Изменить стиль страницы

Генерал и полковник подходят ближе. За ними пододвигается вплотную вся свита.

— Кто здесь старший?

Грибан спрыгивает с машины, вытягивается перед генералом во весь свой рост:

— Командир батареи четырнадцать сорок седьмого самоходного артиллерийского полка старший лейтенант Грибан!

Генерал протягивает ему руку:

— Член Военного Совета генерал Свиридов. Как прошла операция?

Грибан сначала медлит с ответом, собирается с мыслями, затем начинает докладывать быстро и четко:

— Огневые точки в Нерубайке подавлены и частично уничтожены. Мы были вместе с танкистами двадцать четвертой бригады. Потеряно три танка и одна самоходка. Убито одиннадцать человек. Примерно столько же раненых. Троих пока не нашли.

— Я говорил вам, комбриг, — тихо произносит генерал, обращаясь к полковнику. Голос его дрожит: — Ведь люди, люди погибли. Буду ставить вопрос в Военном Совете…

Он осекается, долго, надрывно кашляет.

— Товарищ генерал, — успевает вставить полковник, — эта дорога — стержень будущего наступления всего корпуса. Произвести операцию приказано свыше.

— Все надо делать с умом, — говорит ему в тон генерал. — Разберемся.

Он круто поворачивается и, не простившись, шагает прочь. От группы, словно тени, отделяются три фигуры и шагают вслед за ним к «виллису». Оставшиеся молчат, смотрят им вслед. Из-за самоходки появляется высокий сухощавый майор.

— Товарищ полковник, разрешите обратиться?

— Что еще?

— Разрешите передать второй батальон в распоряжение подполковника Репина?

— Приказываю передать батальон Сухову. О Репине забудьте. Сухов здесь?

— Я, товарищ полковник!

— Принимайте командование!

— Слушаюсь, товарищ полковник!

— Яманидзе здесь?

— Так точно, товарищ полковник!

Заложив руки за спину, командир бригады прохаживается взад-вперед перед вытянувшимися офицерами, затем негромко, словно рассуждая с самим собой, начинает отдавать команды:

— Яманидзе… Занять исходные позиции на отметке 197 и ждать приказа. Вам же: по этой дороге в Нерубайку отныне чтобы ни одна мышь не могла проползти. Выполняйте!

— Есть выполнять!

— Степанов!

— Я слушаю!

— Слева по балке скрытно выйти на подступы к Омель-городу. Сосредоточиться и ждать приказа. Поддерживать Степанова будет Бондарев. Дякину обеспечить артподготовку для подавления огневых точек противника на подступах к Омель-городу и Нерубайке. Исходные позиции занять к четырнадцати ноль-ноль. В шестнадцать ноль-ноль всем быть у меня для уточнения обстановки.

Тает, расползается группа, окружающая комбрига. И вот с ним остаются только три офицера. Они молча смотрят на полковника, который, сосредоточенно глядя под ноги, все ходит и ходит, о чем-то задумавшись, никого не замечая вокруг.

А к высотке уже подступает рассвет.

Подкрепление

На фронте затишье… img_17.png

Кажется, лес раздулся, словно резиновый. И не подумал бы, что он может вобрать в себя столько людей и машин. Танки и самоходки, с треском ломая хрупкие от мороза деревца, пятятся в него задом, и он безропотно принимает их, прикрывает седыми ветвями. Вот заглохли моторы. И теперь из кустов видны лишь темные зрачки орудий, выжидательно, настороженно глядящие в небо. Они будто высматривают, куда стрелять.

Рядом нырнули в чащу санитарные машины с красными крестами на пузатых брезентовых кузовах, «студебеккеры» с прицепленными к ним дымящимися походными кухнями.

Подпрыгивая на бороздах, как на шпалах, вдоль кромки леса прокатил «виллис». Резко развернувшись, он юркнул в узенькую арку, словно для этого и созданную кряжистыми дубками-соседями.

Тягачи, натужно урча, притащили орудия. Тракторы долго примериваются, словно обнюхивают кусты, ерзают на месте взад и вперед и, наконец, тоже вползают под голые верхушки деревьев.

Лес, как говорится, набит битком. А машины все идут и идут. Тридцатьчетверки. Самоходки. «Катюши». «Шевроле». Наши горьковские полуторки-газики с минометами на прицепах…

Зажатый в распадке склонами трех высоток, лес будто замер в тревожном предчувствии и ожидании. Он никогда не видел и, наверное, не увидит такого нашествия. Кое-где с треском рухнули на землю деревья, раздавленные танками. Тут и там виднеется с корнем вывороченный гусеницами кустарник.

Из лощины, что синеет слева в километре от нас, в полдень один за другим начинают выползать танки. Их приземистые темно-зеленые панцири словно репьями облеплены пехотинцами. Тридцатьчетверки направляются к нашему левому флангу.

В этом секторе уже занял позиции артиллерийский дивизион. Утром было видно в бинокли, как артиллеристы закапывали пушки в землю, маскировались. И вот рядом с ними ищет пристанища целый танковый полк!

Грибан заметно повеселел. Теперь он все время в окружении командиров машин.

— Комбат всегда радуется, когда жареным начинает пахнуть, — подмечает Юрка.

Теперь никому не хочется забираться в блиндаж. Раз к передовой движется такая сила, значит, действительно чем-то «запахло», значит, ждать перемен. Мы садимся на груду хвороста, заготовленного впрок для обогрева землянки, и обсуждаем возможные ситуации. Оживляется даже Зуйков, с удовольствием покинувший наблюдательный пункт. Кохов смилостивился, отпустил его к нам на высотку, чтобы «усилить наблюдение за противником», и теперь мы курсируем по знакомому маршруту втроем.

— Надоело к Кохову в гости шататься. Скорее бы в наступление, — говорит Зуйков с тихой довольной улыбкой, которая так редко появляется на его потемневшем, задубелом лице.

Сейчас он не может скрыть радости, становится разговорчивым, и из его слов не трудно понять, что не такой уж он «малограмотный», каким кажется с первого взгляда. Зуйков неплохо разбирается в обстановке. Оказывается, он уже давно понимал, в каком пиковом положении находились мы здесь на высотке. Раньше об этом молчал. А сейчас, когда с одного фланга окончательно миновала опасность, а со второго немцы полезть уже не рискнут, сержант заговорил по-другому.

— А ведь мы тут чудом каким-то держались. Хоть слева, хоть справа, хоть сзади нас голыми руками можно было взять. Вон с той горы спуститься бы одному «тигру» — и все… Грибану его не достать бы. Наши «плевательницы» с «тигром» метров за девятьсот только могут драться. А он и за полтора километра батарею разделает под орех…

Зуйков говорит не спеша, размеренно, изредка поглядывая на окружающих, словно проверяя действие своих слов.

— Точно, — повторяет он свою мысль. — Вот вышел и расстрелял бы наши коробки. Я только этого и боялся. А теперь у немцев кишка тонка…

Зуйков хочет что-то добавить, но, повернувшись назад, осекается на полуслове:

— Смотрите!..

Из балки прямо к нам поднимаются полковник Демин, майор Усатый и капитан Петров. Командир полка, будто саженью, отмеривает каждый шаг длинной и плоской клюшкой, которая отливает на солнце золотистым блеском, как хорошо закопченная рыбина. И он, и замполит, и начальник штаба в новеньких зеленых шинелях с желтыми погонами, отбрасывающими зайчики света. Чистенькие и подтянутые, они предстают перед нами словно совсем из другого мира. Их появление оказалось столь неожиданным, что даже у непробиваемого Смыслова глаза расширяются от изумления. Однако он быстро берет себя в руки. Когда офицеры подходят вплотную, он вытягивается по стойке «смирно», вскидывает автомат «на караул» и докладывает, с преувеличенным старанием выговаривая слова:

— Товарищ полковник! Часовой на посту старший сержант Смыслов. На высотке спокойно!

Кивнув в ответ, Демин оглядывает «часового» пристальным взглядом из-под очков:

— Что это вы тут охраняете?

— Командный пункт батареи. Вот этот блиндаж!

Командир полка поворачивается ко мне, и я чувствую, каждой клеточкой ощущаю, как съеживаюсь под его буравящим взглядом.

— А вы кого охраняете?

Но Юрка успел подумать и обо мне.