Только месяцы спустя она узнала о его работе, о поездках в неисследованные районы Земли. Последней стала экспедиция лингвистов в Андах – его взяли, потому что он был хорошим альпинистом. Первобытные горы, ослепительный блеск ледников, потом – снежное облачко над склоном и пушечный грохот несущейся лавины. Его откопали – со сломанной, неестественно повисшей рукой.

Он осторожно обхватывал ее за плечи и крепко прижимал к себе – она не могла вздохнуть. Потом снова задумывался, уходил куда-то далеко в свое Зазеркалье.

Андрей… Он мог стать для нее всем, человеком, который заменил бы ей всех, дал все, чего она была лишена в жизни…

Однажды они сидели на пляже в Солнечном, вытянув босые ноги на мокром песке. Сломанной веткой Ключевский задумчиво чертил по песку – рисовал каких-то странных человечков, стирал и снова рисовал их.

– Что это? – спросила она.

– Письмена. Я видел их на разных сторонах Атлантики: в Сахаре, в Мексике, на пирамидах ацтеков. Это язык прачеловечества. Все, что осталось от какой-то неизвестной нам цивилизации.

– Значит, их никто уже не прочтет?… Мертвый язык!

– Язык не умирает. Он живет и после смерти народа. Надо только найти ключ. Я, кажется, знаю, где искать. В Андах есть племена, которые говорят на неизвестном языке. Я видел там вот эту надпись – из таких же человечков.

– Как интересно… – Лариса задумалась. – Это вроде письма к нам. От мертвых к живым, до востребования. Это же страшно важно – как завещание…

С залива потянуло холодом. Беззвучные, прозрачные волны одна за другой подбирались к шеренге танцующих человечков. Лариса не отрываясь смотрела на них. Гибнущие человечки бежали по песку и исчезали, не в силах спастись от настигающих их волн.

Андрея не было несколько дней. Такое случалось и раньше. Он уезжал по срочным делам. Не успев проститься бросал в почтовый ящик записку. Пять дней почтовый ящик был пуст. На шестой день непослушными пальцами она вытащила из него конверт. Знакомый почерк, без обратного адреса. Ногтем надорвала край, развернула письмо.

"Здравствуй, дорогая Лариса!" – прочла на лестнице, закрыла глаза, сложила исписанный с двух сторон лист. Медленно, останавливаясь на ступеньках, поднялась в свою квартиру, на цыпочках прошла в свою комнату.

"Здравствуй, дорогая Лариса! – писал он. – Когда ты получишь это письмо, я уже буду далеко от тебя. Я должен уехать в туманное Зазеркалье. Опять надолго. Организована наша экспедиция. Я нужен там.

Закончился мой отпуск в ту жизнь, где есть ты. Я только сейчас понял, как далеко я зашел, как ты стала нужна мне. Прости меня – я бежал, бежал от тебя и от себя. Вспомни увертюру к "Тангейзеру" – там все сказано…

Ты не знаешь цены себе и своей красоте. Я не могу сказать тебе – жди и не прошу никаких обещаний.

Андрей".

Антонова спокойно дочитала письмо и долго сидела, мертвыми глазами глядя в окно. Прошел час, может быть, два или три, когда Лариса зарыдала так отчаянно и громко, что из гостиной прибежала ее испуганная мать. Она, кажется, вызвала врача. Были еще какие-то люди- Лариса не помнила.

После этого письма Лариса возненавидела свою внешность. С радостным и злым чувством отмщения она обрезала свои волосы, выбросила косметику, безжалостна и высокомерно отказала что-то почуявшим и осмелевшим женихам, оставила дома плачущую мать и ушла плавать. Угрюмые воды океана, строгая форма, вахты, – она пошла на "Садко", как шли в монастырь…

Лариса оторвала глаза от иллюминатора, вздохнула – ей не хватало дыхания.

Хлопнула дверь, в каюту вошла Оля Конькова. Лариса грустно улыбнулась. Перед глазами у нее снова всплыли буквы и строчки надоевшего меню.

Оля сбросила туфли, не раздеваясь легла на койку. Лариса прислушалась. Ей показалось, что Оля плачет. "Ну вот…"- покачала Лариса головой и встала из-за стола. Потом подошла к Олиной койке и осторожно села на край.

Оля лежала неподвижно, отвернувшись к переборке. На переборке висела фотография моряка с доброй улыбкой на бородатом лице.

"Капитан Коньков, – подумала Антонова. – Капитан погиб, а улыбка осталась…"

Лариса знала, не спрашивая и не удивляясь, как долго плачется по отцовской улыбке. Она нагнулась и молча по-матерински погладила неудобно заломленную руку. Ушедшие не возвращаются – они обе знали это.

"25 декабря. Бискайский залив", – пишет Шевцов в своем журнале.

Зима осталась где-то позади. Пригревает совсем не зимнее солнце. С палубы не хочется уходить. Попутный ветер гнет дым к носу судна. Волны похожи на холмы. Их видно до самого горизонта.

Вода в заливе синяя-синяя. Вспенившаяся вдоль бортов и за кормой, она вдруг становится ярко-голубой. Голубая пена васильками цветет на гребнях волн.

На открытых палубах в шезлонгах, обращенных к солнцу, дремлют пассажиры. Небо затянуто прозрачной дымкой. Слева по борту коричневой лентой тянутся берега Испании.

Каждое утро в 9.00 начинается обход судна. У информбюро встречаются старший помощник, пассажирский помощник, доктор Шевцов и еще кто-нибудь из офицеров. Утром на вахте в информбюро дежурит Лариса. Виктор Шевцов заметил, что офицеры нарочно приходят на обход пораньше, чтобы постоять несколько минут у полированной стойки, уставленной телефонами, и поболтать с Ларисой. Похоже, к ней неравнодушно полтеплохода.

Шевцов смотрит на часы – до девяти еще семь минут! Оказывается, и он пришел раньше, чем нужно…

Обход, как военный патруль, идет по "Садко". Впереди старпом Андрей Стогов, – как всегда, гладко выбрит, в белоснежной рубашке. В его плечах и спине чувствуется медвежья сила, но походка мягкая, он движется по судну легко и бесшумно, пугая вахтенных и стюардесс своим внезапным появлением. Лицо у Андрея всегда спокойное. Только когда разносит кого-нибудь, "в глазах появляется блеск – смотреть больно.

За старпомом шагает доктор.

Евгений Васильевич, пассажирский помощник, обычно идет сзади – сутулится, ногами шаркает – занят своими мыслями. Андрей его предупреждает: "Женя, тут подволок низкий – пригнись". Или: "Осторожно – ступенька!"

Стогов по традиции идет со сверкающим белизной носовым платком в руке – ищет пыль. Но, как правило, к концу обхода платок остается чистым.

Проверяющие заглядывают во все уголки судна: в каюты команды, продовольственные кладовые, на камбуз. На камбузе им навстречу, как белоснежный парусник, выплывает Дим Димыч.

Его хозяйство – это не просто кухня в береговом понятии. Это целый комбинат с цехами и сложными агрегатами, электрическими плитами и котлами, сверкающими никелем и ослепительной белизной. Здесь готовится пища на тысячу человек – и какая! Сотни рецептов в ходу. Тайны французской, итальянской и восточной кухни претворяются в дымящиеся, ароматные блюда. Острые закуски, украшенные зеленью, художественными произведениями заполняют подносы. В кондитерском цехе, как фарфоровые, светятся пирожные.

Шевцов втянул в себя воздух и проглотил слюну.

У Дим Димыча солидное войско и большая ответственность. Врасплох директора ресторана не застанешь. Его лазутчики, конечно, уже донесли о приближении обхода. Лучезарно улыбаясь, Дим Димыч широкими плечами загораживает дверь в посудомоечную. Пока он заговаривает главному врачу зубы, за его широченной, во всю дверь спиной поварята прячут недомытые кастрюли.

– Мое почтение, доктор! – весело машет он рукой. – Опять тараканов ищете? Нету, не ищите. Да и какой у нас таракан – мелочь. Вот в тропики придем – там таракан! Идет навстречу, ногами топает, усы на полметра. А встанет – не разойтись! Кукарача его зовут. Это да!

Кастрюли уже вымыты, остались тарелки. Дим Димыч не умолкает:

– А какой москит там – зверь! С палец толщиной. Куда нашему комару до него!

Шевцов смотрит на руки директора. Если с его палец, то это и впрямь страшно.