Уловив мое невольное движение к тому, чтобы встать, мистер Раттер мягко опустил мне руку на плечо.
— Мы не знали точно, когда закончим сегодня дела, поэтому выпросили вас на целый день. Так что вы теперь совсем наш. Можете снять ремень, да и мундир тоже. Давайте, что ли, познакомимся поближе, коль судьба свела нас, — сказал он ласково.
— Если, конечно, вы не возражаете, — поддержал его мистер Робинсон.
Возражаете? Что за вопрос! Ведь доверие этих людей могло повлиять на всю мою дальнейшую судьбу.
Мы говорили о всякой всячине. О моей службе в военной полиции, о тяжелом времени учебы, о Венгрии. Поражала их полная осведомленность во всех делах моей страны. Я даже вслух заметил это, надеясь таким образом еще больше расположить их к себе.
— Да, мы действительно знакомы с вашей родиной. Быть может, даже лучше, чем вы сами!
— Неужели?
А кому, как не мне, было известно, что, живя на родине, я ездил поездом только в двух направлениях: Шопрон — Фертёд и Шопрои — Сомбатхэй. Все остальное о Венгрии я вычитал из школьных учебников, знал понаслышке да по картинкам. Однако признаться в этом мне мешало тщеславие. Не мог же я выставить себя в смешном свете перед двумя посторонними людьми!
— Ну-ка, проэкзаменуйте нас, — вполне серьезно предложил мистер Робинсон.
— В самом деле! Проверьте нас! — присоединился к нему и мистер Раттер.
Здравый смысл все же взял во мне верх: «Смотри не лезь из кожи вон, не задевай их самолюбия!» Но тем не менее мои вопросы оказались не на высоте.
— Назовите самый большой венгерский город после Будапешта. Знаете ли вы еще одну большую реку в Венгрии, кроме Дуная?
Господа переглянулись. Рты их расползлись в презрительную усмешку.
— Вы весьма снисходительны к нам! — заметил мистер Робинсон.
— Или считаете нас за идиотов, — добавил мистер Раттер, который в силу своего характера выражался более определенно. — Ну, теперь наша очередь задавать вопросы!
Боже! Что это были за вопросы!
Сколько энергии вырабатывает ежегодно тисалёкская электростанция? Почему, по моему мнению, именно в районе Ваца закладывают Дунайский цементный завод? (Я в то время еще ничего не слыхал об этом строительстве.) Можно ли на станках Секешфехерварского автомобильного завода изготовлять детали самолетов?
— И откуда вы все это знаете? — непроизвольно сорвалось у меня с языка.
Они уже не скалились, ни весело, ни насмешливо, а смотрели на меня весьма серьезно.
— Это необходимо при нашей профессии. Хотя, можете поверить, нам это все дается гораздо труднее, чем, скажем прямо, далось бы вам!
Я не смог удержаться и вздохнул. Ведь мы наконец приблизились к той теме, которая с самого начала занимала меня, только я не знал, как к ней подступиться.
— Верю, только сие от меня не зависит.
Затаив дыхание, я следил за ними: что они сейчас думают. Прочесть бы хоть что-нибудь на их лицах.
Они оба испытующе смотрели на меня. Мне казалось, прошла целая вечность. Я сидел как на иголках.
— Что вы подразумеваете под словами «сие от меня не зависит»? — прервал наконец молчание мистер Раттер.
Я постарался взять себя в руки.
— Простите, мистер Раттер и мистер Робинсон, но я давно хотел побеспокоить вас одним вопросом… Только не смел…
Они опять переглянулись.
— Давайте, давайте, не смущайтесь!
— Я бы хотел перейти в Си-Ай-Си. Я отдаю себе полный отчет в том, что это значит, но, мне кажется, я бы там пригодился. Я охотно бы стал учиться. В армии Соединенных Штатов служит немало венгров и…
Я запнулся. Предлагать свои услуги было не в моем характере.
Физиономии господ были неподвижны как маски. Оба они, не мигая, смотрели на меня, не собираясь, по-видимому, помогать мне выйти из затруднительного положения. Сгустилась тревожная тишина.
Можете ли вы представить себе смущенного солдата военной полиции? А я именно таковым и был.
Я уже собрался было встать и, извинившись, откланяться, когда заговорил мистер Раттер:
— За непосильное дело вы задумали взяться. Правда, это, с одной стороны, и похвально. — Он медленно провел рукой по своим волосам, будто выигрывая время, прежде чем сообщить неприятную весть.
— Беда в том, видите ли… да что вертеться вокруг да около, ничего не выйдет!
На лбу у него собрались глубокие складки. Тут мистер Робинсон едва заметно, но ободрительно улыбнулся мне и, высоко подняв брови, слегка кивнул: не бойся-де, мистер Раттер все уладит.
И в самом деле. Через несколько минут складки на лице мистера Раттера расправились, оно стало гладким, как море с наступлением затишья.
— Впрочем, может быть, и нашлась бы одна возможность! — сказал он, повернувшись ко мне. — Но это при условии, что мы должны вас прощупать. Да не как-нибудь, а основательно.
Во мне все смешалось. Его тон говорил, что каким-то образом мое дело может принять благоприятный оборот. Но я не мог понять, каким именно образом. Что я должен подразумевать под словом «прощупать»? Будут испытывать? Проверять мою выносливость? Или еще что-нибудь?
На моем лице, видно, отразилось смятение, потому что мистер Раттер тут же добавил:
— Ну, расскажите-ка нам свою жизнь. Поподробнее…
«Вот оно что! — оживился я. — Вот что они имеют в виду! Выходит, не придется долго ждать!»
— С чего начать?
От них не ускользнула послышавшаяся в моем голосе радостная нотка. Потому что их глаза снова встретились. И это показалось мне хорошим знаком.
— Давайте с самого начала! От рождения!
Я не раз уже писал автобиографию, но чтобы в устной форме… Я неуклюже, запинаясь, приступил к изложению:
— Родился я в начале войны в Будапеште. Первые годы моей жизни оставили в памяти лишь ужасающий вой сирен во время воздушных налетов. Вскоре мы очутились в Шопроне, сам не знаю как и почему… Но начало сознательной жизни меня застало уже там. Думаю, после сегодняшнего моего конфуза мне не стоит объяснять, где расположен Шопрон.
— Да, не стоит, — коротко подтвердил мистер Раттер. — Продолжайте.
— Проспект, на котором мы жили тогда, носил имя Республики. Наш дом стоял на самом углу площади Деака. Напротив нас — так как проспект Республики был чем-то вроде аллеи, перерезанной вдоль длинным зеленым сквером, — находился ресторан «Свобода». Из кухни ресторана всегда очень вкусно пахло, аромат этот несся через улицу и через сквер прямо в окна расположенных напротив домов… И к нам тоже. Вам, быть может, покажется странным, что я об этом так подробно рассказываю, но для меня тогда это было очень важно — мы жили бедно. Запах пищи не только возбуждал аппетит, но и насыщал меня…
Отец с нами не жил, мы его потеряли. Ну нет, не поймите так, будто он умер… Он был в тюрьме. Я тогда еще не мог своим умом постичь, что значит тюрьма. Скорее инстинктивно чувствовал, что это должно быть очень и очень плохо и что, хоть никто мне этого не говорил, надо стыдиться, что моего отца арестовали. Первые дни после его ареста, хорошо помню, в обычное время я ожидал его возвращения домой и очень страдал, что он не приходил. Позднее привык к его отсутствию так же, как постепенно иссякли и слезы матери. Хлеба стало в доме заметно меньше, а горя больше. Нас, детей, в семье было четверо, значит, вместе с матерью нас было пять ртов. От хорошей трехкомнатной квартиры мы не отказались, удерживали ее из последних сил… для отца, которого, таясь друг от друга, непрестанно ждали…
— А вы не знаете, за что сидел ваш старик?
— Знаю! — кивнул я. — Соседи сказали. И то, что я узнал, пугало меня и в то же время интриговало… «Измена!» — многозначительно сообщил мне один сосед. Напрасно я ломал себе голову над тем, что это значит. «Шпионаж!» — объяснил мне другой сосед. Это было понятнее. В те годы даже у нас было достаточно бульварной литературы, и я начал поглощать одну за другой пошлые — благо стоившие гроши — книжонки. Это меня больше интересовало, чем учебники. К школьным заданиям я относился спустя рукава — в моей памяти и так легко и быстро все застревало.