Еще я участвовал в антитеррористической операции в Чечне. Присвоено звание Заслуженного летчика Российской Федерации уже в Москве, и летчика-снайпера. Есть медали Жукова, «В память 850-летия Москвы» и другие юбилейные.

У меня сын — тоже летчик-пограничник, на МИ-24 он меня прикрывал. В 2001 году 2 сентября его подбили на прикрытии, переломался, и списали его на землю. В 2005 году сын служил в Душанбинском полку, кто-то взорвал гранату случайно из прапорщиков, и ему выбило глаз. Сейчас он служит в Ингушетии в горячей точке.

22 июня 1981 года (ровно через 40 лет, как Великая Отечественная война началась) была первая командировка в районе Термеза (июнь, июль), там пограничники охраняли зону.

И вот там, где река Пяндж сливается с рекой Вахш, начинается Амударья. «Зеленка» — это зеленые заросли: там и басмачам хорошо скрываться. В этом месте кишлаки стоят. Пограничники в 100–150 километрах, примерно, вглубь Афганистана — это наша территория.

А басмачи-то ночью на лошадях налеты совершают, убивают, грабят, а потом утром лошадей распускают, и сами прячутся, так как там их не найдешь, среди этих зарослей.

Нам дали приказ об уничтожении всех средств передвижения этих басмачей. И вот мы должны были приказ выполнить. Жалко конечно было, жуткое зрелище, там такие рысаки красивые были. Где-то за два дня мы уничтожили больше 300 лошадей.

Стой стороны, где кишлаки небольшие, были кочевники — пуштуны. Застава наша на этой стороне. Мы стреляли трассерами, попадая в землю, пуля рикошетила и уходила вверх. Издалека смотрят, и кажется, как будто по нам стреляют. Но по нам там никто не стрелял! Очень смешно получилось. И потом начальник докладывает в Ашхабад — вертолеты обстреливают. А тут команда: «Раз обстреливают, то уничтожить эти стойбища!» Задание-то было дано уничтожить лошадей, а получилось еще и вот так.

А над ними проходишь — внизу палатки черные из шерсти. Кто там: старики, женщины, дети? Вооруженных там вообще нет.

На заправку ухожу — меня к телефону: «Почему командования приказ не выполнили?» В общем, меня чуть было врагом народа не сделали! Под трибунал хотели отправить, что не выполняю боевой приказ на уничтожение. Я отстрелялся, потом я садился на эту заставу, объяснялся, что там твердая земля-то, что пуля уходит рикошетом. Например, в камень когда, а у нас так в землю было, и получалось, что все горит.

Такой вот случай. Чуть врагом народа не сделали.

Ночью совершено нападение на кишлак было — вырезали семьи партийных работников, афганцев. Пришел афганец, начал показывать, рассказывать, что вот там и там это, что знает, где засилье этих бандитов, все через переводчика, конечно. Показал дом, где эти басмачи находятся. А басмачи, что бы мы в них не стреляли, собрали женщин и детей и посадили во двор. Ну и не будешь ты же стрелять уже в это место, тем более ракетами. Вот пришлось, раз пять, наверное, заходить в очередь с пулемета, что бы рядом женщин, детей не было, чтобы отошли. И те, потихонечку, чуть-чуть в сторону сдвинулись, ну метров на 20, а этого достаточно было. И потом, мы в паре работали, два вертолета, ну, в общем, этот дом в упор расстреляли! Женщин и детей не тронули, может только контузили кого-то. А так никого не задели, вроде. Проходили раз пять над ними, 10 пробоин оставили! Там же проходишь точно над ними — над домом. И плюс еще крыши соломенные, камышовые. Вот так и стреляли.

Хочу сказать, мы же пограничники (не только летчики, но и пехотинцы), у нас ни одного пленного! Убитые были. В засады попадали, конечно, но ни одного не оставили. День, два преследовали банду, но все равно отбивали, всех, никто не остался.

Пограничники же все интернациональный долг выполняли и плюс защита рубежей нашего государства. Поскольку басмачи пытались напасть на наши территории, мы считали, что выполняли действия по защите нашего государства.

Когда в паре ходили, приходилось опознавать своих товарищей. Опознание убитых часто было, убитых товарищей, можно сказать, друзей. Когда моего ведущего сбили, приходилось опознавать останки.

Были и забавные случаи. Когда в первый раз полетел в командировку, а у меня жена и двое детей-погодки (один год, один месяц, один день и один час разница), так вот, жена спрашивает: «Куда?». Я ей: «На юг!». Ну, она думает, на юг — куда? Ну, может в Одессу, еще куда-нибудь. Укладывает мне все: костюм, сорочки, галстуки, плавки — все, что бы я отдыхал. Потом в Душанбе перевили. Еще несколько командировок она меня так собирала, чуть ли ни как в дом отдыха или санаторий какой.

Я был командиром звена от магаданской эскадрильи. А прикомандирован был к Марыйскому полку и Душанбинскому полку.

Имел несколько ранений: легкое ранение в Афганистане, контузия в Таджикистане и контузия в Афганистане. 1982 год после контузии, когда мы на минное поле сели, там подорвался солдат армии Афганистана. Мы начали его вытаскивать, и наш тоже подорвался. Нас вызвали. Надо спасать. Заводят сами, по радиостанции, — за минным полем находятся.

Я захожу и на это поле, начинаю садиться к подорванным, я надеялся, что взорвется мина направленного действия, у нее же заряд идет в одну сторону. Нам повезло, что не в нашу! Когда мы зависли — взрыв! А борттехник должен выпрыгнуть, что бы посмотреть уклон в горах, надо же сесть. Он после взрыва выпрыгивает, а ему кричу: «Там мины!» Нас уже осколками сечет, и, как в кино показывают, он задом в вертолет, на высоту метра, полтора обратно запрыгивает. Их ведь бросать нельзя!

Механик держит борттехника, тот наклоняется вниз, одного раннего затаскивает, другого. И мы взлетаем. Первую помощь обязательно оказали, там ногу оторвало одному, другому, и вот улетели оттуда.

В войне погибли мои однокашники. В 1982 году, 10 июля, мы оканчивали училище вместе, в одной эскадрильи летали, в Чите служили вместе, дружили семьями и в командировке вместе. Парашютов не хватало, время такое было — начало войны. Были бы парашюты — спаслись бы. А так земля метров на 800 — еще держались, когда метров 50 оставалось — управление перегорело, пикировали и взорвались.

У меня брат, тоже бортмехаником летал, прапорщиком, но нас в один экипаж не ставили, потому что есть закон — в одном экипаже родственники не летают, потому что если погибнут два сына, для матери очень тяжело.

Вот допустим лето, распорядок дня. В горах, в пустыне — везде жарко, чем жарче, тем больше разряжен воздух — мощность двигателя падает, значит нужно начинать когда прохладно, рано утром. Рассветает в 4–5, значит в 3 подъем, опробовать авиационную технику и понеслось! Либо с утра, там раненные, там убитые, там на кого-то напали… и до захода солнца. Потом прилетели, по стакану водки выпили и в койку. Погоды нет — зима, например, все равно выезжаем, опять задания какие-то. Ночью нельзя летать в горах, летали все равно, вытаскивали людей. Как так? Не оставлять же! Погоды нет, все равно на аэродроме. Помимо этого технику готовить нужно. Она же работала в таких условиях как камни, песок — износ двигателя идет; называется помпаж (двигатель «покидает» вертолет — разрушение двигателя идет).

Бывало, кино показывали, машина выезжает большая, кино смотреть начинаем…в Таджикистане Сталинградскую битву показывали. На русском языке уже не было — на таджикском, местном: «Гитлер, ага, Сталинград капут, вай-вай». Ну, такой вот там был перевод.

Впереди меня вертолет идет, его обстреливают, попадают в хвостовой винт, а он уже почти завис. Винт отказывает и начинает его вращать.

Я докладываю, что борт в пропасть скатился, метров 5, но зацепился. И на левом борту лежит, загорелся. Экипаж покидает вертолет. Правый блистер отлетает.