А если наоборот? Дознаться, кем был герой! Разведчиком? Партизаном? Или парашютистом? Или подпольщиком? И тогда можно сообразить, что он сделал с пушкой.

Дознаться! В том-то и заковыка! А как?»

В голову почему-то лезли какие-то клочки и обрывки насчет М. Р.: походы в Горный, чудеса в лаборатории, тягомотина в архиве. Или как Оля в энциклопедию сунулась, когда еще ни имени, ни фамилии не знали.

«Энциклопедия… Энциклопедия…» — Генька задумался.

Вообще-то энциклопедия — штука полезная. Недаром отец целый коридор ими загородил: старая, новая и еще какая-то английская. С английской Геньке, правда, не совладать, а вот наши… Ведь Филимоныч говорил, что пушка еще с первой мировой. Знаменитая.

Генька заторопился домой. Кинул в коридоре портфель и, не заходя в комнату, стал копаться на книжных полках. На «Большая Берта» ничего не было. Может, просто — «Пушки»? Но под словом «Пушки» стояла отсылка — «см. Артиллерия». И Генька, придвинув лесенку, полез на самый верх, к букве «А».

Однако и здесь о «Большой Берте» — ничего. Генька прочел статью от начала до конца, проглядел все рисунки, полюбовался снимком залпа наших «Катюш» и совсем уже собрался ставить толстый том на место, но случайно раскрыл его на новой странице.

«Артиллерийский исторический музей» — бросилось в глаза. И в конце абзаца: «находится в Ленинграде».

Есть на Петроградской стороне маленький речной проток. Летом его заполняют белые и красные, синие и зеленые, большие и маленькие лодки с неопытными гребцами: кто поумелее, норовит выйти на простор Невы, а здесь обычно толкутся начинающие. К осени суета стихает, лодки ставят на прикол или убирают в сараи. Над опустевшим протоком наступает тишина, лишь изредка звенят куранты Петропавловской крепости. И сама крепость, вздымающая над водой каменные стены, кажется с этой стороны совсем не такой, как с Невы или с Дворцовой набережной.

Напротив крепости — высокие ворота и огромный плац, поросший травой. Длинное полукруглое здание подковой стянуло двор. И вдоль всего здания — пушки. Бронзовые литые коротышки с древней вязью на хребтах, нарядные стволы александровских и николаевских времен. И рядом — на обкатанных до глянца колесах, на широких гусеницах — орудия Великой Отечественной…

Пройдя через двор, Генька вошел в музей. Пушек стало еще больше. Он шагал из зала в зал, словно из века в век, обходя громоздкие лафеты, заглядывая в зияющие, как пропасти, жерла и вдыхая незнакомый вкусный запах орудийной смазки.

Это был дом войны. Она здесь была хозяйкой, для нее построили эти просторные залы и проложили посреди мраморной лестницы крутую каменную дорожку: иначе чугунным и стальным махинам не взобраться на второй этаж.

За окнами пригревало солнце, но по огромным залам музея растеклась зябкая прохлада, словно пушки, кончив свою огненную работу, навеки застыли и остудили все вокруг.

Увлеченный необычным зрелищем Генька сперва даже забыл, зачем сюда пришел. И только когда позади остались залы с наполеоновскими пушками, с мортирами Севастопольской обороны и из светящейся панорамы показались окопы первой мировой войны, он вспомнил о своей цели.

Орудия стояли вперемежку — русские и немецкие. Маленькие траншейные гранатометы, длинноствольные полевые пушки и тупорылые гаубицы. К центру зала калибр нарастал и, наконец, появились макеты, изображавшие самые мощные орудия.

И вдруг… Вдруг Генька увидел «Большую Берту».

Даже по макету легко было судить о ее величине. Колеса, обшитые чугунными пластинами, опирались на стальные плиты. Домкраты, высотой с человека, удерживали пушку в заданном положении. Глубокий лоток готов был принять снаряды. А один снаряд — уже не бутафорский, а настоящий — стоял неподалеку на полу. Ростом он был чуть не с Геньку. Паренек оглянулся и попробовал обхватить стальную чушку.

— Убрать лапы! — раздался за его спиной резкий голос. Седой человек в кителе без погон шагнул из-за соседней витрины. — Во-первых, экспонат! Во-вторых, руки коротки! Мне и то едва…

Он для убедительности сцепил руки вокруг огромного цилиндра.

— А как же вы трогаете? Ведь экспонат! — быстро пришел в себя Генька.

— Ого! Находчивый! Мне можно. Я здешний.

— В музее работаете? А тогда скажите — почему ее «Бертой» зовут?

— В честь крестной матери. Фрау Берта Крупп — пушечная королева. Слыхал?

Как тут не воспользоваться случаем?! Генька стал сыпать вопросы. А собеседник тотчас выпаливал ответы — точные, короткие, как залпы.

— Мортира — немецкая. Фирмы Крупп. Выпуск тринадцатого года. В бою — с четырнадцатого. Бельгия — Арденны — Верден. Тогда — величайшая в мире. И самая дорогая: каждый выстрел — полторы тысячи марок. Только по важным целям. Страх на весь свет. К концу войны таких пушек было четырнадцать.

— А потом? После войны? Что с ними стало?

Генькин собеседник запнулся, словно с ходу налетел на невидимый барьер:

— Потом? Как-то я не вникал. Ни к чему было. — И опять включил скорость: — Зато через двадцать лет! Вернее — через двадцать пять. Старушка вновь объявилась.

— Под Ленинградом?

— Что? Откуда знаешь? И вообще — ты кто? А ну, давай знакомиться, раз такой серьезный разговор.

Новый Генькин знакомый — Олег Лукич — всю жизнь связал с армией.

— Да, да, всю жизнь, — повторил он. — Как ушел мальчишкой к Примакову, так и служил. И все возле пушек. Сорок лет, как одна копейка. В прошлом году списали. Мол, пора на покой. А куда я без них? — Он хмуро покачал головой. — Спасибо, в музее — добрые люди. Взяли. На общественных началах.

Узнав о цели Генькиного прихода, Олег Лукич оживился.

— Давно пора! Когда мы за Пулковом трофеи собирали, был приказ — найти «Берту». И не нашли. Гильз несколько подобрали, а самой — нет! Была пушка, и не стало пушки…

Он тронул на макете какое-то колесико, орудие медленно развернулось, и Геньке почудилось, что стальное жерло уставилось прямо на него.

Дверь открыл сам генерал. Ребята не сразу его узнали. Худощавый пожилой человек в мягкой куртке. Она словно бы еще подчеркивала его легкость и подвижность. Под белоснежным воротником сорочки, отглаженным до костяного блеска, — щегольский галстук. Мягкие домашние туфли расшиты кожей. В левой руке — кусок цветной материи.

«Фартук? — подумала Оля. — У генерала?»

— Рад вас видеть, — произнес генерал мягким сочным голосом. — И рад вашей аккуратности. Точно в восемнадцать пятнадцать, как условились.

Ребята переглянулись: десять минут они околачивались на лестнице, пока Филимоныч разрешил подняться. Пунктуальностью генерал славился на весь фронт.

— Такая точность должна быть вознаграждена, — продолжал он. — Прошу к столу.

Генерал усадил гостей, исчез за дверью и вновь появился с подносом. На маленьких тарелках лежали блинчики необычной формы, политые темно-зеленым соусом.

— Энчалада! — торжественно провозгласил генерал. — Рекомендую нарезать помельче и запивать водой. Каждый кусок.

Блинчики были маленькие, а Витька не любил долго возиться с едой.

«Чего там еще резать!»

Подцепив целиком многоугольный блинчик и вываляв его в соусе, Витька раскрыл рот…

— Что вы?! — вскрикнул генерал.

Но поздно.

Витька так и остался сидеть с разинутым ртом и искаженным лицом, будто в кресле зубного врача.

Пока Оля, вскочив со стула, вливала в Витю целый стакан воды, Генька украдкой попробовал маленький, совсем крохотный кусочек коварного блюда.

«Ух и крепко!»

Блинчик был и сладким, и горьким, и душистым, но, главное, таким жгучим, он словно бы взрывался там, внутри. Генька сразу потянулся за водой. Второй кусок прошел уже легче, и так, потихоньку, Генька справился с опасным лакомством.