- Поминальные клецки лепят в форме уточек или змеек, а все - чтобы досточтимый покойник сильно удивился и, воскреснув, вернулся бы к нам. Ха-ха-ха!

В этом зале вообще собрались старухи, отличавшиеся при жизни мрачным обликом и суровым нравом. Нынче, напротив, они светились радостью и весельем, выкрикивая: «Пусть сегодня на двухсотлетних поминках каждая споет нам песню!». Им было не слишком удобно сидеть на циновках татами в церемониальных позах, опираясь о пол ладонями, словно они, как в девичьей игре, изготовились жонглировать мешочками с крупой; при этом только и слышалось «шу-шу-шу» да «бу-бу-бу», словно они оживленно беседовали. Но, оказывается, так старухи пели «Трех странников».

В этом шуме и гаме только одна молчаливая особа в кимоно с длинными рукавами и прической, как у замужней женщины, сохраняла полное спокойствие. С редким пренебрежением, буквально давясь смехом, бабушка сказала:

- Вот, полюбуйтесь, - ни она никого не знает, ни ее не знают, да и песен петь не умеет. А это еще кто?

- Я - ваша внучка Сэнбон.

- Что еще за внучка, нет у меня такой!

Понятно, что оживших удивляют те, кого они едва знали при жизни. У бабки было несколько десятков внуков, разве всех упомнишь.

Тут в зале появилась госпожа Синэко, Она внесла большое белое блюдо с горкой очищенных яблок. Мне она приветливо улыбнулась, и я подумала, что, кажется, меня, наконец, узнали.

- О-о, здравствуйте!

- Здравствуйте!

- Любите яблоки?

- Нет, не слишком…

До сей поры госпожа Синэко меня мало интересовала, но тут я почувствовала к ней некоторое расположение. Впрочем, мой ответ ей не понравился. Она присела; на ее иссохшем до прозрачности лобике пролегли гневные морщины; единым духом она выпалила:

- И совсем не милая, нет… гору прекрасных яблок принесла… если бы не я, кто чистил бы их для подношений… нынешний господин… куда ему… Ты - девица Савано?

- Ну, девицей меня вряд ли можно назвать, но я из семьи Савано - это верно.

- И в каком же ты классе?

- Мне тридцать семь лет.

Госпожа Синэко кивнула головой и забормотала:

- Стало быть, пора уже в гимназию поступать. И купить яблочные счеты, Но яблоки перевелись. Такие яблоки сохранились только здесь, в родовой усадьбе. Чудесные яблочки, отборные - одно к одному: крупные, светлокожие, поистине, им цены нет, пожалуйста, угощайся. А то ими все ящики набиты, сколько сами ни едим, сколько гостям ни подносим, а они все не кончаются.

«Отборные - одно к одному» - так обычно на нашем диалекте нахваливали лучшие плоды.

- Яблоки-яблочки, кожуру очистила, вот они и потемнели.

Смущенная таким натиском, я принялась робко отказываться:

- Благодарю… да-да, я… но не сейчас… не могу…

Госпожа Синэко, споро передвигаясь на коленях вокруг меня, несколько раз пересаживалась, продолжая говорить:

- Как-то мне неловко на этих двухсотлетних поминках, Не была бы я такой чистой да наивной до глупости, давно бы замуж вышла. А кто яблок не ест, тому вдовства не избежать. Так что ешь! - И она почти швырнула мне кусок яблока.

- Спасибо!

Хрусткое твердое яблоко напоминало вкусом крупную редьку. Госпожа Синэко разделила его натрое, и поскольку фруктовых вилочек под рукой не оказалось, пришлось взять дольку рукой. По вкусу даже не редька, а настоящая сырая картошка, но я мужественно вгрызлась в отвратительный плод. Семечки застревали между зубами, впивались в десны.

Ай- яй-яй, надо бы середку вычистить. Школьники любят яблоки. Кто яблоки ест, тот умен и здоров. Вот и я в молодости была барышней умной да толстой, весила -что твой борец сумо!

Кажется, госпоже Синэко безразлично, с кем разговаривать. Ее занимают только яблоки. Тут ешь, не ешь - их все равно не убудет. Я уже смертельно устала, и решила сбежать. Прощаться не требовалось - здесь ведь все не так. как в обычной жизни, каждый поступает, как заблагорассудится.

В Новогоднем зале с его действительно новогодней атмосферой обнаружилась еще одна бабушка. На ней внакидку пепельно-серое норковое манто с лиловым подбоем и белоснежные перчатки, которые она стягивает с рук.

- А вот и хозяюшка из соседнего дома.

- Да нет же, я - ваша внучка.

- Вот как! Что еще за внучка?

- Да, вот… внучка… ваша внучка…

- Вы вообще-то знаете, кто я такая?!

Бабушка пошутила так, как больше полувека шутила еще при жизни, и, словно застеснявшись, прикрыла лицо рукавом шубы.

- Я - Сэнбон. Нынче Новый год - почему вы не дома?

«Если бы свести вместе обеих бабушек - ту, из Поминального зала, и эту, из Новогоднего, - они бы меня, пожалуй, узнали», - подумала я и, разволновавшись, протянула руку, бабушка вдруг съежилась и рассыпалась в пыль.

Госпожа Какако, старшая сестра молодого хозяина, с метелкой поспешила ко мне и принялась усердно подметать остатний прах. Мы с ней, верно, когда-то встречались, но ее, весьма язвительную в речах, многие сторонились; сейчас я была рада хоть с кем-то словом перемолвиться.

- Давно не виделись с вами. Я - Сэнбон, Не навещаете нас совсем… - я старалась говорить возможно вежливее, но в ответ заслужила престранный выговор. Госпожа Какако злобно уставилась на меня и принялась сурово отчитывать:

- Эй, вы, Яеи, зачем газетой стучать стук-постук, когда время пришло предкам съеживаться?!

Я возмутилась:

- Я не Яеи, а Сэнбон!

- Ах, вот как! Значит, ты не Яеи, тогда кто ты вообще такая?!

- Говорю же вам, я - Сэнбон! Знать не знаю никакой Яеи!

До того меня уже назвал Яеи тот странный мужчина, вот я и разнервничалась, отчаянно настаивая на том, что я это я. Но госпоже Какако не передалась моя нервозность, она впала в задумчивость, а потом принялась задавать вопросы и сама же на них отвечала:

- Нет, здесь что-то не так… Уж не ты ли - молодая жена моего брага? Ах, вот оно как… Яеи гак и не пришлась у нас ко двору, она - совсем не то, что нам нужно…

Чтобы не слышать без конца этого треклятого имени, я решилась вставить свое слово:

- Что это за молодая жена? Кто женился-то? Ваш двоюродный брат? Значит, речь о вашей невестке. Так?

Она сердито воззрилась на меня, возмущенная, что ее посмели перебить.

- А-а-а, понимаю, понимаю… я, уж извините, добродушна и мягкосердечна… умная головушка всегда болит… Отчего-то глубоко мыслю… А вы - вот еще учитель нашелся!…

Голос ее звучал вяло, нерешительно, но и с каким-то даже трагизмом. Во мне откуда-то из глубины стало рождаться ощущение, что это вовсе не госпожа Какако, а моя матушка. Пришлось спросить:

- А может быть, вы - моя мама?

- Нет, нет. Я любила молодую жену моего сына, только сына у меня нет. И никогда не было. Дочки - все красавицы, а замуж повыйдут, красоты - как не бывало.

Пролепетав всю эту дичь, госпожа Какако поспешила убраться восвояси.

Вместо нее передо мной соткались пять тетушек по отцовской линии в красных траурных кимоно с короткими подростковыми рукавчиками. Они нелепо размахивали руками, их детские пояса оби смешно подпрыгивали в такт их побежке.

- Добро пожаловать, Сэнбон, деточка! Уже дедушка пришел.

- Он готовит творог тофу в кипятке.

Голова моя шла кругом, и я поспешила в зал Кануна Весны. Похоже, чтобы напомнить о себе, сюда странным образом явились все, кто когда-нибудь ел дедушкин творог. Вообще-то тофу в кипятке - еда самая расхожая, но дедушка превращал ее в праздничное угощение, готовя только в Канун Весны.

Поскольку в зале Кануна Весны царила зимняя стужа, мне пришлось поверх кимоно напялить красный свитер. Народ валом валил. В небольшую комнату - каких-то шесть циновок татами! - набилось несколько десятков человек. Дед, который умер лет в сто, водрузил на комнатную жаровню котацу особую доску, укрытую несколькими шерстяными одеялами, и прокричал в сторону кухни:

- Эй, Какако, детка, неси сюда электроплитку!

Люди только и мечтали что о твороге, и дед должен был появиться уже с кастрюлей готового тофу, а до той поры все видели только его руки, месившие соевую пасту, да слышали голос - его самого слов но бы и не было вовсе. Глянув на меня, дед спросил: