Активным сторонником сближения двух стран был Мотоно Итиро, японский посланник, затем посол в России (1906-1916 гг.), с которой он успешно заключил четыре соглашения о сотрудничестве и разделе сфер влияния на Дальнем Востоке (соглашения Мотоно-Извольского и Мотоно-Сазонова 1907, 1910, 1912 и 1916 гг.). Кстати, один из его партнеров по переговорам – министр иностранных дел А.П. Извольский в 1900-1902 гг. – был посланником в Токио и тоже придавал немалое значение тихоокеанскому вектору российской дипломатии. После отзыва из Петрограда Мотоно стал министром иностранных дел в кабинете Тэраути, где на этом посту его позже сменил Гото. Но обо всем по порядку.
Японские документы, раскрывающие роль Гото в российско-японских и советско-японских отношениях, опубликованы едва ли не с исчерпывающей полнотой, но российские документы до сих пор остаются неизданными и, следовательно, недоступными большинству исследователей. Публикация их станет событием большой научной важности. Это относится прежде всего к советскому периоду, о котором пойдет речь в нашей книге, но дореволюционные связи Гото с Россией принципиально важны для понимания его позиции в двадцатые годы.
В мае 1908 г. в Петербурге Гото вел переговоры с П.А. Столыпиным и В.Н. Коковцовым, убеждая их в необходимости расширения сотрудничества с Японией и оказав тем самым немалое содействие усилиям Мотоно. Встреча Ито с Коковцовым в Харбине все-таки состоялась 10 октября 1909 г., через два года после того как Гото выдвинул эту идею. Переговоры шли успешно, но… при выходе из вагона на перрон Ито был убит корейским террористом, который таким образом нанес колоссальный ущерб российско-японским отношениям, хотя вряд ли чем-то помог своему народу. Индивидуальный политический террор давно доказал свою несостоятельность, не только не достигая декларируемых целей, но и приводя к противоположным результатам, однако долгое время оставался трагической реальностью как в Японии, так и в России (неполных два года спустя в Киеве был убит Столыпин).
В Маньчжурии Гото пробыл всего два года, осваивая новую для себя сферу деятельности, и справился с работой настолько успешно, что Кацура предложил ему пост министра путей сообщения в своем втором (июль 1908 – август 1911 гг.), а затем и в недолговечном третьем (декабрь 1912 – февраль 1913 гг.) кабинетах. В промежутке в июле 1912 г. Гото приезжал в Россию вместе с Кацура для переговоров об экономическом сотрудничестве, но визитерам пришлось вернуться домой раньше намеченного времени после получения известий о смертельной болезни императора Мэйдзи. В эти годы Гото освоился на вершине японского политического и бюрократического Олимпа, за которым до того мог наблюдать только издалека. Он стремился держаться в стороне от партийной политики и от столкновений конфликтующих интересов и амбиций, избрав для себя роль, если так можно выразиться, «беспартийного технократа». Это стало одной из главных причин его политической «выживаемости», поскольку он не имел наследственных титулов или капиталов, не был связан семейными узами ни с кем из сильных мира сего и, пользуясь покровительством ценивших его влиятельных политиков, никогда не был ничьей «тенью», отстаивая свою самостоятельность.
Третий кабинет Кацура пал в результате острого политического кризиса. Гото временно остался не у дел, однако его опыт переговоров с Россией был востребован в 1915-1916 гг. во время подготовки четвертого соглашения о разделе сфер влияния в Маньчжурии. Назначенный 9 октября 1916 г. премьером генерал Тэраути ввел в правительство двух главных русофилов японской политики – Мотоно в качестве министра иностранных дел и Гото в качестве министра внутренних дел.
Перспективы российско-японского сотрудничества и партнерства в Азии обозначились вполне реальные, но Октябрьская революция разрушила их. Страны Антанты единогласно отказали большевикам в признании и не шли ни на какие контакты с новой властью, считая ее «досадным недоразумением» или, по крайней мере, «временным явлением». Не был исключением и японский посол Утида, назначенный на смену Мотоно в декабре 1916 г. Отказ большевиков в феврале 1918 г. от всех политических и экономических обязательств царского и Временного правительств, больно ударивший в том числе по Японии, вызвал отъезд иностранных послов из Петрограда (Утида был официально отозван 27 февраля). Вскоре началась военная интервенция союзников. События эти хорошо известны, поэтому останавливаться на них мы не будем, а только кратко рассмотрим позицию Гото и японских дипломатов в связи с тем, что происходило в непосредственной близости от Японии, на границе сферы ее жизненных интересов.
24 апреля 1918 г. Гото сменил тяжело заболевшего Мотоно (через четыре с половиной месяца тот скончался) в качестве министра иностранных дел [Выступая 4 июля 1918 г. на V съезде Советов, Чичерин так интерпретировал отставку Мотоно: «Однако и в Японии начинается медленно, но верно борьба за право народа решать свою судьбу. И эта борьба прежде всего сказалась на вопросе о вмешательстве в русские дела. Человек, который был вдохновителем японской политики в смысле вмешательства, представитель отживающего, но еще сильного феодального строя в Японии, виконт Мотоно, бывший ранее посланник в России и тесно связанный с укрывшимися в Японии русскими реакционерами, должен был уйти».[81]]. Он был одним из первых не-дипломатов на этом посту, так что его назначение было непосредственно связано с начавшейся интервенцией. Мнения относительно ее необходимости в правящих кругах Японии разделились сразу же.[82] Евразийцы-русофилы во главе с Мотоно, Гото и военным министром Танака Гиити считали отправку войск на Дальний Восток необходимой, если возникнет угроза интересам Японии или японских граждан. Гото предостерегал от поспешных действий, опасаясь, что союзники заставят Японию таскать для себя «каштаны из огня». Однако он дал понять, что Токио сохраняет за собой полную свободу действий на случай реальной угрозы ее интересам и тут уже не будет считаться с мнением союзников.
Почему русофилы во главе с Гото стали сторонниками интервенции? Во-первых, они стремились к сохранению в России того режима, с которым привыкли иметь дело и с которым уже было успешно налажено сотрудничество (можно предположить, что вопрос о конкретной форме государственного строя – самодержавная монархия или демократическая парламентская республика – не имел для них, за исключением Мотоно, принципиального значения). Во-вторых, политическая нестабильность на Дальнем Востоке вкупе с радикальным изменением государственного и общественного строя мешали японскому присутствию и экономической деятельности в регионе в целом. Когда же новая власть «объявила войну» частной собственности, японские интересы в России оказались в опасности, поэтому интервенцию поддержали многие деятели промышленных, торговых и финансовых кругов. В-третьих, коммунистическая агитация, направленная на «освобождение» других народов, в том числе китайцев и корейцев, была опасна для японской колониальной политики, которой Гото придавал особое значение. В-четвертых, «левые» силы России, включая часть большевиков, обратили взоры к Соединенным Штатам как «демократической» стране и возможному союзнику в противостоянии японскому «империализму»; большевики и позднее считали американский капитал «аполитичным», а потому менее опасным для нового режима, чем «политизированный» и «империалистический» японский капитал. Наконец, в агитации за развертывание интервенции присутствовал и характерный для японской политической риторики моральный мотив – необходимость помочь союзникам в беде. Перечисленные факторы были актуальны не только для дипломатов или бизнесменов, но и для части военных, стремившихся если не прямо поставить под свой контроль Дальний Восток и Северный Сахалин, то обеспечить там безусловное преобладание японских интересов над всеми остальными.
Лагерь противников интервенции был более пестрым. Воодушевленные примером «русских товарищей», активизировались социалисты, вспомнившие о демонстративном рукопожатии Катаяма и Плеханова на конгрессе II Интернационала во время русско-японской войны. Дипломаты атлантистской ориентации, включая бывших министров Исии и Утида, считали интервенцию пустой тратой денег и сил: Россия не представлялась им перспективным партнером и тем более союзником, поэтому они предлагали ограничиться минимальными усилиями по защите жизни, прав и собственности японских граждан на ее территории, а затем эвакуировать их, закрыть и максимально укрепить границы, предоставив русским «вариться в собственном соку». Так думали лидеры атлантистов Сайондзи и Хара. Сложилась парадоксальная, на первый взгляд, ситуация: русофилы во власти были за интервенцию, русофобы – против.