Аглае открыла военные действия.

—Мне следовало бы сердиться на вас, Олимпия. В нашей семье еще никогда не случалось такого позора. Вам надо было хорошенько подумать, прежде чем совер­шать подобный шаг. Уже год вы живете вместе, у вас ро­дился ребенок, а ведете вы себя, как язычники. Это все ты, Стэникэ, не хочешь венчаться!

—Перед богом мы соединены навеки! — громко продекламировал Стэникэ. — Нас разлучит только смерть.

Пока говорила Аглае, дядя Костаке пристально смотрел на нее, и по лицу его было видно, что он полностью разделяет ее негодование. Но когда взял слово Стэникэ, глаза старика точно магнитом притянуло к нему, и теперь Костаке увлекся идеей свободной любви.

—Стэникэ не может взять на себя содержание семьи, пока у него нет хоть какого-нибудь капитала, — торжественно заявила Олимпия.

—То, что принадлежит вам, вы и получите, — пообещала Аглае.

Олимпия сделала недовольную гримасу.

—Но ведь пока что мы должны жить! Нам прихо­дится трудно, бедный Стэникэ целый день бегает — нынче адвокатурой много не заработаешь. Правда, его обещали устроить на службу, но...

Стэникэ, польщенный сочувствием Олимпии, окинул всех гордым взглядом.

—Может быть, домнул Паскалопол захочет помочь тебе подыскать что-нибудь, ведь у него есть связи, — сказала Аглае.

Симион, Аурика, Олимпия и Стэникэ как по команде повернулись в сторону Паскалопола, словно он уже что-то предложил. Тот сказал просто:

—Я попытаюсь!

—Как бы там ни было, я не позволю обделить себя, — продолжала Олимпия. — Из сестер старшая — я, а вы не дали мне того, на что я имею право.

—Меня тревожит ее будущее, будущее нашего ребен­ка, — прогремел Стэникэ. — Для себя я не хочу ничего, мне нужна только Олимпия.

—Всему виной Симион, он никак не соглашается, — и Аглае метнула гневный взгляд на старика в платке, ко­торый, будто ничего не слыша, продолжал вышивать. — Если бы с самого начала он перевел дом на ваше имя, у нас не было бы таких хлопот! Так что ему говорите, с ним все и выясняйте.

—Мама, если папа не хочет, я не могу силой заста­вить его любить меня, — с некоторым раздражением за­явила Олимпия. — Но вы могли бы выделить нам кое-что из своего состояния.

Аглае нахмурилась, а Аурика с ненавистью взглянула на сестру.

—Ну, уж это нет, милая! У меня есть Аурика, кото­рую надо выдать замуж, и Тити — не могу же я его пустить по миру! Ты должна потерпеть, пока мы чего-нибудь добьемся от этого несчастного.

Симион молча поднял голову, но губы его дрогнули, словно он намеревался что-то сказать. Дядя Костаке, чтобы не принимать ничью сторону, низко склонился над кисетом с табаком. Тогда Паскалопол умиротворяюще за­говорил:

—Не следует заходить слишком далеко. Все можно уладить. Как ваше мнение, домнул Симион?

Симион встрепенулся и быстро сказал:

—Она не моя дочь!

Аглае презрительно рассмеялась:

—Не его дочь! А чья же еще? Он меня с ума свел этой чепухой!

Сходство Олимпии с Симионом настолько бросалось в глаза, что Феликсу слова старика показались непонят­ной блажью. Позднее Отилия рассказала ему, что все это было вздорной выдумкой Симиона, к которой он упорно возвращался, когда приходил в дурное настроение. Си­мион владел небольшим домом, и Аглае рассчитывала дать этот дом в приданое Олимпии, но старик, не желая лишиться всего своего имущества, не соглашался. Аглае отбирала у него пенсию, отнимала все до последнего гро­ша, даже мизерную квартирную плату, которую он полу­чал с жильцов своего дома. Возможно, что, отказываясь дать в приданое дочери дом, старик выражал свой про­тест против опеки Аглае. Паскалопол примирительно сказал:

—Вы заставляете напрасно страдать... домнишоару... доамну Олимпию... Может быть, она вас чем-то рассер­дила... Но в подобных обстоятельствах надо все забыть.

—Она не моя дочь! — заорал не двигавшийся с ме­ста Симион и весь побагровел.

Теперь он опять разозлится, — равнодушно, как предсказывают дождь, отметила Аглае.

У Олимпии затряслись губы, она вытащила из-за кор­сажа носовой платок и внезапно разразилась громкими рыданиями.

—Боже мой, ну будьте же благоразумны, — деликат­но попытался утешить ее Паскалопол.

Стэникэ встал и принял благородную позу.

—Домнул Туля, пока Олимпия живет под одной крышей со мной, она находится под моей защитой, и я не позволю, понимаете вы...

Дядя Костаке с таким видом, точно у него было какое-то неотложное дело в соседней комнате, поспешно под­нялся из-за стола, а Аглае безнадежно махнула рукой, прося Стэникэ замолчать. Но тот уже разгорячился:

—…оскорблять ту, которая перед богом является моей женой и матерью нашего сына!

Лицо Симиона посинело, он вскочил так стремительно, что платок упал с его плеч, и в бешенстве, с пеной у рта выпалил:

—Ты мошенник, она не моя дочь, не дам ничего, не моя дочь, ты мошенник...

Он поискал глазами, чем бы швырнуть, и, не найдя ничего, схватил пяльцы и в одну секунду изломал их на куски, с яростью разрывая канву. Он дрожал всем телом. Все молчали, слышен был только захлебывающийся плач Олимпии. После томительно долгой паузы Аглае властно сказала Симиону:

—Выпей воды!

Аурика встала и подала старику стакан воды, он по­слушно взял его и отпил глоток.

—Вы теперь идите, — обратилась Аглае к супру­гам. — Я посмотрю, что можно будет сделать.

Олимпия, вздыхая, вышла. Стэникэ, церемонно про­изнеся «доброй ночи», важно проследовал за ней. Симион, который успокоился так же быстро, как вспылил, огорченно смотрел на свои пяльцы и на валявшиеся на полу обрывки шерсти. Он нагнулся и, словно не понимая, что произошло, стал их подбирать. Отилия бросилась к нему, собрала все и положила на столик.

—Пяльцы сломаны, они больше никуда не годятся,— сказала она. — Я дам вам другие, у меня есть лишние.

—Дашь другие? — безмятежно сказал обрадованный Симион. — Хорошо, давай!

—Отправляйся спать, Симион, — приказала ему Аглае, — уже поздно, и ты к тому же поволновался. Вы­шивать можно и завтра.

Старик покорно направился к двери, Отилия пошла проводить его.

—Симион упрям, как мул, — сказала после ухода мужа Аглае, — но все-таки он уступит. Не надо только к нему приставать. Никак не могу заставить Олимпию понять, что она не должна приходить сюда. А за ней и еще Стэникэ увязывается. Если Симиона оставить в по­кое, не морочить ему голову, он мало-помалу смягчится.

Отилия отвела Симиона домой. Когда она на обрат­ном пути проходила через садовую калитку, она услы­шала в темноте отчетливый шепот:

—Отилия, Отилия!

—Кто это? — немного испугавшись, спросила она.

—Это я!

От беседки к ней двинулась тень, и Отилия узнала Стэникэ.

—Что вы здесь делаете? Где Олимпия?

—Ждет меня на улице. Я хочу попросить тебя кое о чем. Дай мне взаймы двадцать лей. Только чтобы об этом никто не знал. Я не хочу унижать Олимпию и обра­щаться с просьбой к ее бесчеловечным родителям. Когда я уже не смогу больше ничего сделать, я пущу себе пулю в лоб.

Стэникэ произнес эти слова бодро, без всяких признак ков уныния и с беспокойством взглянул на ворота.

—Я посмотрю, есть ли у меня деньги, — сказала Отилия, — подождите здесь.

Она на цыпочках поднялась наверх и скоро вернулась.

—Вот, я даю вам еще раз, но знайте, что больше у меня ничего нет, — сказала она. — Я столько раз давала вам обоим.

—Хорошо, хорошо, спасибо, — ответил, беря деньги, Стэникэ. — Где живет Паскалопол?

—Зачем он вам?

—Я хочу поблагодарить его за внимание к нам.

—Стэникэ, оставьте Паскалопола в покое, — взмоли­лась Отилия, — ему и так слишком много надоедают. Я не знаю, где он живет.

Стэникэ хотел еще что-то сказать, но на лестнице в доме послышались шаги. Он поспешил к задним воротам и через соседний двор вышел на улицу.

На следующий вечер, когда Паскалопол, как обычно, пришел к Костаке, посыльный принес ему письмо. Поме­щик прочел его: