Противоречие, столь эмоционально выраженное в этом письмо, уже неоднократно рассматривалось нами. Оно лежит в основе всех как теоретических, так и практических попыток достичь единства Германии в этот период. Гегель поднимает вопросы в начатой, но незаконченной брошюре. Однако очень характерно для Гегеля, что в его набросках нет и следа озлобления против французов. Он подходит к вопросу о единстве Германии с точки зрения внутренних противоречий ее национального развития, и его более поздние конкретные высказывания о тогдашних перспективах всемирно-исторического развития показывают, что Гегель всегда сохранял симпатию к той линии развития, по которой пошла Франция. Более того, в период господства Наполеона ого симпатии становятся только сильнее, и в наполеоновском решении проблем французской революции он все более усматривает исторический пример для подражания. Само собой разумеется, что такая точка зрения не помогла Гегелю преодолеть непреодолимый в сущности барьер, проходивший между общественно-историческим анализом и перспективами претворения в жизнь его результатов.

Этот разрыв обнаруживается в сохранившихся фрагментах брошюры "Конституция Германии", прежде всего в том, что Гегель всегда обрывает рукопись там, где он должен был бы более конкретно обрисовать перспективы. В Иене Гегель возобновил работу над этой брошюрой, существенно расширил и углубил ее как в критической и исторической части, так и в той, которая выдвигает конкретные предложения. Однако тем самым разрыв был только передвинут в другую область и явно заметен даже в очень конкретных предложениях.

Гегель, в частности признавая, что в прошлом любые изменения государственных конституций могли быть осуществлены только реальными историческими силами, в своей "Конституции Германии" хранит, однако, полное молчание о тех исторических силах, которые могли бы вызвать к жизни желаемые им реформы, а в тех местах, где он все-таки намекает на такие силы, его намеки неопределенны и иллюзорны [15].

Что же касается первого фрагмента, то и здесь бросается в глаза острота критики и смелость анализа и в то же время отсутствие конкретных перспектив. В своем исследовании Гегель предвидит закат Германии, ее окончательное раздробление как возможную угрозу. Он намекает, правда, в качестве альтернативы на другое решение, но здесь рукопись обрывается. После острой критики стремления к самостоятельности отдельных княжеств Германии Гегель говорит: "Если это стремление к изоляции является единственным движущим принципом в германской империи, то Германии неудержимо летит в пропасть навстречу своей гибели, и предостерегать об этом было бы, правда, необходимым, по вместе с тем и глупым, бесполезным занятием. Разве Германия не должна осуществить выбор между судьбой, постигшей Италию, и путем, ведущим к единому государству? Существуют, главным образом, два обстоятельства, вселяющие надежду на возможность объединения, два обстоятельства, которые можно рассматривать как тенденцию, противодействующую гибели"[16]. Но в рукописи нет ничего об этих обстоятельствах.

Мы уже указали на то, что гегелевский анализ исходит исключительно из внутренних отношений Германии и возлагает вину за кризис германской империи на них, а не на войны, которые вела Франция. Как все прогрессивные немцы своего времени, Гегель видит главное зло Германии в земельной собственности больших и малых княжеств, в раздробленности Германии на ряд больших и малых самостоятельных государств. При этом он приходит к радикальному положению: "Кроме деспотий, т. е. неконституционных государств, ни одна страна в качества целого не обладает худшим государственным устройством, чем Германская империя". И добавляет: "Вольтер прямо назвал государственное устройство Германии анархией; это действительно наилучшее наименование, если считать Германию государством, однако теперь оно уже не подходит, ибо Германию нельзя более считать государством" [17].

Обоснование этого резкого вердикта характерно для Гегеля. Оно показывает, с одной стороны, как гегелевская констатация фактов приходит в противоречие с его первоначальными взглядами и как он продвигается (правда, на пути очень рискованных идеалистических конструкций) "в клубке" противоречий к достижению новых глубоких знаний.

Главное противоречие немецкого государственного устройства Гегель видит в том, что основой этого устройства является, в сущности, не государственное, а частное право. В его концепции еще многое от старого понимания государства, частью связанного с естественным правом, частью принимающего за образец античность. Он осуждает принципы германского публичного права за то, что они являются "не основоположениями, выведенными из основанных на разуме понятий", а простыми "абстракциями от действительности". Гегель видит, что правовые нормы возникают из реальной общественной борьбы, принимает этот факт, но находит в нем нечто противное разуму, нечто противоречащее действительности такой, какой она должна быть[18].

Это противоречие имеет явный идеалистический и метафизический характер, который еще больше бросается в глаза, когда мы рассматриваем понятийное обоснование абстрагирования от действительности. Резко осуждая такие абстракции, Гегель пишет: "Ведь владение появилось раньше, чем закон, и возникло оно не из законов, но то, что было приобретено, превращалось в законное право". Но если мы внимательнее исследуем ход мысли Гегеля, то увидим: его борьба против частноправового характера германской империи обозначает, что в общественных схватках средневековья с новым временем в Германии победил феодализм."…Государству оставалось только подтвердить то, что уже было отторгнуто от него… в Германии… каждый член политического тела располагает властью в государстве, обладает правами и несет определенные обязанности только по воле своего сословия или корпорации" [19].

Совершенно очевидно, что именно в победе феодальных принципов Гегель видит причину того, что Германия перестала быть единым государством. И далее он показывает, что публичное право, основанное на частном праве, имеет тенденцию становиться самостоятельным, отрываться от государственного и национального целого, вследствие чего необходимым образом возникает хаос противоречащих Друг другу прав и притязаний на права. Правда, здесь Гегель, в отличие от работ более позднего времени, рассматривает право не как результат, а как верховный принцип общественных и государственных отношений, но в рамках этого идеалистически искажающего действительность подхода он дает четкую, наглядную и сатирическую картину положения в Германии, где кто-то один имеет право говорить от имени всей Германии о войне и мире на том же основании, что и другой имеет право быть собственником полей или виноградников [20].

В этой резкой оценке отношений в Германии гораздо яснее, чем в вюртембергской брошюре, выражена историческая точка зрения на позитивность, осознается отсталость этих отношений, необходимость их реформы. С одной стороны, Гегель ярко описывает те, в прошлом действенные и прогрессивные силы, которые первоначально создали здание германской империи; он отдает также должное чувствам, традициям и привязанностям, которые немцы питают к своему прошлому, но, с другой стороны, крайне резко подчеркивает, что это историческое прошлое не имеет никакого отношения к действительным проблемам современности.

Эту же мысль он сформулировал в брошюре об отношениях в Вюртемберге следующим образом: "Здание немецкой государственности — дело прошедших веков; оно не соответствует нашему времени, в его формах нашла свое полное выражение более чем тысячелетняя судьба; в нем живут справедливость и насилие, мужество и трусость, честь и кровь, нужда и благосостояние давно прошедших времен, давно истлевших поколений. Жизнь и силы, чье развитие и действие составляет гордость нынешнего поколения, безучастны к нему, не интересуются им и не зависят от него; это здание с его колоннами и украшениями стоит в стороне от духа времени" [21]. Гегель не произносит здесь слова "позитивность", но ясно, что и в этом анализе перед нами дальнейшее историческое развитие его идеи позитивности.