— А где?

— В машине. Здесь есть пустырь. Недалеко.

— Презервативы есть?

— Конечно!

— Садись.

Она села рядом. В руках — мятый пластиковый пакет. Глебу стало интересно, что в пакете.

Какое-то время ехали молча. Потом Глеб подумал, что деликатничать вроде бы нечего Не для этого он посадил ее в машину.

— Что у тебя в пакете?

— Кошелек, сигареты, салфетки. А что?

Глеб удивился тому, как легко она ответила. Попробовал бы кто-нибудь спросить Глеба, что в портфеле у него. Он бы расценил это как покушение на личную независимость. Хотя что за независимость у шлюхи?

— Сколько тебе лет?

— Восемнадцать. А что?

Глебу стало смешно. Его дочери тоже только что исполнилось восемнадцать. Теперь по законам плохого сериала оставалось выяснить, что зовут шлюху Ольгой, как и его дочь, раскаяться и „встать на путь истинный“.

— И давно работаешь?

— Сегодня вышла.

— Я про вообще.

— Полгода. А что?

Опять ехали молча. Она только иногда подавала голос: „Направо, налево“. У нее была неплохая фигура. Вернее, плохая — чересчур худая, без груди и, как Глеб успел заметить, без попы; но, по крайней мере, она не была коровой, что для уличной шлюхи уже немало. А лицо какое-то размазанное. Глаза блестели, но не блеском восторга и восхищения. Тот блеск Глебу был хорошо знаком. А здесь — недосып или наркотики. Только СПИДа ему не хватало.

Глеб не пробовал наркотиков. Естественно, не по идеологическим соображениям. Боялся стать зависимым. Свобода во всех ее проявлениях была для Глеба ценностью абсолютной.

Конечно, Глеб понимал, что реальной свободы у него нет. Он с неприязнью вспоминал времена зубрежки классиков марксизма-ленинизма. Тем не менее некоторые цитаты признавал справедливыми. Например: „Нельзя жить в обществе и быть независимым от общества“. Правда, Глеб забыл, кто это сказал. То ли Ленин, то ли Плеханов.

Но одно дело зависеть от общества — от тех, кто платит деньги, кто покупает его передачи, и другое — от тех, кому платит он, от мелких чиновников, гаишников и прочей шушеры. Зависеть от продавцов наркотиков он не хотел.

— Наркотиками балуешься?

— Нет! Мне этого не надо!

Ответ прозвучал быстро и слишком эмоционально. „Значит, не врет“, — решил Глеб.

— Когда ты лишилась невинности?

— Год назад. А зачем вам?

— Интересно. Расскажи, как это произошло?

Наступал самый опасный момент. Глеб не собирался заниматься сексом в машине. В смысле, как она сказала, „трахаться“. Но вот станет ли она говорить и рассказывать о себе просто так, без привычного ей занятия с клиентом? С другой стороны, кто ее будет спрашивать, не расскажет — он не заплатит. Говорить-то небось легче, чем торговать телом. Хотя…

— Чего молчишь?

— Я не хочу.

— Давай сразу определимся — я плачу за то, что я хочу, а не за то, чего хочешь ты!

Она посмотрела на Глеба не так, как смотрела до того. Однако смысла взгляда он не понял.

— Здесь направо.

Они проехали по разбитой грунтовой пыльной дороге метров двести и выехали на заасфальтированную площадку перед воротами заброшенного строения, наверное, автобазы. Или склада. „Я живу в другой Москве“, — подумал Глеб.

— Я жду.

— Меня изнасиловали.

— Как? Где? Расскажи подробно.

— Вам рассказать, как вставили-вынули? — с агрессией спросила она.

И вдруг Глеб решил, что самое интересное для него не купить ее рассказ, а перехитрить. Сделать так, чтобы она рассказала все добровольно. Вспомнилось читаное о том, как клиенты лезли в душу к проституткам. Не в его правилах походить на других. Но любопытство, желание прикоснуться к чему-то постыдному пересилило.

— А что, их было несколько?

— Двое.

— Ну и расскажи. Мне, правда, интересно.

— Зачем вам?

— Объясню. Я никогда не понимал, как эти подонки могут насиловать женщину. Это же мерзко!

Расчет оказался верным. Услышав „подонки“, она посмотрела на Глеба опять по-новому.

— Хорошо. Расскажу. Это было в психушке. Они затащили меня в подвал. Один держал, второй насиловал. Все?

— Потом они поменялись?

— Да. То есть нет. Второй трахаться не любил, он заставил меня делать минет.

— А что ты в психушке делала?

— Пришла навестить одного из них.

— Так вы были знакомы?

— Да.

— И что потом?

— Ничего. Один из них, тот, что был в психушке, умер через полгода. От передозы. А второй сидит за убийство. Так им и надо! Бог покарал!

Последние слова она произнесла и с гневом, и с почтением. Во всяком случае, Глеб услышал именно эти чувства.

— А ты что, в Бога веришь?

Она резко повернулась к нему и удивленно спросила:

— А как же? Как же не верить?

Глеб в Бога не верил. То есть допускал, что есть какая-то сверхсила, сверхразум. Теория Дарвина его не устраивала хотя бы в силу оскорбительности лично для него. На философском уровне он исходил из того, что Бога, о котором говорят все религии, быть не может. Иначе, почему те, кто в него верят, живут так жутко? Он, благополучный, в Бога не верил. А обиженные Богом почему-то верили.

— Ну хорошо. Скажи мне, Оля, а почему ты начала работать?

— Я — не Оля. Я Катя. Но если хотите, можете называть меня Олей.

Глеб рассмеялся. То, что он ошибся и эту девчонку звали совсем не так, как его дочь; что он обманулся; что он самоуверенный болван, — все это подняло настроение. Глеб впервые за полчаса испытал к девочке что-то схожее с симпатией.

— Ну, хорошо, скажи мне, Катя, почему ты пошла на улицу?

— Надоело просить у мамы деньги на сигареты!

Глеб ожидал любого ответа, кроме этого. Не исключал и варианта — „Не твое дело“. В любом случае он должен был прозвучать с вызовом. Наверное, самый ожидаемый, самый стандартный, как ему казалось, ответ мог быть: „Все из-за приватизации“. Глеб улыбнулся, У политиков, журналистов и деловых людей всегда и во всем был виноват Чубайс. Не собственная глупость или неудачливость. А шлюшка оказалась честнее, сказала правду.

— Мама знает, чем ты занимаешься?

— Знает — не знает! Давайте к делу перейдем. Мне работать надо.

— Хорошо, ты только ответь.

— Думаю, что не знает. Хотя, может, и догадывается. Ну, так что делать-то будем?

— Давай ничего не будем. Просто поговорим.

— Нет, разговорами я денег не заработаю, а время потрачу.

— Хорошо. Что там, в ассортименте, самое дешевое?

— Минет. Но я вам советую минет с ласками. Это — триста.

— Давай так, я тебе дам двести, как за обычный минет, но делать мы его не будем. Просто поговорим.

Она посмотрела на Глеба с некоторым удивлением. Но только некоторым. „Наверное, считает меня импотентом“, — подумал Глеб.

— Как скажете. Только, пожалуйста, дайте деньги сейчас.

— Да я не убегу.

— Понимаю. Но так принято. Считайте, что такая примета у меня. Вам это должно быть понятно.

— А почему ты считаешь, что для меня важны приметы?

Глеб искренне удивился. Он действительно был суеверен. Во всяком случае, идя на важные переговоры, всегда надевал одни и те же „счастливые“ запонки, входил в комнату, где должна состояться ответственная встреча, с правой ноги…

— Вы — богатый. А богатые всегда боятся, что что-нибудь случится.

— Ну, ладно. Получи, коли ты такая умная, — сдался Глеб и полез за портмоне.

С раздражением обнаружил, что сотенных нет. Достал пятисотрублевку и, держа ее в руках, сказал:

— У меня мельче нет. Давай так, когда мы с тобой отсюда поедем, я разменяю и отдам.

— Хорошо. Только пускай деньги будут у меня. — В голосе Кати прозвучали жесткие нотки.

— Пускай. Я тебе доверяю, — согласился Глеб.

— Так что вы хотели узнать еще?

Глеб задавал вопросы. Она отвечала. Подробно. Без эмоций.

Глеб узнал, что Катя москвичка. Это его удивило: он всегда считал, что придорожные московские проститутки — либо с Украины, либо из Белоруссии.