Генька думал: здорово Филимоныч сообразил насчет Дон Кихота! Правда он твердит, что это еще только предположение, гипотеза. И ее нужно проверить. Но, похоже, это он просто из осторожности. Недаром на днях целую лекцию прочел об испанской дивизии: откуда она взялась, как ее набирали и почему прозвали «Голубой». Оказывается, у испанских фашистов рубашки голубые; у итальянских были черные, у немецких — коричневые, а у франкистов — голубые.

Оля услышала — обрадовалась:

— Значит, все просто. Надо только спросить Эрика Сергеевича, в какой рубашке был «немец»!

Филимоныч усмехнулся:

— Они только в Испании так щеголяли. А на фронт их посылали в обычной немецкой форме.

Вообще в тот день Оля попадала впросак. Вспомнила, как пробивались в Военно-политический архив, и пожалела:

— Столько времени с немецкими листовками возились. И все зря!

Генька поправил:

— Там ведь не только немецкие… Помнишь, мы испанские откладывали…

— Испанские? — Филимоныч укоризненно взглянул на ребят. — Что же вы раньше… Надо немедленно перевести их. Ну, ладно, это я устрою.

Через день учитель показал ребятам перевод небольшой листовки. Найти ее оказалось не так легко: на испанских листовках, в отличие от немецких, не было дат. К счастью, Филимоныч заметил — в переводе листовки говорилось о боях под Невской Дубровкой (значит, конец лета!) и о католическом празднике святого Евсевия. В Музее истории религии сразу же выдали справку: день святого Евсевия празднуется четырнадцатого августа. Четырнадцатое… А группа Юрьева была там семнадцатого… Подходит!

Николай Филимонович сделал фотокопию оригинала, перепечатал перевод, трижды прочел его вместе с ребятами, но ничего интересного вычитать не удалось.

Правда, у Геньки появилась одна идейка: а что, если вся листовка зашифрована? Написано одно, а означает совсем другое? Вдруг там и о «Берте»? Сказать об этом Филимонычу?

Генька представил себе улыбку учителя и насмешливый голос: «Опять ты, Башмаков, в детективы подался…» Нет, пожалуй, пока не стоит. Вот если удастся!..

С кем бы посоветоваться? Кто может знать такие вещи? И сразу же решил: разведмайор! Наверно, он уже вернулся. И, конечно, жена ему ничего не передала.

Бортовой обрадовался Генькиному приходу:

— Здорово, следопыт! Совсем вы про меня забыли! А я тут звонил вашему учителю, хотел узнать новости. Но разве его расколешь? Пока, говорит, ничего существенного. Ну, а дальше я и спрашивать не стал, не знаю я его, что ли?! — И майор очень похоже изобразил Филимоныча: распушил воображаемые усы, потом пригладил их и назидательно произнес: «Это пока еще гипотеза, требующая подтверждения».

Генька рассмеялся. Но сразу же подумал:

«Наверно, Филимоныч не зря отмалчивался. Тоже решил поберечь майору нервы…»

Чтобы уйти от щекотливой темы, Генька попросил показать оружие.

Бортовой одобрительно пробасил:

— Ты, я вижу, хлопец боевой!

Каждую вещь, снятую со стены, Бортовой любовно поглаживал, протирал мягкой тряпочкой и придирчиво смотрел, нет ли пыли. Но тряпочка оставалась такой же белоснежной.

Генька полюбовался тонкой насечкой шашки, памятной надписью на рукояти пистолета и представил себе разведмайора в бою: как он мчался на лихом коне с шашкой в одной руке и с пистолетом — в другой. Хотя разведчикам, вроде, так не положено?

Бортовой налил парнишке чаю и достал из буфета пузатую бутылку.

— Ром! — прочел Генька надпись на этикетке.

Настоящий ром! Как на Острове сокровищ:

Андрей Андреевич отсчитал в маленькую рюмку сорок капель и влил Геньке в чашку.

— Тебе больше не положено.

Чай стал необыкновенно вкусным и душистым. Но сам Бортовой обошелся без чая. Выпил залпом стакан вина.

— Ну, а теперь выкладывай — зачем пришел?

Генька стал выкладывать: про карты из музея, про испанскую дивизию, про листовки. И только о рассказе Эрика Сергеевича умолчал. Ведь насчет разведки — майор с полоборота заводится. Зачем зря волновать человека?..

Разведмайор слушал Геньку не очень внимательно, часто перебивал и говорил еще громче, чем раньше. Но главную Генькину идею он понял. Понял и одобрил.

— Ловко ты сообразил насчет шифра. И правильно, что ко мне явился. Нас ведь когда-то на это дело натаскивали. Текст с собой?

Генька вытащил перевод и фотокопию листовки.

Бортовой надел очки.

— Текст связный. Значит, побуквенная шифровка исключается, — и, видя Генькино недоумение, пояснил: — Это способ такой, когда каждая буква заменяется другой буквой или цифрой. В связном тексте такого быть не может. Здесь вероятнее периодический шифр, когда в расчет берутся только условленные заранее буквы — скажем, каждая пятая или каждая десятая. Возни с ним много: надо перебрать все варианты. Зато дело стоящее, прямо скажу — настоящее следопытское дело.

«Займусь, — решил Генька. — Как он сказал: перебрать варианты? Вот и переберу! Здорово будет, если докопаюсь. И прочту…»

И только тут Генька сообразил, что прочесть он ничего не сможет. Ведь листовка — на испанском языке!

В интернате был порядок — Генька сразу убедился. Дежурный с красной повязкой, услышав Генькину просьбу, взглянул на расписание: у шестых классов свободное время — и отправил связного первоклассника на третий этаж. Через пять минут Тишка уже стоял в подъезде рядом с Генькой, а через пятнадцать, получив разрешение уйти, торопливо застегивал новенький бушлат. Валенки он донашивал старые, отцовские — теплее, да и привычнее.

Давно они не были в «Хронике». Контролерша — тетя Варя из соседней квартиры — даже удивлялась:

— Чего ж ты не ходишь? А у нас на прошлой неделе очень интересное показывали — из подводной жизни. Про ак… аква…

— Аквариумы, — подсказал Генька.

— Нет, про живых людей… Аква-лан-гистов…

В этот раз тоже было здорово: про дельфинов. Они такие умные — даже разговаривают между собой. И когда один мальчишка тонул, дельфин его вытащил и на своей спине на берег привез. Вот здорово! А интересно бы разобраться в их языке и поговорить с ними.

Генька так размечтался — не заметил, как программа пошла сначала. И только тогда спохватился:

— Пора идти, поздно уже.

По дороге завел разговор об иностранных языках. Пожаловался: англичанка ругает за произношение. А он старается изо всех сил. Даже специально тренировался, как сворачивать язык трубочкой и прижимать к передней трети нёба. Но все равно ей не нравится. Ну, а у Тишки как дела? У него ведь вроде испанский?

Тишка удивился: чего Генька спрашивает? Разве не помнит, какая из-за этого была морока? У них в старой школе испанский был, а когда стали хлопотать об интернате, оказалось — на весь Ленинград нет ни одного интерната с испанским.

Это, между прочим, странно: на испанском языке вся Центральная Америка говорит и почти вся Южная. И, конечно, Куба! А у нас — ни в одном интернате не учат.

В общем, пришлось идти в интернат, где немецкий язык. И учи теперь его…

— А все-таки… — перебил Генька. — Ты по-испански можешь читать?

— Я и говорить могу! — похвастал Тишка. — Вот, пожалуйста, — и он произнес что-то длинное.

— Что это значит? — недоверчиво спросил Генька.

— Это значит: «не задавай глупых вопросов!» И вывески могу по-испански.

— Ладно, ладно. Убедил. Профессор! Академик! Двинули ко мне, дело есть.

На столе у Геньки были разложены отцовские книги. Тишка оглядел заглавия: «Буквы и знаки», «Тайное письмо», «Дешифровка древних письменностей».