня, точно террориста в ролике про стражу, вывернули, сволочи, кисти, не подёргаешься. – Сын Игера Спаны и Сида Леттеры? Это ты спятил, ювенус! Проводите его наверх!

Рыси оторвали меня от пола, как мешок, и понеслись через зал. Вот уроды! Что я им сделал?! Терминал-болтанка прогнулся под их ботинками, хлоп – и под спиной уже ребристые ступени. Сгрузили на эскалатор, будто лежалый товар, и встали по бокам, выставили локти.

– Слушайте, вы! – нечего и пытаться сгрести себя в кучу, собрать морозную ясность; тренированные парни, рождённые, воспитанные на Домерге уникалы – не пробьёшь. – Я же свой… мне не дали в банке кредит, потому что я белый, для землян чужак! Мы эмигранты, обязаны помогать… за что, а?

– Дерьмо ещё вякает, – ближайший Рысь плохо говорил на диалекте, но его слова придавили меня к ступеням, – сын предателей, плод позора… Рэйвер, нельзя этого мозгляка привлечь за вторжение? Разложить и всыпать флагеллой, чтобы в другой раз и сунуться не посмел?

– Нет, – второй охранник отодвинулся от меня, точно боялся запачкаться. Флагелла – плеть. Больные твари! – Он местный по документам, заявит в стражу, штраф потом платить…

– Вы… да вы!.. – я попробовал подняться, они нажали, не притрагиваясь, просто нависли сверху, и психотехника вкатала в пластик. – Я сам по себе, без папаш, не человек, что ли? Не уникал? И никого не предавал!

– Благодари светлых богов, что мы в черномазой жопе, – тот, кого назвали Рэйвером, отставил большой палец – на Домерге жест угрозы, хуже, чем угрозы: «Ты покойник». – Дома у тебя бы уже зенки вытекли. Заткнись и убирайся!

Эскалатор кончился, антрацитовые двери разошлись бесшумно, но теперь тишины не было, она гудела от крови, бьющейся в висках. Рыси вынесли меня подмышки, пихнули на траву, пахнущую летом и невпитанной влагой. И ушли.

Свет полоснул лезвием, в груди сдавило, не вздохнешь. Трава царапала ладони, я встал на четвереньки, выплюнул тягучую слюну, задержал дыхание, восстанавливая защиту. Драпать отсюда, и быстро, после переваришь, если сможешь переварить. Радек Айторе не землянин и не уникал – никому не нужная грязь, сын опозоренных чужаков, которому дважды отказали в куда большем, чем несчастный кредит. Отказали за то, кто он есть.

Толстая сигара муниципального кара зависла над посадочной площадкой, я оглянулся на блестящие чёрные кубы банка – показалось или двери опять открылись? – и помчался к транспорту. Пусть бы выпороли своей флагеллой! Признали б равным, ну и иск подать потом, хватило б на мультяшки… потрясающе смешно.

– Ювенус, подожди! – давешний перламутровый мужик. Как он вышел, что я не заметил? Двигается, словно зверь в высокой траве, под солнцем кожа у него ещё белее, в волосах серебристая паутинка, замысловатый узор падает на плечи. – Постой, поговорим.

Он догнал меня уже у мохнатых кустов – ель это называется, вспомнилось, наконец. Низенькие, колючие, зелёные шары с коричневыми несъедобными штуковинами на ветках. Зачем я ждал перламутрового – не поймешь, но мялся у ели, тиская во взмокших ладонях проклятую карточку. Он обращался со мной не как с дерьмом, помог незнакомцу… – вдруг у него тоже к папашам претензии? – теперь-то ему мое имя известно.

Мужик вскинул руку в приветствии, остановился в паре шагов, давая себя разглядеть. Не давил, боевые фокусы не использовал, а тёмно-свинцовые глаза так и шарили, гладили… везде, внутри тоже.

– Меня зовут Джад Яладжа, клан Гранит. – Инстинкт надрывался: «Беги, кретин!», ничего доброго не принесет то, что для тебя муть похлеще банковской. Мне уже влупили, но припадочная надежда не давала удрать, и мужик придвинулся вплотную: – Радек, кто посоветовал тебе сделать такую глупость? В этом банке заправляет Ртуть, самый влиятельный клан сейчас, они бы расстались с половиной капиталов, лишь бы вернуть твоих отцов домой и казнить. Ты не знал? Ртуть и Берилл – тебе нельзя к ним приближаться. Да ещё в крапивные дни, сумасшедший мальчик…

Я отпрянул. Откуда?.. Этот Яладжа наврёт, заморочит, я же правда не знаю. Ни в чём не волоку, папаши не просветили. Про крапивную напасть, утрику, чтоб ей, мужик угадал, как прочёл, и теснит бедром, подталкивает в тень елей, рука ложится на мой пояс, мнёт одежду.

– Тебе нужны деньги, – голос перламутрового сочился лаской. – Много? Ты течёшь так, что я бы по ту сторону Тибета почувствовал. Попробуем договориться, Радек Айторе.

Он притянул меня к себе – легко, за плечи, тронул губами у корней волос, и меня срубило к чёрту. Растопило камень в животе, свело мышцы, окунуло в радужное пекло. Я раскрыл рот, собираясь послать Яладжу дальше, чем меня послали в банке, горло выдавило писклявый стон, а наглый мудак прильнул крепче, сграбастал за бока, обжигая сквозь штаны.

– Обалдел? Пусти!

Он лапал меня под ёлками, руки липли к его ширинке – прикоснуться, ощутить возбужденный кол. Вот ублюдкам из чёрных кубиков зрелище!

– Удачное время, ювенус, не стоит упираться, – Яладжа сжал обеими ладонями бёдра и хмыкнул, когда я подобрался, пережидая спазм. Солнце танцевало на его коже, пепельные пылинки кружились у ресниц. – У нас с тобой одинаковая фаза, счастливое совпадение. Тебе нужны деньги, у меня они есть, а мне нужно то, что ты можешь дать. На стоянке каров подают двойной ячменный, не бурда, которую в Сарассане называют алкоголем. Пройдемся?