- Я говорю о суконщике Килиане Эчлихе, - пояснил он.

Глухой ропот был ему ответом. Первый бургомистр надменно выпрямился и закинул голову. Это дело было хорошо известно каждому. Десять лет тому назад Георг фон Верницер, нынешний эндзейский шультгейс, за игорным столом в Дворянской питейной ударом кинжала прикончил своего кузена Иоаса Трюба. Подобно большинству представителей Золотой молодежи, Иоас Трюб растрачивал пыл своей молодости, не щадя сил и средств. Порвав со своей семьей, он погряз в долгах и брал у каждого, кто из симпатии к его веселому нраву раскрывал перед ним свой кошелек. Семейство Трюбов, как и Верницеры, принадлежало к старейшим фамилиям Ротенбурга, и Килиан Эчлих, подобно многим другим, считал, что Иоас Трюб вполне надежный должник. Утром, накануне своей смерти, Иоас пришел к Килиану рассчитаться, другими словами - округлить свой долг до ста гульденов, после чего в радужном расположении духа отправился в Дворянскую питейную… Но глава семьи отказался платить долги убитого сына. Старик Трюб был не просто скупым, он разыгрывал из себя Катона * и, когда суконщик подал на него в суд, стал взывать к его совести. Развращенность нынешней молодежи, ставшая притчей во языцех, находит себе благодатную почву главным образом в услужливости бюргерства, которое по непонятным причинам доверяет этим вертопрахам. Что станет с обществом, что станет с государством, если власти будут смотреть сквозь пальцы на гибель молодого поколения, которому предстоит сменить своих отцов у кормила правления? Нужно пресечь зло в корне. Нужно показать пример. Посему следует не только отвергнуть домогательства истца, но и наложить на него штраф за совращение молодежи и порчу нравов.

Магистрат согласился с этими доводами. Он стремился в первую голову к примирению влиятельнейших семейств города - Трюбов и Верницеров, чтобы предотвратить раскол среди патрициата. Со своей стороны, Верницеры рьяно добивались помилования убийцы, который бежал и был заочно приговорен к изгнанию из города… Что могли значить в таких условиях попранные права какого-то ремесленника? Правда, Килиан Эчлих после долгих мытарств добился в имперском суде решения в свою пользу, но он и по сей день ждет, чтобы ротенбургский магистрат привел его в исполнение. Между тем Георгу фон Верницеру достаточно было пожертвовать известную сумму в пользу госпиталя св. духа, и ворота родного города снова раскрылись перед ним.

Эразм фон Муслор высокопарно предложил почетному бургомистру оставить в покое мертвых, но это не соответствовало намерениям Эренфрида Кумпфа, который выпрямился во весь рост и возразил:

- Мертв закон, но беззаконие разгуливает на свободе. Можно ли рассчитывать на повиновение, преданность и любовь сограждан, когда мы сами подрываем их веру в правосудие магистрата?

Тут все обрушились на него. Тщетны были старания Георга фон Берметера, призывавшего к миру и согласию.

Никто не слушал его.

- Что нам до бюргерства? Что нам до императора в Испании? * - выкрикнул ратсгер фон Винтербах. - Здесь Ротенбург, мы здесь - господа! - И он что было силы стукнул кулаком по столу.

- Что нам до императора? - переспросил, сверкнув глазами, Эренфрид Кумпф. - Я вижу, господа, вы только того и ждете, чтобы Ансбах-Байрейтский прибрал к рукам наш город? Маркграф Казимир только и ждет удобного случая.

Ландскнехт с ружьем

С гравюры Эргарда Шена

- Полагаю, что наши стены покрепче его бранденбургской башки, - презрительно фыркнул ратсгер фон Зейбот.

- Да, до тех пор, пока бюргерство будет заодно с патрициатом, - предостерегающим тоном произнес почетный бургомистр.

Всеобщий язвительный смех был ему ответом. Эразм фон Муслор коротко и выразительно подтвердил:

- Они всегда будут заодно!

- Еще бы! - запищал маленький и шарообразный ратсгер фон Гиплер.

- Так ли? - смело возразил Эренфрид Кумпф. - И даже тогда, когда вы своими беззакониями заставляете бюргеров вспомнить, что они тоже имеют подтвержденное грамотами право участия в управлении городом?

Эти слова произвели на уважаемых отцов города действие разорвавшейся бомбы. Но тут поспешил вмешаться второй бургомистр.

- О чем мы спорим? Дело давно решено. Совет сказал свое слово. Всякие словопрения излишни.

- Что? Как? - запальчиво возразил Эренфрид Кумпф. - Такого решения совет не принимал и не мог принять. Какое право имеет магистрат отменять приговор имперского верховного суда? Нет, тут пахнет кумовством. Чья-то услужливая рука в магистрате положила этот приговор под сукно!

Тут разразилась настоящая буря. Ратсгеры вскочили со своих мест, опрокидывая дубовые кресла, кричали, размахивали руками и осыпали угрозами Эренфрида Кумпфа. Председатель порывался заговорить, но прошло немало времени, прежде чем ему удалось водворить тишину. Его лицо побагровело от натуги. Затем он степенно и с достоинством произнес:

- Не пристало магистрату осуждать своих предшественников. Вынесенные ими решения обязательны и для нас. Дело Килиана Эчлиха решено и подписано. Почтенные и уважаемые господа советники, кто согласен, пусть поднимет руку.

- Все мы, все согласны! - закричали хором ратсгеры, за исключением Георга фон Берметера, который не поднял руки и только сокрушенно качал головой. Эренфрид Кумпф встал, окинул взором зеленый стол и, с трудом сдерживая негодование, сказал:

- Этим решением магистрат расписался в беззаконии своих предшественников, а следовательно, возложил ответственность на себя. Увидите, кара не заставит себя долго ждать.

- Вы до того погрязли в своих еретических заблуждениях, что смеете угрожать магистрату? - воскликнул Конрад Эбергард, наступая на него. - Ротенбург добрый католический город и всегда останется таковым, готов в этом присягнуть!

- Все мы готовы! - отозвался коротконогий ратсгер фон Гиплер, а тучный фон Зейбот, засопев, добавил:

- Нет, шалишь, вам не удастся подсунуть нам кукушкино яйцо!

Эренфрид Кумпф остался невозмутим. Своими маленькими, сверкающими из-под густых бровей глазами он сверлил холодное лицо Эбергарда.

- Я не угрожаю, - возразил он, - но знайте, господин Эбергард, что там, где у вас среди бюргерства один сторонник, у меня их по меньшей мере два.

С этими словами он подхватил свою длинную мантию из простого сукна и быстро пошел к двери.

Эразм фон Муслор, проводив недобрым взглядом коллегу по магистрату, предложил перейти к очередным делам, но его предложение не нашло поддержки. Все были слишком возбуждены. Обвинение в кумовстве попало не в бровь, а в глаз. Большинство аристократических фамилий было связано между собой узами родства и свойства. Господин Эразм был вынужден закрыть заседание. Отцы города направились в питейную: гнев возбуждает жажду.

Георг фон Берметер пошел со всеми, надеясь за стаканом вина поговорить со своими товарищами и решить, насколько справедливы упреки, с которыми обрушился на них Эренфрид Кумпф. Второй бургомистр проводил коллег только до Рыночной площади, казавшейся вымершей. Там он попрощался с ними и направился домой. Он чуждался грубых удовольствий своего времени вовсе не из соображений высокой нравственности, а в силу холодности темперамента. Он рано овдовел, и Макс был единственным плодом его недолгой супружеской жизни.

Дом господина Конрада Эбергарда был расположен на южной короткой стороне прямоугольника, образуемого Рыночной площадью, напротив Дворянской питейной. Дом был трехэтажный, и верхние этажи выступали над нижними. Одной стороной дом выходил на улицу, круто спускавшуюся к трактиру Габриэля Лангенбергера, другой - на самую длинную в городе Кузнечную улицу, упиравшуюся в ворота госпиталя Святого Духа. Каменные ступеньки крыльца были стерты ногами трех поколений, но больше всего им досталось от нынешнего. Конрад Эбергард управлял не только огромным состоянием Габриэлы Нейрейтер, но и фондом вспомоществования неимущим вдовам бюргеров, а также исправлял обязанности второго бургомистра и второго старосты собора св. Иакова. Поэтому двери его дома редко оставались закрытыми. Направо от входа помещался кабинет хозяина, налево - приемная его сына, который по возвращении на родину вступил на поприще нотариуса и адвоката. Эта профессия пока еще оставляла ему больше свободного времени, чем ему бы того хотелось, и он заполнял свой досуг чтением истории Ротенбурга и поисками старинных грамот и документов в пыли городского архива.