Поначалу нас ознакомили с костюмом парашютиста и устройством парашюта. Мы до тех пор осматривали, ощупывали детали, пока не запомнили назначение каждой из них.

— Не забывайте! Жизнь того, кто прыгает с высоты нескольких тысяч метров, зависит исключительно от парашюта!

Среди нас был еще один венгр, некий Ковач, заброшенный сюда судьбой откуда-то из окрестностей Папы. Собственно, случаи свел нас здесь уже как знакомых, я встречал его перед тем на судне «Генерал Хунд».

Как только у нас оказывалась свободная минутка, мы с Ковачем уединялись, чтобы снова и снова тормошить свои воспоминания о родине.

Послушай, Фери, ты в этой заварухе участвовал? — неожиданно спросил он меня в конце одного из

наших разговоров.

— В какой заварухе?

— Ну, в революции?

В И да и нет, — ответил я сначала неопределенно.

Но он показался мне раздраженным, взволнованным, и я поспешил ему рассказать все как было.

— Я должен был в Фертёде увидеть свою невесту, чтобы проститься с ней или взять ее с собой. Понимаешь, отец мой тогда только что вышел из тюрьмы и уже вместе с матерью дожидался меня в Вене. Я к ним и спешил. Как ты знаешь, в то время с поездами было трудно, я пробирался к Шопрону на «одиннадцатом номере», надеясь на случайную удачу. Такая удача подвернулась мне в виде крытого брезентом грузовика.

Догнав меня, машина затормозила. Тут я заметил, что кузов ее битком набит поющими юнцами в нарукавных повязках.

— Куда собрался, приятель? — окликнул меня один из них.

— Домой! В Шопрон!

— А откуда?

Сначала я хотел ответить вопросом: по какому такому праву вы вздумали меня расспрашивать, но вовремя осекся. Их много, да и времена не те, чтобы одинокий человек мог проявлять свой характер.

— Из Фертёда. Я агроном.

— Садись! Подвезем! — Говоривший протянул мне руку.

«Вот это здорово», — подумал я, ухватившись за протянутую руку и забираясь в кузов. Здесь были одни молодые лица.

— А вы кто такие? — заинтересовался я в свою очередь.

— Мы студенты! Национальная гвардия, не видишь! — Подсадивший меня приблизил нарукавную повязку к самому моему носу.

— Оружие везем и порох в Шопрон! Помогаем революции! — охотно сообщил он мне.

— Постой-ка! — встревожился другой студент. — Скажи, ты случайно не коммунист?!

— Пошел к черту! — отрезал я. — Мой отец только что вырвался из вацской тюрьмы.

Вокруг меня раздались приветственные возгласы.

— Давай к нам! Отомсти им! — обратился ко мне паренек с продолговатым лицом и высоким лбом. Сразу было видно — интеллигент.

Месть? Идея эта застряла у меня в голове, вызывая что-то вроде досады на мою пассивность. В самом деле, вот и возможность представляется! За отца! За непосильные тяготы, которые легли на плечи матери! За покалеченные годы моего детства!

Наверное, у меня на физиономии появилось выражение решимости, так как кто-то сунул мне в руки автомат.

— На! Держи! Оружие теперь в наших руках.

Сборище юнцов гудело, как потревоженный улей. Но я молчал.

«Надо бы, конечно, отомстить! — подстрекало меня что-то изнутри. — Только кому? Вот вопрос! Ведь те, кто ненароком могут попасть мне под горячую руку, не виноваты же в том, что произошло в нашей жизни».

— Сначала мне надо побывать дома! — наконец проговорил я, ожидая возражений. Но никто мне ничего не сказал. Очевидно, мое желание показалось всем естественным.

— Прощай, друг по оружию! — крикнули мне вслед, когда на площади Кёфараго, постучав в окошко к водителю, я соскочил с машины. — Захочешь, найдешь нас в здании совета! — И машина помчалась дальше.

Я направился к дому, но вдруг заметил, что оружие осталось у меня в руках. Как быть теперь?

— Ну и что же ты придумал? — В глазах у Ковача вспыхнул какой-то странный огонек. Наклонившись вперед, он напряженно ждал моего ответа.

«Вот тебе на, уж не болен ли мой собеседник?»

Я украдкой, чтобы он не заметил, поглядывал в его сторону.

«С каким болезненным интересом ворошит он прошлое, дела пятьдесят шестого», — подумал я. До сих пор, сам не знаю, как мне это удавалось, но я обходил разговоры о своем прошлом в роли «освободителя». Хвастать несодеянными подвигами, хоть они и были бы здесь оценены по достоинству, я не пожелал. Поэтому держался так, будто мне просто не удалось включиться в борьбу. Открываться я никому не собирался. Разве помогло бы моей карьере, если бы здесь узнали, что я был в стороне от событий?..

— Что я придумал? Отдал ружье первому попавшемуся гвардейцу. Сказал ему, что собираюсь за границу и пусть, мол, он пользуется им на здоровье.

Ковач задумался, видно было, что он чем-то очень озабочен.

— Знаешь, дружище, скажу тебе по совести, кое-что мне здесь не нравится. Не хочу я тут оставаться! — выпалил он наконец то, что, наверное, долго мучило его и искало выхода.

«Что ответить ему?» — задумался в свою очередь я.

— В таком случае, — спросил я его в упор, — почему ты не обратишься к начальству? Не попросишь перевести тебя?

Ковач покачал головой.

— Я уже пытался, все напрасно! — И он безнадежно махнул рукой.

— Зря ты так думаешь! Принуждать тебя никто не станет!

Он посмотрел мне в глаза. Узкая полоска его губ насмешливо скривилась.

— Какой ты наивный! — И, придвинувшись ко мне вплотную, он продолжал совсем тихо: — Дома я работал па папском аэродроме. У русских. Потому и не отпустят!

— Но ведь здесь никого силой не держат! — настаивал я.

— Я солдат! — возразил он. — И иду, куда пошлют. Меня бросили сюда — и вот я здесь. И везет же мне, черт возьми. На занятиях у меня все идет гладко!

Этот же Ковач спросил как-то инструктора:

— Если жизнь зависит от парашюта, зачем в таком случае возиться с бесконечным числом пуговиц, пряжек, карманов?

Инструктор с неиссякаемым терпением принялся объяснять ему:

— Каждая мелочь имеет свое определенное назначение. Малейшее упущение в отношении этих деталей может повлечь за собой тяжелые последствия.

— А какие именно?

— Откажет, например, вытяжное кольцо — парашют не раскроется. Вы запутаетесь тогда в стропах и лишитесь возможности управлять спуском.

Мы целыми днями учились укладывать парашют, управлять им в воздухе, без повреждений приземляться. Но пока что это были только теоретические занятия, на которых мы украдкой позевывали.

Но положение совершенно изменилось, когда нас повели к огромным вышкам, выстроившимся в ряд на полигоне. Они напоминали гигантские лебедки, применяемые в современной технике на строительстве. Только могли подтягиваться еще выше и были крепче и внушительней, чем их мирные сестрицы.

Мы взобрались по лестницам на головокружительную высоту. Здесь на нас надели парашюты. По команде мы должны были выдернуть вытяжное кольцо.

Вначале меня страшила «пустота» и даже шелковый зонт не казался особенно надежным лифтом.

«Ну точно как в героическую эпоху первых полетов!» — подумал я, впервые дожидаясь своей очереди на вышке.

Я все старался вспомнить имя того героя, который из холста смастерил себе крылья, чтобы отвоевать у птиц воздушный океан.

— Восемьсот шестьдесят первый!

«Лилиенталь», — вспомнил я в то время, как меня опутывали ремнями.

Больше я ничего не успел подумать: в это время я камнем стал падать вниз.

Да, именно падать. Падал я, правда, не очень быстро, я словно парил, но мне лично казалось, что земля чересчур скоро приближается.

Наконец я почувствовал сильный удар в подошвы. Приземлился.

«Так ведь это детские игрушки!» Я снова воспрянул духом. Мне стало стыдно даже перед самим собой за мои страхи.

«Да, не из храброго ты десятка!» Сделав такое заключение, я решил впредь быть смелее и не страшиться любой, даже самой большой опасности.

Случай для серьезного испытания представился мне довольно скоро. На одном из занятий, когда был получен приказ перейти от теории к практике.

В кожаном костюме, сзади и на груди по парашюту, я, как и другие, больше походил на приблудившееся с неведомой планеты существо, чем на землянина. Ну, это еще куда ни шло. По-настоящему же мне стало не по себе, когда на изрядной высоте раскрылся люк в самолете и наш командир назвал несколько номеров. Среди них и мой. Я должен был прыгать одним из первых.