В 1837 году, по особому случаю, о котором я говорю в другом месте, сформирован в Выборге гофгерихт, вследствие чего доктрины абоского гофгерихта перестали быть единым юридическим руководством. Оставался там еще губернатор Гартман, своей личностью составлявший центр тяжести. Когда Гартмана назначили начальником финансовой экспедиции сената, он, желая оставаться нравственно хозяином и покровителем Абоской губернии, выхлопотал, чтобы преемником его был Антон Кронштедт, старший брат сенатора, из русских военных, дурак дураком. Он покорился Гартману, но губерния потеряла последний свой блеск и вскоре сделалась настоящею провинцией. Однако Гельсингфорс не заменил Або; он развился под другими условиями, создан не историей, а высочайшими указами, и потому уподобился нашим губернским городам: много признаков власти и очень мало симптомов цивилизации.

Вслед за городом Або стал упадать и финляндский сенат. Император Александр I так высоко ценил достоинства графа Армфельта (северного Алкивиада), графа Аминова и графа Толя, что не только следовал их внушениям по вопросам, исключительно касавшимся Финляндии, но по их направлению разрешал и вопросы международные, не стесняясь принципами юридической равноправности, но оценивая политические влияния. Таким образом, финляндские дворяне признаны дворянами российскими, но не наоборот; жителям Олонецкой губернии запрещено ходить в Финляндию для разносного торга, а финляндцам дозволено ходить и промышлять во всех городах и уездах империи. Русские, или, вернее, только русские считали это несправедливостью, но тогда русских было мало; теперь — не так бы возопили, но основания таких неравноправностей были правильны. Дворяне русские и финляндские сходны только по созвучию, а не по смыслу: это омонимы, а не синонимы.

Дворяне финляндские представляли собою настоящих потомков древних рыцарских родов, а как и сам державный государь не может никому повелеть быть потомком того, кто ему не предок, то дворянство финляндское означало роды, которых размножение или прекращение зависело от воли Божией. Оттого в Финляндии Саклен, бывший двадцать четыре года министром финансов и шестнадцать лет тайным советником, был не дворянин.

В России дворяне, односвойственные с финляндскими, совершенно смешаны с дворянами по праву ордена или чина, полученного ими или отцами их, а так как количество орденов и чинов зависит совершенно от произвола человеческого, то в такие дворяне можно обратить весь род человеческий. Ясно, что нельзя было уподобить их, как нельзя уподобить Траянову колонну каждому каменному столбу.

Крестьяне-разносчики бродили по захолустьям Финляндии, сбывали фальшивые деньги и заражали сифилисом; потом собирались группами и грабили обывателей. Финляндцы же никуда не выходили; даже в Петербурге бывали только выборгцы.

Затем распоряжение, о котором я упомянул, имело двоякую цель: защитить Финляндию от лиц, которых теперь назвали бы русским элементом, и сблизить вновь присоединенный к российскому скипетру народ с империей. Независимый сенат был предан государю; преданность независимого и лестнее, и прочнее, чем покорность раба; оттого государю нравилась эта независимость. В последние годы царствования взгляды государя Александра изменились; при Николае Павловиче, при Закревском, еще более. Закревский не любил вольнодумцев, но в его вооружении были только два оружия: палка и шпионство, и как палка была тут слишком неуместна, то он только шпионил.

Князь Меншиков отверг решительно шпионскую систему, однако, видимо, не жаловал людей, способных противостоять произволу; сам он положительно противостоял ему, охранял конституцию всеми своими силами, но не хотел, чтобы оппозиция являлась в сенате, опасаясь последствий слишком крутых. Когда Гартман поступил в сенат, он, по тем же побуждениям, которые руководили им при выборе преемника в Або, старался ослабить нравственный вес сената; пошли награды, кресты людям ничтожным; другие, не видевшие большого достоинства в орденах, но тем не менее оскорблявшиеся, когда были обходимы, притихли; время делало тоже свое дело; мало-помалу старики сходили со сцены и заменялись людьми, выросшими под бюрократическим направлением Закревского. Так сенат обращался постепенно в скопище чиновников бездарных, низкопоклонных, и дух независимости переместился из сената в среду профессоров, журналистов и студентов: событие, неблагоприятное государству, ибо в таких обстоятельствах на месте практических политических взглядов являются отвлеченные доктрины, своекорыстные расчеты партий и заблуждение юношества.

Мое влияние, весьма значительное в отдельных случаях, не распространялось на личные симпатии и антипатии князя Меншикова, ни на общую его политику; притом в то время я не имел и достаточной зрелости понятий; мои общие взгляды на дела явились уже после; что я теперь вижу, я вижу ретроспективно, а в то время я занят был почти исключительно вопросами административными, и если останавливал князя в реакционных его побуждениях, то это относилось все-таки к отдельным случаям, не охватывавшим всего политического горизонта.

Рокасовский, сам по себе ничтожный, был под влиянием жены своей, женщины малообразованной, но желавшей играть роль; к ней прельстились либералы новейшей школы, люди, ищущие во что бы то ни стало свободы ругательной или развратительной прессы, а она поддерживала их втихомолку. Когда князь Меншиков уехал в Константинополь, Рокасовский открыто выступил покровителем либерализма, из которого возник неофиннизм. Эти новые финны, как все доктринеры, стали сбрасывать не только иго русского влияния, но и давление шведской цивилизации; презрев историческое развитие края, они вводили чухонство, и из чухонского народного языка стали созидать язык политический, со всеми глупыми последствиями насилования истории для проведения нового принципа национальности.

Берг, заменивший Рокасовского, обратился к своей системе, системе двойной игры; он казался либералом, а между тем завел шпионство; искал в чиновниках своего иерархического возвышения, делая из секретарей сенаторов; искал популярности в уезде, осыпая наградами землевладельцев, которые сообщали ему тайные сведения, — словом, ища славы путем подлым, развратил в несколько лет край настолько, что и веками не исправить утраченную нравственность.

Если теперь сравнить Финляндию новейшую с тем, чем она была в день присоединения ее к российскому скипетру, окажется, что она принарядилась внешними покровами, дворцами, храмами, железными дорогами, но утратила все свои внутренние добродетели, народную нравственность, духовную независимость, утратила способность воспроизводить людей политических и те рыцарские личности, которые давали ей блеск в истории Швеции.

Sic transit gloria mundi!

Глава X

Моя деятельность по заведованию финляндскими делами — Отношения к князю Меншикову — Я делаюсь властью — Возрастающее влияние Чернышева — Его антагонизм с Меншиковым — Назначение Перовского оренбургским генерал-губернатором — Увольнение министра внутренних дел и финляндского генерал-губернатора Закревского — Назначение князя Меншикова финляндским генерал-губернатором — Характеристика его — Перемена в государе — Интриги приближенных к нему лиц — Новые министры — Воронцов — Посылка меня в Николаев — Неудачные смотры — Отставка Муравьева — Мое знакомство с Клейнмихелем — Моя служба у графа Орлова — Князь Друцкой-Любецкий — Падение ассигнаций — Комитеты — Анекдоты о Паскевиче

Вступив в заведование финляндскими делами, производившимися в Петербурге, я ограничивался сначала принятием приказаний князя Меншикова и их исполнением, но при этом я, как и прежде бывало, позволял себе с ним спорить; в морских делах предметы моего сопротивления были ничтожны; в финляндских же, где дела были посерьезнее, я не только оспаривал, но и не соглашался, до тех пор отлагая исполнение, доколе не истощал всех способов убеждения. Очень часто, даже по большей части, я одерживал верх. Князь был так умен и так благороден, что вовсе не сердился за то, что я доказывал ему неправильность его взгляда; напротив, после каждой моей победы он усугублял свое ко мне доверие и расширял круг моего полномочия.