- Это зависит от тебя, - ответил Конрад Эбергард и вышел из комнаты.

Оставшись один, Макс тяжело вздохнул. С тех пор как он вернулся из Италии, ему с каждым днем все яснее становилась неизбежность столкновения между его мировоззрением, сложившимся на чужбине, и взглядами его отца, глубоко уходящими своими корнями в прошлое. Началась борьба, которая не только не могла разрешить противоречия, но еще больше обостряла их, и это глубоко огорчало его. Рано потеряв мать, он рос, исполненный уважения перед незаурядным умом и волей своего отца. После столкновения из-за Габриэлы к его сыновней привязанности примешалось чувство горечи. Живя в Италии, он охотно вспоминал часы, проведенные вместе с ней и ее подругой Сабиной в доме ратегера Эразма. Он лелеял надежду сделать Габриэлу поверенной своих тайных мыслей. Вчерашний разговор за столом открыл ему глаза, он обманулся в своих ожиданиях.

- Jacta est alea! * Я отважился! - повторил он слова Ульриха фон Гуттена, чьи творения главным образом и привели его на новый путь. Имя этого гениального и дерзновеннейшего из гуманистов взывало к нему со стены его университетского двора, где оно было высечено рядом с именами других его славных соотечественников. Возвращаясь на родину, он избрал дорогу через Швейцарию лишь для того, чтобы побывать на могиле Гуттена, на острове Уффенау посреди Цюрихского озера. Искусный врачеватель, пастор Шнеег, давший приют страдальцу в его последние дни, поведал Максу многое о Гуттене. И сейчас тени минувшего оживали перед его глазами. Он вспомнил франконского рыцаря, приславшего деньги отцу Шнеегу на памятник безвременно погибшему борцу. Этого рыцаря звали Флорианом Гейером из Гейерсберга. Как ротенбуржцу, Максу знакомо было это имя, и, томясь одиночеством, он не раз боролся с искушением раскрыть перед рыцарем свое сердце, в котором также жила привязанность к Гуттену. Теперь наконец он решился и. написав письмо, отнес его в “Медведь” Лангенбергеру. Там можно было скорей всего рассчитывать на оказию. Почты в Ротенбурге тогда еще не было.

Вернувшись домой, Макс нашел в своем кабинете посетителя, прибывшего в Ротенбург накануне крещенья. Об этом человеке было говорено немало всякого за столом у Эразма фон Муслора. Кое-что о нем Макс слышал и от отца, и все эти разговоры создали в воображении Макса довольно причудливый образ незнакомца. Теперь перед ним стоял во плоти сам рыцарь фон Менцинген. Стефан фон Менцинген * происходил из старинного швабского знатного рода. Переселившись в Ротенбург в начале столетия, он женился на дочери ратсгера

Преля Маргарете и приобрел здесь права гражданства. Вскоре после того он поступил на службу к маркграфу Бранденбургскому на должность оберамтмана * соседнего городка Креглингена на Таубере. Оставив через несколько лет этот пост, он купил небольшой замок Рейнсберг во владениях Ротенбурга. Покупка эта повлекла тяжбу с ротенбургским магистратом, ибо рыцарь фон Менцинген уклонился от уплаты рекогниционного налога, взимаемого городом при переходе недвижимости в другие руки. В то же время креглингенцы обратились в имперский верховный суд с жалобой на Менцингена за учиненные им притеснения. Суд предложил рыцарю возместить ущерб и поручил ротенбургскому магистрату взыскать с него исковую сумму. Это еще подлило масла в огонь и укрепило подозрения в том, что благородный рыцарь, чье материальное положение по прибытии в Ротенбург было далеко не блестящим, обогатился путем вымогательств в Креглингене. Но не такой чело-

Якоб Фуггер

С гравюры Ганса Буркмайра

век был Стефан фон Менцинген, чтобы смириться перед неудачей. Он нанес оскорбления виднейшим членам магистрата и бежал к герцогу Ульриху Вюртембергскому. Теперь же, заручившись охранной грамотой, он прибыл в Ротенбург, чтобы уладить свою тяжбу с городом.

Внешний вид и манеры рыцаря красноречиво свидетельствовали о том, что превратности судьбы нимало не сбили с него спеси. Черный камзол испанского покроя, по новейшей моде, распространившейся в Германии при Карле V, был из тончайшего фламандского сукна. На плечи был наброшен изящный камлотовый плащ. Высокий стан рыцаря обнаруживал склонность к полноте; голова сидела на толстой и короткой шее. Коротко остриженные волосы оставляли острую прядь на высоком выпуклом лбу; черные, слегка навыкате, глаза были окаймлены тяжелыми веками. Яркая полоса чувственных губ отделяла бородку от закрученных кверху усов. При виде посетителя Максу сначала стало как-то не по себе, словно не Стефану фон Менцингену, а ему самому сопутствовала дурная слава. Но рыцарь не замедлил сообщить ему о цели своего прихода.

- Вот уж не представлял себе, любезнейший доктор, что вы так молоды! Ведь я ищу юриста, умудренного опытом, - заговорил тоном сердечной откровенности посетитель. - Впрочем, ваши клиенты охотно доверятся вам, угадав, с каким усердием и любовью вы отдадитесь их делу.

- При условии, что это усердие не будет посрамлено знаниями и опытом противной стороны, - заметил Макс, приглашая гостя сесть.

- Приступим к делу без лишних слов, - продолжал рыцарь, - хотя, по чести говоря, за бокалом доброго кипа я иногда не прочь и поспорить. Причина моего возвращения в Ротенбург с разрешения городских властей не составляет государственной тайны. И вам эта причина, конечно, известна, милейший доктор? Тем лучше. Почетный бургомистр Эренфрид Кумпф и Томас Цвейфель указали мне на вас, как на превосходного юриста, которому можно доверить мою тяжбу с магистратом и имперским верховным судом. Особенно же с последним. Креглингенское дело должно быть пересмотрено и решение суда отменено. Возьметесь ли вы за это?

Макс колебался.

- Я еще не имел случая доказать на деле, что заслуживаю высокого доверия господ из магистрата, да и вашего доверия, почтенный рыцарь.

- Клянусь честью, я готов рискнуть! - воскликнул фон Менцинген, движеньем руки как бы отметая всякие возраженья. - Вы убедитесь, любезный доктор, из документов, что в Креглингене я действовал лишь строго в соответствии с полученными мною инструкциями. Вы не хуже меня знаете, где находятся насосы, выкачивающие средства, которые прокучивают в Онольцбахском замке. Приказы всемилостивейшего маркграфа гласят неизменно одно и то же: денег, денег и еще раз денег! Не спорю, я сам тогда усугубил свое тяжелое положение, но кто бы сдержал законное негодование, убедившись в том, что правосудие - это двуликий Янус? Будь я в родстве со здешними именитыми господами, они бы и не подумали требовать с меня рекогниционный налог. У меня просто все закипает внутри. Не будь я твердо убежден в правоте своего дела, разве я привез бы сюда с собой семью?

- Что ж, я готов помочь вам одержать победу, - решился наконец Макс.

Стефан фон Менцинген крепко пожал ему руку. В это время на городской башне пробило одиннадцать.

- А ведь уже пора обедать! - воскликнул рыцарь, поднимаясь. - Жаль, мне хотелось потолковать с вами о том о сем. Ну и времена настали! Старые друзья превращаются в заклятых врагов, бывшие противники протягивают друг другу руку и вступают в тесный союз. Вот что, любезнейший доктор, не окажете ли вы мне честь завтра разделить со мной скромную трапезу? Прошу вас.

Макс не нашел благовидного предлога, чтобы отклонить приглашение. Он предпочел бы воздержаться от общения с рыцарем, пока не ознакомится с документами и не убедится в необоснованности выдвинутых против него обвинений в притеснении креглингенцев. Вымогательство у населения казалось Максу тягчайшим преступлением.

Стефан фон Менцинген жил на Рыночной площади. Пройдя через просторную сводчатую прихожую, Макс очутился в трапезной, выходящей окнами на улицу.

- Мой отважный лоцман среди подводных рифов судопроизводства! - такими напыщенными словами представил хозяин гостя своей супруге и дочери. Пока рыцарь пребывал в бегах, его семья оставалась в Рейнсбергском замке. Фрау фон Менцинген, одетая просто и скромно, приветливо встретила Макса. Все в ней дышало кротостью и достоинством, Злоключения мужа и долгие годы разлуки оставили на ней неизгладимые следы: в ее волосах, покрытых черной наколкой, преждевременно протянулись серебряные нити, в глазах затаилась скорбь. И синие глаза дочери - девушки лет девятнадцати - глядели на редкость серьезно. На ее точеном, ослепительно белом лице не было и тени юного задора. Серьезность рта придавала удивительное благородство высокому челу, окруженному золотистым сиянием густых, свободно вьющихся светло-каштановых кудрей. Ее стройный гибкий стан облегало платье цвета морской волны с розовыми прорезами. Тонкая талия была перехвачена серебристым пояском. На поклон Эбергарда она ответила едва заметным кивком головы и быстрым взмахом длинных шелковистых ресниц. Но лицо ее оставалось серьезным.