Чем эта картина отличается от непрерывных разговоров о неуклонном росте производства в России начала двадцать первого века, когда рядовой гражданин этого роста не ощущает, когда и не растущие потребности постоянно не удовлетворяются, а упомянутый универсам превратился в «Патерсон шаговой доступности» с таким ценами, которые на двадцать-тридцать процентов выше цен на рынке, расположенном в двух километрах и находящемся под постоянной угрозой закрытия, и эта угроза нависла и портит настроение. Настроение портит нескончаемый ряд и других факторов, перечисление которых отнюдь не добавит оригинальности повествованию.

В последнее время забрезжила надежда на положительные сдвиги. Но кто поручится за результат?..

А пока что события складывались и продолжают складываться вот в какую гримасу. В конце восьмидесятых годов прошлого века околополитические скоморохи с гиканьем отплясывали на марксовой формуле «экспроприаторов экспроприируют», расшифровав ее как «грабь награбленное». Бесспорно, речь шла о награбленном. Но у Маркса не было и речи о разграблении, так как вторая часть формулы, т. е. «экспроприируют», означала превращение частной собственности в общественную. Казалось бы новой власти ради политической порядочности не подобало следовать вульгарной интерпретации формулы Маркса. Но она не устояла перед соблазном и пошла на поводу у своих околовластных скоморохов. Не рискнула занять принципиальную позицию: чего доброго, назовут «совками».

Более того, она не только инициировала обратное превращение общественной собственности в частную, что будто бы само собой разумелось и считалось неизбежным, но сделала это с такой поспешностью, что обратное превращение стало подлинным разграблением. И разграблением вовсе не награбленного, а заработанного честным и тяжелым трудом. При этом подвергся остракизму и насмешкам принцип социальной справедливости.

Надо признать однако, что в полном соответствии с формулой «грабь награбленное» на наших глазах происходит стихийный пересмотр итогов приватизации: вооруженный захват предприятий и силовая смена их владельцев. Так что те, кому мила именно такая интерпретация марксовой формулы, могут быть вполне довольны.

Прошло совсем немного времени, и новая несуразица, теперь уже вокруг «льгот», разыгрывается опять таки по сценарию, если не разграбления, то ограбления одних нищих в пользу других нищих. Правда, слово «ограбление» здесь мало подходит. Что можно награбить у нищего. Лучше сказать: «отобрать у одних нищих, чтобы отдать другим». Именно замена льгот деньгами (причем, совершенно неэквивалентная) теперь называется осуществлением социальной справедливости. От такого сальто можно обалдеть. В новой интерпретации принцип социальной справедливости, нещадно искажая его, пришлось провозгласить вицепремьеру Жукову. Я сочувствую ему: он понимает, что в этот момент расстается с симпатиями соотечественников, а потому его глаза выдают плохо скрываемую печаль.

Начинающийся абзац я вношу в электронный вариант книжки также более чем через месяц после ее выхода в свет. Он вызван теми событиями, которые произошли благодаря закону о монетизации льгот и его бездумной реализации. Закон свидетельствует о тщательно маскируемой бесчеловечности власти. Министр финансов пытается сгладить остроту вопроса тем, что «только один процент льготников» принял участие в митингах протеста против отмены бесплатного проезда в городском транспорте. В самом ли деле министр не понимает, этот «только один процент» вовсе не означает, что остальные девяносто девять с ними не солидарны или относятся к монетизации индифферентно? Оправдываясь, разве забыл министр, что начиналась вся затея с предложения таких ничтожных выплат, которые обнажали всю жадность власти по отношению к своим старикам, в том числе и к бывшим фронтовикам. Разумеется, министр финансов должен более всего радеть об экономном расходовании средств государства. Но способы экономии бывают разные. Экономия, преследующая гармоничное развитие общества, это одно. Экономия же любой ценой — это поведение рядового бухгалтера, а не члена правительства того государства, которое провозгласило себя социальным. Выдает себя с головой почти паническая забота уйти от социальной напряженности. Не здравый смысл, не истинная забота о людях, а забота о пресловутой социальной напряженности. Как будто кто-то сидит у переполняющейся чаши терпения и измеряет с точностью до микрона, доходит до края или нет. Еще не переливается? Ну и слава Богу! Прямо-таки новая функция демона Максвелла, бдительно отделявшего быстрые молекулы от медленных И еще один признак безнравственности власти: ее ветви из кожи лезут вон, чтобы свалить ответственность за принятие порочного закона с себя и переложить ее на другую. И это благородство? Да ну его, это благородство! Достаточно помнить русские пословицы: «Чем кумушек считать-трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?», или «Неча на зеркало пенять, коли рожа крива!» Разве Зурабов и Исаев, пропагандируя размеры монетизации, не в унисон по радио и телевидению дырявили наши барабанные перепонки с такой силой, что поверхности упомянутых вещательных устройств нуждались в удалении с них осадков, выделяемых во время не в меру азартной речи? И, наконец, никто никого не тянул за язык убеждать, что ущерба от монетизации никому не будет. У фронтовиков, например, отобрано право бесплатного разового ежегодного проезда в купейном вагоне в любом направлении туда и обратно. Оно заменено иллюзорной возможностью раз в четыре года получить бесплатную путевку в санаторий с бесплатным проездом к месту отдыха. Это отнюдь не эквивалент.

Есть непреложные физические факты: например, скорость света конечна, и не существует скоростей, превосходящих ее. Нельзя утверждать с такой же категоричностью, что социализм не может быть построен. В Европе немало стран, в которых социализм построен.[35]

В то же время, как только стало можно, все европейские страны с социализмом советского образца мгновенно дали от него деру. Главнейшая из причин: он был окровавлен сталинизмом, который надолго лишил его привлекательности. И в этом состоит главное преступление сталинизма перед историей. Все уродство современных производственных отношений в России — это тоже производное от уродств сталинизма. Из разлагающегося уродства сталинизма немедленное благолепие высвободиться не может! Я настаиваю на этом.

На протяжении десятилетий середины двадцатого века в нашей стране на разных уровнях констатировалось, что производительность труда в нашей промышленности и особенно в сельском хозяйстве значительно ниже, чем в развитых капиталистических странах. Как сочетать это с тем утверждением В. И. Ленина, что победит в конечном счете тот общественный строй, который обеспечит более высокую производительность труда. Либо она, эта производительность у нас принципиально не могла быть повышена (в чем я сомневаюсь), либо ее повышать не хотели, надеясь, что вывезет кривая. В обоих случаях исход закономерен. А обвинять Горбачева и Ельцина в «развале» СССР — нелепо. Посмотрел бы я, что произошло, если бы Клинтон и Буш вознамерились «развалить» США! Они немедленно превратились бы в пух…

Вся жизнь России требует, чтобы ее народ, правители, лидеры партий и движений, все претенденты на влияние, да и каждый ее житель относились к ней бережней, чем это происходит на самом деле, когда все, кому не лень, рвут ее на части, объявляя именно себя ее спасителями.

Даже если ограничиться только последними тремя веками, то вклад России в культуру, науку, литературу и искусство мира переоценить невозможно. И кто станет спорить, что вклад именно в этих областях определяет положение стран и их народов в мировом ранжире. А потому вполне понятно, на какое положение в этой шкале может претендовать Россия. И она по праву на него претендует.

Творцами всего того из выше перечисленного, что дала миру Россия, были люди, обладавшие и средствами, и свободным временем, без чего творчество невозможно. Но эти возможности доставлялись им в основном огромной массой людей тяжелого, а подчас и подневольного труда. И эта же масса людей поставляла в котел творческого процесса, как полуфабрикат, свои страдания, которые оплодотворяли всю духовную жизнь народа. Без них, кому не ясно, не было бы, например, Достоевского.