Ну, так вот. В нашем старом галуте было принято, что когда умирал раввин, преимущественное право занять его место получал его сын или зять. Здесь, в «а голдене медине», где община может заключить с раввином хороший контракт и положить ему весьма солидное жалованье, да еще дать в придачу дом, машину и кучу разных других дополнительных льгот, — здесь, если раввин умирает или уезжает в другое место, синагогальный совет, естественно, опрашивает претендентов на освободившуюся должность и выбирает из них, кого захочет. Это в чистом виде бизнес — точно такой же, как, например, когда нанимают тренера футбольной команды. Но не так делались дела в Минске. Женившись на маминой матери, мой дед тем самым закрепил за собой место в одной из лучших минских синагог — в Романовской синагоге. Раввином там был знаменитый реб Исроэл-Довид Мосейзон, и, поскольку ни один из его двух сыновей не был раввином, первым претендентом на его место был «Зейде». Реб Исроэл-Довид, мой прадед, в честь которого меня назвали, был человеком большой учености. Он написал книгу под названием «Мигдал Довид», что значит «Башня Давида»: это сверхсверхкомментарий к книге «Сифтей хахамим» («Уста мудрецов») — сверхкомментарию к комментарию Раши к Торе. Коль скоро «Башня Давида» была не ходким детективным романом, а ученым трактатом, реб Исроэл-Довид напечатал эту книгу за свой счет тиражом семьсот экземпляров. Один экземпляр мама привезла в Америку — в доказательство своего высокого происхождения. Этот экземпляр хранится у меня до сих пор. Страницы от времени пожелтели и стали ломкими, но книгу все еще можно читать. Мне доводилось ее просматривать, и, могу вас уверить, это очень, очень хорошая книга — для тех, кто сколько-нибудь разбирается в талмудических тонкостях.
Обычно реб Исроэл-Довид спал не больше четырех часов в сутки, а остальное время дня и ночи посвящал изучению Торы; однако когда он писал свой сверхсверхкомментарий, он сократил себе время сна до двух часов. Это уж он перестарался. Когда его дочь выходила замуж, он был так болен и слаб, что его ветром качало, он не мог сам ходить, и на свадьбу его принесли на носилках. То есть, если говорить цинично, у «Зейде» виды на будущее были самые блистательные. Однако поток ученых восхвалений, обрушившихся на «Башню Давида», придал ребу Исроэлу-Довиду новых сил, здоровье его полностью восстановилось, и «Зейде» не оставалось ничего иного, как вернуться в знаменитую Воложинскую иешиву, снова приступить там к занятиям и ждать. Жены молодых раввинов в России знали, что им придется смиряться с таким благочестивым отреченьем их мужей от суеты мирской — иногда на многие годы, в ожидании того, когда ангел смерти обеспечит им постоянную работу.
О маминой матери я знаю только одно — каким образом случилось, что она вышла замуж за «Зейде». Когда «Зейде» был еще молодым ешиботником без гроша за душой, он проезжал как-то через Минск и остановился на субботу в доме реб Исроэла-Довида. Моя бабка влюбилась в него и не преминула сообщить ему об этом. Поведение, не подобающее, конечно, раввинской дочке, но так уж случилось. «Зейде» был, разумеется, совсем-совсем не пара для дочери «Башни Давида», как все называли реб Исроэла-Довида. Хоть и блестящий знаток Талмуда, «Зейде» был гол как сокол — сын простого, набожного деревенского трактирщика, у которого ветер свистел в кармане. Однако же, видно, у моей бабки было в характере что-то такое, что потом было и у мамы; ну, долго рассказывать, что да как, но кончилось тем, что к «Башне Давида» пришла смущенная сваха с брачным предложением от «Зейде». Был такой скандал, что небу стало жарко. Реб Исроэл-Довид, само собой, отказал «Зейде», обосновав свой отказ более чем возвышенным аргументом: дескать, «Зейде» не обладает достаточно глубокими познаниями в еврейском правоведческом кодексе — книге «Шулхан арух».
Из того давно исчезнувшего дома на Романовской улице Минска, через пропасть длиною почти в сто лет, через моря и континенты, доносится до меня дерзкий ответ моей бабки ее величественному отцу, как о том повествует наше семейное предание:
— Ну и что? Или мне за «Шулхан аруха» выходить замуж, что ли?
Эта отважная женщина, оставшаяся для меня смутной тенью, умерла во время родов, дав жизнь маме. И ее дерзкий ответ, донесенный до нас семейным преданием, — это главное свидетельство того, что она существовала. Чтобы она жила у меня в воображении, мне этого ответа вполне достаточно — и, возможно, читателю тоже. Ее звали Лея-Мирьям, или, сокращенно, Лея-Мира. В ее честь была названа моя сестра Ли, с которой вы познакомитесь, когда придет пора.
Но мы все еще не вывезли маму из Минска. За шифскарту — то есть билет на пароход — нужно было выложить двести рублей, а где нищий «Зейде» мог достать такие деньги? Это же было целое состояние.
В мою жизнь «Зейде» вошел суровым седобородым стариком на седьмом десятке, но это был уже совсем не тот «Зейде» из Минска, который женился сперва на дочери одного раввина, а потом на дочери другого. «Зейде» брал себе жен только из сливок общества, и между первой женой и второй он не долго куковал вдовцом. В те годы, как рассказывала моя тетка Соня, он был высоким, плечистым, задорным крепышом, и долгие годы, проведенные за изучением Талмуда, не убили в нем веселости и жизнелюбия. Ему, конечно, нужна была женщина в доме, и он женился на дочери кайдановского раввина, а почему бы и нет? Я ни разу не слыхал от «Зейде» ни одного худого слова о покойной маминой мачехе. Он даже, как мне кажется, иногда вспоминал о ней с какой-то затаенной тоской, но, конечно, не при маме, это уж точно. А теперь — о том, откуда мама раздобыла двести рублей.
По-моему, всем понятно, что, женившись по очереди на двух раввинских дочках, «Зейде» получал места сразу в двух синагогах. Казалось бы, чего лучше? Но сразу две синагоги для одного раввина — это, пожалуй, чересчур много добра в одной клети. Когда именитый автор «Башни Давида» в конце концов умер, причем не в таком уж преклонном возрасте, и «Зейде» примчался из Воложина в Минск, чтобы с подобающей скорбью вступить в права наследования, ему преградило дорогу препятствие по имени реб Янкеле.
Реб Янкеле до того много лет был помощником реб Исроэла-Довида. Вам следует уразуметь, каковы в нашем старом галуте были служебные обязанности раввина, считавшегося талмудическим светилом. Прославленный автор «Башни Давида» за год два-три раза вел общественную молитву и с важным видом выносил суждения по особо сложным правоведческим вопросам, а в остальное время он лишь придавал блеск общине самим своим присутствием, внушавшим священный трепет, тогда как всю повседневную работу выполнял его помощник: он учил мужчин Талмуду, давал домохозяйкам указания насчет кошерности или некошерности той или иной курицы и так далее. А светило-раввин тем временем предавался ученым занятиям, молился, размышлял и писал. Таким образом, реб Янкеле завоевал уважение многих членов общины, которые и слышать не хотели о том, чтобы вакантное место усопшего реб Исроэла-Довида занял какой-то чужак, а не реб Янкеле, которого они так хорошо знали. Фракция сторонников реб Янкеле доказывала, что, коль скоро «Зейде» сейчас женат на дочери кайдановского раввина, то его-то место он и должен унаследовать, не так ли?
Это звучало вполне логично, и казалось, что бедняге «Зейде» уже ничто не светит, но у него в запасе был козырной туз — а именно моя мама. Дело в том, что мама была любимицей всех, кто молился в Романовской синагоге; как она сама объясняет, ее любили за острый ум и красоту. И вот фракция сторонников мамы вышла в бой против фракции сторонников реб Янкеле. И когда рассеялся пороховой дым, в Романовской синагоге оказалось сразу два раввина: каждому из них отвели свое почетное место у восточной стены. Два раввина в одной синагоге? Невероятно, но факт. И такое положение длилось много лет.
А затем скончался кайдановский раввин — отец второй жены «Зейде». Наверно, «Зейде» охотно занял бы монопольное место в Кайданове, но и здесь на пути у него возникло препятствие. В делах, касающихся добывания средств пропитания, у русских евреев мало что делалось без сучка без задоринки: уж слишком это были, в большинстве своем, бедные, голодные и отчаявшиеся люди. В Кайданове жил другой зять скончавшегося раввина, и он, само собой, тоже хотел занять освободившееся место. Конечно, у «Зейде» было право старшинства. Однако он жил в другом городе, и у него уже была своя община — или, по крайней мере, половина общины — в Минске. Этот аргумент и выдвинула кайдановская фракция противников «Зейде». «Зейде» претендовал сразу на два раввинских места — и в результате оказался где-то посередке между ними.