— Многие умирают, — сказал Теодор. — А еще больше людей дезертируют.

Дезертирами оказались такие известные лица, как Гийом Плотник и Петр Пустынник. Будучи больше не в состоянии терпеть голод и лишения, они скрылись в ночной тьме. Прознав об этом, Боэмунд послал Танкреда, чтобы тот вернул их назад. Всю ночь Гийом Плотник пролежал связанный в шатре Боэмунда, словно какой-то преступник. На следующий день Боэмунд подверг его публичному порицанию, назвав жалким ничтожеством и позором для товарищей, припомнив ему и другие предательства, совершенные ранее во время походов в Иберию. У Гийома все же хватило ума не перечить господину. За него поручились другие рыцари, и Боэмунд в конечном счете не стал его карать, при условии, что провинившийся поклянется остаться в лагере. Так он и сделал, но через несколько дней все равно дезертировал, и на этот раз — насовсем. Новости о подобных предательствах с радостью встречали в Антиохии. Особенно сильное воодушевление вызвало известие о том, что Татикий, представитель самого императора, отбывает к своему господину, чтобы доложить о ситуации. Татикий дал Боэмунду торжественную клятву, что оставит за ним все захваченные во время похода города и замки. Шатер и вещи Татикия должны были стать залогом его возвращения. Но он так и не вернулся. Когда Теодор узнал об этом, он лишь покачал головой.

— Он — клятвопреступник, — прошептал Теодор. — И навсегда останется клятвопреступником.

В конце января Фируз собрал своих домашних и гостей. Сегодня, объявил он, мы будем праздновать чудесное известие, которое мы получили: Ридван, эмир Алеппо, идет нам на помощь с двенадцатитысячным войском, чтобы снять осаду. Эта новость разнеслась по городу как пожар; от радости горожане ликовали и танцевали, а во дворце началось празднество.

— Он сокрушит их! — воскликнул Фируз. — Мы зажмем их между стенами Антиохии и армией Ридвана!

Теодор натужно пытался изобразить радость. Имогена же вышла из комнаты под тем предлогом, что ей стало плохо. Казалось, что «Армия Господа» обречена на уничтожение. Позже вечером они собрались у себя в комнате. Теодор ничем не смог их утешить.

— Мы не можем им помочь, — хрипло прошептал он. — Только молитвами о их спасении.

И они стали ждать. Шли дни. Наконец к ним стали просачиваться новости. Произошло чудо! Очевидно, «Армия Господа» решила сразиться с противником на открытой местности. Оставив лагерь на Адемара и графа Раймунда, Боэмунд вышел с тысячей рыцарей против двенадцати тысяч врагов. Он занял позицию возле Железного моста, расположившись на ровной полоске земли примерно с милю длиной между большим озером и болотом, которое защищало его фланги. Затем Боэмунд перегруппировал свой отряд в шесть когорт и просто стал дожидаться приближения Ридвана. Тот вскоре прибыл с первыми лучами солнца. В лагерь франков галопом проскакали разведчики, громко крича о том, что здесь вот-вот появится неприятель. Боэмунд свирепо заметался по лагерю, пинками заставляя рыцарей проснуться, надеть доспехи и оседлать коней. Потом он приказал своей кавалерии выступать; пять фаланг выстроились в боевой порядок, а шестую Боэмунд оставил в резерве.

Многотысячная армия Ридвана наступала двумя колоннами. Турки ожидали, что франки бросятся в атаку, но они не сделали этого, и у турок не было иного выбора, как атаковать самим, рысью. День был пасмурным, и, как написала позже Элеонора в своих хрониках, отчаянная битва не на жизнь, а на смерть велась в унылом и мрачном месте под холодным суровым небом. Турецкие стрелы со свистом рассекли воздух, однако шеренга франков все равно не сдвинулась с места. То там, то здесь пустели седла на конях, а сами кони в панике пятились назад. Но франки твердо стояли под обстрелом, куплет за куплетом распевая псалмы и храбро встречая смерть, сыпавшуюся на них с неба. Наконец турки рванули во весь опор — и франки, пришпорив своих коней, сделали то же самое, подняв щиты и держа наготове пики. Они врезались в турок и опрокинули первую линию наступавших, которая, откатившись назад, вызвала полное смятение и неразбериху в рядах второго эшелона. После этого Боэмунд ввел в бой шестую фалангу, она обошла поле битвы и врезалась в правый фланг противника. Турок не спасли их быстрые кони. Боэмунд косил их, как крестьянин пшеницу, сначала копьем, а потом и мечом, а за ним неслись его рыцари с развевающимися на ветру розовыми штандартами. Атака франков была разящей и безжалостной. Сверкали мечи, рубя врагов, как нож капусту, сея смерть направо и налево. Турки не выдержали и побежали. Франки бросились за ними в погоню. Смятение и паника в армии Ридвана распространялись, будто волны от камня, брошенного в воду. В конце концов Ридван из Алеппо и его командиры бежали, оставив поле боя Боэмунду и его рыцарям, которые штурмом взяли неприятельский лагерь. Взвились черные знамена анархии и вседозволенности. Пленных не брали. Начались массовые казни. А через день Боэмунд выставил на шестах тысячи отрубленных голов, чтобы их могли созерцать жители города.

При известии о победе Боэмунда настроение горожан стало мрачным, Яги-Сиан и его советники были ошеломлены. Однако они все равно надеялись, что голод и болезни одолеют осаждающих. Из лагеря продолжали поступать все более удручающие известия. Чтобы утолить голод, франки ели коренья и варили кожаные ремни. Они набивали свои желудки липким сладковатым мясом павших верблюдов, а также мясом дохлых крыс и мышей. Некоторые из них опустились до людоедства и начали собирать трупы мертвых турок, с которых сдирали кожу и мясо, а потом варили в огромных чанах. Слухи об этой ужасной трапезе быстро распространились по лагерю, и некоторые приходили посмотреть. Раз отведав человечины, злоумышленники уже не могли остановиться и отправлялись на поиски свежих трупов на мусульманское кладбище за городом.

Теодор по секрету рассказал Элеоноре, что «Армия Господа» сократилась до каких-то тридцати тысяч, однако те, кто остался, все равно были твердо настроены на победу, особенно после того как прибыло подкрепление. В порту Святого Симеона пришвартовались корабли из Англии, привезя с собой инженеров и древесину для сооружения осадных орудий. Узнав об этом, Яги-Сиан организовал несколько ожесточенных набегов, но все они были отбиты. Теперь франки пришли к выводу о необходимости блокады всех городских ворот. Они захватили заброшенную мечеть возле Мостовых ворот, отбили атаки турок, выкопали двойной ров и возвели известняковую стену с башней, которую нарекли «Ля Магомери», что на старофранцузском означало «Благословенная Дева Мария». Но это было еще не самое худшее. В горах возле ворот Святого Георгия обосновался Танкред и стал нападать на караваны с припасами, захватывая лошадей и провизию, а потом занял близлежащий нежилой монастырь и укрепил его.

Когда март сменил апрель, в Антиохии поняли, что франки тверды в своем намерении взять город. Все ворота были теперь блокированы и взяты под контроль, и, несмотря на вылазки и дерзкие наскоки турок, «Армия Господа» держалась крепко. В Антиохии стали распространяться страх и паника. Базары и рынки уже не были такими изобильными, как раньше. В городе проживало много людей, и, по мере того как франки сжимали свою хватку, возник недостаток продовольствия. Элеонору и ее друзей перестали приглашать на банкеты. Пища стала дефицитом. Цены поползли вверх. Последствия осады ощущались все сильнее и сильнее. Яги-Сиан прибегнул к запугиванию. Он велел выводить пленных на крепостные стены. От одного рыцаря по имени Рейнольд, взятого в плен во время набега, потребовали, чтобы он отрекся от своей веры. Он отказался и был тут же казнен на городской стене, а его труп сброшен в ров. Потом на парапет вывели и других пленников. Снова их принуждали отречься от своей веры, но они отказывались. Тогда Яги-Сиан распорядился принести хворост; пленников — мужчин и женщин — привязали к шестам и разожгли огонь. Крики несчастных были слышны во всем франкском лагере, однако подобное варварство лишь укрепляло решимость крестоносцев.