В «Сказании» есть и излюбленная летописцем форма перечней народов: «Бе бо един язык Словеньск…» (25; 16–17).

Широкий интерес «Повести» к истории западных и южных славян, большое внимание к Моравской земле, где впервые появилась славянская грамота (с Моравы начинается список расселившихся славян) — все это говорит о заранее продуманной связи интродуктивной части летописи со «Сказанием о грамоте славянской».

Поэтому правильнее было бы рассматривать «Сказание» как логическое завершение вводной части. Средневековый историк-монах должен был поставить вопросы принятия христианства и начала богослужения на славянском языке в центре своего труда. «Сказание» завершало общеславянскую часть «Повести»; далее шли уже события собственно русской истории — «Летописец Русский» с отдельными справками из истории Болгарии и других славянских земель.

Исходя из уцелевших отрывков этого интереснейшего произведения, повествующего о событиях середины IX в., А. А. Шахматов назвал его «Сказанием о грамоте славянской», но следует обратить внимание на то, что важнейшее, с точки зрения средневековых книжников, событие — крещение славян — в уцелевших отрывках совершенно не отражено. А между тем крещение и западных славян, и болгар, и русов происходило в эти же годы. Право на богослужение на родном славянском языке, закрепленное славянской письменностью, было лишь частью общего процесса христианизации. Представляется, что русский средневековый историк, внимательно рассматривавший все этапы истории славянства в полном согласии с библейскими легендами о делении земли между сыновьями Ноя, о вавилонском столпотворении, не мог умолчать о таком событии, как принятие христианства. Отсутствие рассказа о крещении славян в «Повести временных лет» настолько странно и так не вяжется с общим духом этого широко задуманного труда, что мы вправе задать вопрос, не являлось ли «Сказание о грамоте» в своем первоначальном виде по существу «Сказанием о крещении Словен и о грамоте Словенской»?

Ответ на этот важный вопрос мы получаем в самом «Сказании», основная часть которого начинается словами: «Словеном бо живущем крыценом…» (26; 4).

Из этого непреложно следует, что этой фразе должен был предшествовать рассказ о крещении славян. В сохранившейся части «Повести временных лет» этого рассказа нет; он отсечен и изъят из текста кем-то из редакторов. «Сказание», занимавшее важное место в летописи, оказалось обезглавленным.

Попытаемся рассмотреть все отрывки, связанные с вопросами «составления писмен» и «преложения книг» Кириллом, Мефодием и их учениками.

А. А. Шахматов относил к «Сказанию» все те места в летописи, где говорится о дунайских славянах и их судьбах (5; 10–20,6; 11–12.11; 1–5. 25; 6—19). Мне кажется, что нет необходимости каждое сведение о южных или западных славянах обязательно возводить к определенному и целостному литературному произведению. Как мы уже убедились, летописец на всем протяжении своего труда внимательно следил за судьбами всего славянства, показывая раннюю историю Руси на широком общеславянском фоне. Конечно, летописец должен был хорошо знать историю западных и южных славян и, возможно, действительно имел в своем распоряжении какие-то славянские источники, как предполагал Н. К. Никольский[165].

Наибольшую осведомленность летописец обнаруживает для середины IX в. в делах Великоморавского государства, а для IX–X вв. — в делах Болгарского царства. По всей вероятности, источники этих сведений не ограничивались кругом материалов о Кирилле и Мефодии.

В трех случаях, когда Шахматов предполагает заимствование из «Сказания о грамоте славянской» (5; 10–20.11; 1–5.25; 6—17), это заимствование трудно доказать (см. выше § 3, 13).

Рассмотрим те отрывки летописи, которые следует связать с рассказом о славянской грамоте и богослужении.

В конце географического описания славянских племен сказано:

Отрывок А представляет собой отдельную фразу, оторвавшуюся от остального текста, и определить его первоначальное место невозможно.

Отрывок Б идет в тексте после рассказа о венгерских набегах, без всякой логической связи с ним. Конструкция первой фразы такова, что заставляет видеть в ней ответ или разъяснение каких-то вопросов, связанных с этнографическим составом славянства (бе бо). Стоит отметить обычную для вводной части летописи широту взгляда — автор дает определение всего славянского мира в эпоху «преложения книг»: Моравское государство, чехи, поляки, дунайские славяне, завоеванные венграми, поляне-Русь (как совокупность всех восточнославянских земель) и Болгарское царство. Отрывок Б очень близок к отрывку Д, где проводится та же самая мысль, что Русь, или поляне, является частью славянства, что русский язык относится к славянской ветви, что грамота, изобретенная для всех вообще славян, была в то же время и русской грамотой. Здесь явно ощущается то же стремление (пронизывающее всю «Повесть временных лет») связать историю полян-Руси с историей всего славянства от Эльбы на западе до Дуная на юге и до Волги на востоке.

Между отрывками Б и В есть тематическая связь, но нет связи грамматической. Отрывку В, как уже говорилось, должен был предшествовать рассказ о крещении славян (по крайней мере славян моравских). В содержании самого отрывка В важно отметить наличие иной концепции, чем та, которая изложена в легенде об апостоле Андрее. Здесь, в «Сказании о грамоте славянской», нет ни слова об апостольской проповеди непосредственно на Руси; автор представлял себе дело так, что только где-то на самом западном краю славянских земель, в Иллирии, учил апостол Павел. И, очевидно, не без воздействия этой идеи была создана другая легенда о том, что «ту бо беша Словене первое», что «Илурик» является как бы прародиной славян.

Апостол Павел является учителем Руси не непосредственно, а лишь в силу таких умозаключений:

1) Павел доходил в своих путешествиях до Иллирии;

2) в Иллирии жили славяне;

3) Русь есть часть «словенского языка»;

4) следовательно, учителем Руси является апостол Павел.

Второе, что следует отметить в «Сказании», — это симпатии к римскому папе. Описывая ту полемику, которая возникла по поводу законности богослужения на славянском языке в середине IX в., — полемику, отражавшую борьбу Рима с Византией, автор «Сказания» считает своим долгом указать, что «папежь Римьский похули тех, иже ропщють на книгы Словеньскыя… Да аще кто хулить Словеньскую грамоту, да будеть отмучен от церкве, донде ся исправить…» (27; 10–16). Позиция папы Николая, вовремя оценившего значение организованной Византией миссии Кирилла и Мефодия, изложена в «Сказании» довольно верно, но для нас сейчас важно отметить, что летописец счел нужным выписать из «Жития Мефодия» и эти строки, рисующие римского папу другом славян и покровителем славянской письменности.