Теперь они дрались, пренебрегая защитой, стараясь пронять друг друга кажущейся нечувствительностью. Они оба обладали большим терпением, и это обострило бой.

До предела наэлектризованная публика разжигала их выкриками и бешено била в ладоши. Хлопки и шум не прекращались.

И вот левая рука Берлунда наконец угодила в висок Кочеванова.

Кирилл на мгновение замер и, не удержавшись на ногах, упал.

Взрыв восторженного рева покрыл все.

Но это был не нокаут: русский нашел в себе силы подняться до счета «восемь» и принял прежнюю боевую стойку.

«Тактика верна, — обрадовался Берлунд. — Победа приближается. Теперь пусть противник выдержит мой темп боя». Не жалея рук, он начал хлестать Кочеванова и левой и правой. Он финишировал, вкладывая в удары всю силу.

Кирилл понял, какую ошибку он совершил, приняв предложенную противником манеру вести бой. Отбиваясь встречными, он стал уходить из-под тяжелых ударов.

Крики одобрения понеслись со всех концов стадиона. Публике казалось, что советский боксер выдохся, что он не может драться на равных с их чемпионом и поэтому отступает, уклоняется от ближнего боя.

В конце раунда наступил такой момент, когда все зрители вскочили с мест, уверенные в том, что сейчас Берлунд докончит противника. Но Кочеванов, вдруг резко изменив тактику, неожиданно сбил его на землю.

Это был нокдаун за нокдаун.

Безрассудство обоих противников во втором раунде вымотало их. Они едва переводили дыхание.

Дядя Володя, обтирая мокрой губкой затылок, шею и грудь Кирилла, шептал:

— Как он тебя завлек на этот идиотский открытый бой? Держись старой тактики — не пропускай ни одного удара. Ты победишь.

В третьем раунде оба противника как бы заново стали нащупывать друг друга. Иногда их перчатки были так близки, что касались одна другой, но это не вызывало вспышек и взрывов. Лишь время от времени боксеры тревожили друг друга легкими финтами, бойцы тщательно закрывались, сохраняя энергию для решающего момента.

Такой сложной и трудной схватки норвежцу еще не приходилось вести. Русский поражал тем, что действовал в более быстром темпе, чем мог предложить Берлунд. Правда, он осыпал ударами не очень сильными, но частыми и назойливыми. Они раздражали, выводили из себя. Казалось, что русский играя бьет куда вздумает, и блокирует как хочет. Это угнетало. «Неужели ничья? — досадуя, думал норвежец. — Надо найти хоть какую-нибудь щель в защите».

Работая в полсилы, Берлунд стал зорко всматриваться. Вот он приметил, что левый локоть Кочеванова при защите бывает приподнят выше нужного. Ударом под последнее ребро не трудно лишить боксера дыхания. Но здесь могла точно действовать только правая рука, а в нее Берлунд не верил. Требовалось найти цель для левой. Он напряг все свое внимание и, вспомнив, каким ударом был сбит русский, обрадовался: «Ход найден. Правой под ребро… тот инстинктивно прижмет локоть… левой — в голову».

Найдя удачный ход, Берлунд однообразными, повторяющимися комбинациями стал приучать Кочеванова к иной защите. Ему надо было усыпить бдительность противника. И норвежец то короткими тычками атаковал область сердца, то переходил на свинги, исподволь готовясь к удару, в который будет вложена вся сокрушающая сила левой руки.

Кочеванов с такой же осторожностью расчищал путь к своей цели. Он терпеливо ждал, когда уязвимое место Берлунда — подбородок будет меньше всего защищен.

Дважды казалось, что он уже уловил этот момент, но боязнь неточным попаданием надоумить норвежца плотнее закрыться останавливала его руку, уже шедшую на удар.

Оба бойца осторожно продвигались к намеченной цели.

Их собранность, глухая сосредоточенность, предвещавшая неожиданные действия, заставили насторожиться трибуны.

Томительная тишина охватила стадион. До конца раунда оставалось менее минуты. [2]

Вот уже локоть Кочеванова почти не защищает печени. Последнее напряжение воли… Берлунд, резко ткнув правым кулаком в бок русского, отдал всю тяжесть тела левой руке…

Кирилл предвидел это, чуть уклонился и быстро послал правую руку навстречу — в открытый подбородок норвежца… Русский успел сжать пальцы в последнее мгновение и почувствовал резкий толчок. Попал!

Удар был так чист, что Берлунд упал на землю, не ощутив боли. Лежа спиной на жестком помосте, он еще работал ногами, не веря в свое поражение, а судья, как метроном, отсчитывал секунды:

— Семь… восемь… девять… Аут!

Публика онемела. Свершилось непоправимое — Ялмар, их надежда и гордость, нокаутирован.

В наступившей тишине раздались робкие аплодисменты, которые были подхвачены трибунами. Напряженным нервам нужна была разрядка.

Кочеванову не дали спрыгнуть на землю. Его подхватили десятки рук и под приветственные выкрики понесли через весь зал.

Ширвис сидел потрясенный, считая себя нагло ограбленным. Он, кому должна была принадлежать эта буря восторгов, затерялся здесь, в бушующем море маленьких человечков.

— Идем… уйдем отсюда!

Ян схватил Штоля за руку и, яростно работая локтями, поволок его к выходу.

Матч продолжался.

На ринг вышли бойцы полутяжелого веса. Бой опять был горячим. Стадион снова зажил одним дыханием с боксерами.

Норвежцы делали все, чтобы сравнять счет. Схватка полутяжеловесов чуть не окончилась новым поражением, ее насилу свели к ничьей. Ждали победы от чемпиона тяжелого веса, а произошло непонятное — огромный, непревзойденный Ула Квестад был нокаутирован на третьей минуте сухощавым русским крепышом, который сам поспешно бросился поднимать поверженного противника.

После окончания матча публика с галерки сбежала вниз и, сгрудившись у помоста, била в ладоши до тех пор, пока не вышли на ринг все советские боксеры.

Глава шестнадцатая

В аэроклубе Ирину готовили к полетам на спортивном моноплане, который мог подняться на такую высоту, на какой еще ни одна женщина не бывала. Прежде чем сесть в новый самолет, летчица должна была пройти испытания в специальной барокамере.

После врачебного осмотра Ирина собралась пойти в соседнее помещение, но ее вдруг позвали к общему телефону.

По едва уловимому акценту и голосу она узнала старого Ширвиса. Эдуард Робертович интересовался:

— Ну как, Ириночка, не сильно волнуетесь?

Ирина, полагая, что речь идет о барокамере, бодро ответила:

— Чего волноваться, это же на земле.

— На земле-то на земле, но не на своей. Вся публика будет желать нам поражения. А вы знаете, что такое для боксера моральная поддержка? Половина выигрыша.

Поняв, что старика волнуют не ее испытания, а выступление Яна на сегодняшнем матче в Осло, Ирина смутилась.

— Да, да, конечно, — поспешила согласиться она, — Может, им телеграмму послать?

— Это не помешает. Но как вы думаете — почему он не участвовал в матчах в Тронхейме? Судя по газетам, там дрался в среднем весе какой-то Кочеванов.

— Не какой-то, а Кирилл! Наш хороший друг. Яну, видно, дали отдых перед решающей схваткой.

— Вы правы, мне это и в голову не пришло. Володя, конечно, бережет его. Не хотите ли сегодня прокатиться на автомобиле?

— К сожалению, не смогу, готовлюсь к высотным полетам.

— Это очень опасно?

— Не больше, чем обычно. Но до полетов еще далеко, меня пока испытывают на земле.

— А вечерами вы не скучаете?

— Да нет, понимаете, для этого никак не выберу времени.

— Ну-ну, скрываете! — не поверил Эдуард Робертович. — Я знаю, что такое в ваши годы ждать. Вы хоть к нам заходите, не гордитесь, — просил он. — Бетти Ояровна рада видеть вас.

«Не буду я к вам ходить», — хотелось сказать Ирине, но, боясь обидеть старика, она пообещала:

— Хорошо, постараюсь, если выдастся свободная минута. Передайте привет Бетти Ояровне.

Повесив телефонную трубку, Ирина поспешила в барокамеру. По пути она не без досады на себя думала: «И все-то у меня не как у людей. Надо решиться и все сказать Яну».