За «тёплую землю» их вёл Светозар, а они молча плелись за ним следом, связав между собой пояса. Вскоре Светозар попрощался и ушёл, оставив ведущим в их молчаливой цепочке Водара. Всё это время никто из четверых практически не произнёс ни слова. Каждый думал о своём: Станимир и Чабор о том, как им плохо. Тарина? Ей тоже было плохо, она беззвучно оплакивала своё расставание с близкими и дальнейшую горькую судьбу.
Водару тоже было нехорошо. Он тащил за собой троих (можно было представить скорость их движения, если он их тащил), спотыкающихся, налетающих на стены, несчастных людей. За долгие годы сырой мрак подземных коридоров стал ему чужим, и это тоже действовало на сайвока не самым лучшим образом.
Их путь шёл через Лесдогор, владения Запавета и Большой Лес далеко-далеко на запад. Путь трудный, неведомый, непреодолимый…
[i]Чапыжник — низкорослый, густой кустарник.
[ii]Травень — первый день, приблизительно 24 мая.
ЛАРЬ 3 КЛУБОК 2
КЛУБОК 2
Первый привал прошёл тихо, если не считать так хорошо слышимых в тишине звуков, издаваемых Станимиром и Чабором, которые в спешке глотали вяленое мясо непрожёванным как следует. Похмельный жор и отменный от природы аппетит сослужили им плохую службу. Водар тихо краснел в темноте, слушая эти звуки, а Тарина думала, что всё это делалось специально… только не понятно для чего.
Незаметно прошёл и второй привал. Когда же время подходило к третьему, царевна тихо позвала Водара и о чём-то пошепталась с ним. Сайвок отвязал её от поясов Станимира и Чабора, после чего Тарина почти беззвучно удалилась в чёрную глубь коридора.
— Ох, — тихо вздохнул Станимир, вслушиваясь в затихающие звуки её лёгких шагов. — Понимаю теперь, почему любители хмельного питья потерянные люди. Это ж надо, а? Такие муки! Вот потому они и работать не хотят. Какая там работа, коли свет не мил.
— Снимай мешок, мыслитель, — вздохнул сайвок. — Пока царевна не пришла, перекусите, а то глотаете всё, не пережёвывая, как гуси.
— Мы же стараемся потише, — виновато отозвался Чабор, спешно набивая рот мясом.
— Можете больше не стараться, — заключил сайвок, — всё одно уже хуже не будет…
С появлением Тарины тайно подкрепившиеся до этого воины и сайвок непривычно тихо отобедали ещё и с ней. После этого царевна уже была совершенно уверена в том, что прежде молодые витязи намеренно ели иначе.
Во время следующих привалов Тара, по непонятной для себя причине, стала замечать, что так или иначе всегда располагается рядом с Чабором. Временами в полной темноте их руки соприкасались у открытых для трапезы заплечных мешков, и это тоже не оставалось для неё незамеченным. Но мужская часть их компании была далека от этих тонкостей. Время шло, и вскоре число привалов перевалило за второй десяток.
Станимир и Чабор развлекались тем, что поторапливали сайвока, шагающего где-то впереди. Это давало им возможность скрасить тишину и лишний раз показать свою решительность и неутомимость в долгом, изнуряющем пути…
Где-то к тридцатому привалу, замыкающий цепочку Чабор стал убыстрять шаг и будто случайно натыкаться на Тарину. Потом он, конечно, извинялся, а Водар и Станимир тихо улыбались, догадываясь, в чём тут дело. Оправдывался он всегда одинаково: задумался, мол, не уследил за натяжением верёвки.
Кончилось это тем, что перед очередным привалом, в тот момент, когда связка ослабла, Чабор был так увлечён, что не заметил тихо сказанного Водаром «стой!». Тарина присела, давая ногам передохнуть, и, само собой, Чабор налетел на неё, сбил с ног и сам завалился сверху. Поддавшись короткой вспышке ярости, красавица отвесила обидчику увесистую оплеуху …куда уж попала, в темноте выбирать не приходилось. Станимир по этому поводу неосторожно пошутил, сказав, что с такими столкновениями к далёкому жениху её приведут слегка искалеченную. Но разозлившаяся царевна отвесила на орехи и ему, сказав, что сопровождать её на запад должен только Чабор, ну, в крайнем случае ещё и Водар, но никак не тот, кто лезет не в своё дело… Она, дескать, ему царевна, а не девка из прислуги, чтоб безнаказанно над ней насмехаться.
После этой перепалки все надолго сделались молчаливыми, а Станимир впервые за путешествие серьёзно задумался. Ведь на самом деле царевна-то права. Идти с ними его никто не просил. «Эх, если бы не то трижды проклятое похмелье, — рассуждал он, — скорее всего, я остался бы в дружине царя Вулкана. Просился бы, молился, но остался. А что теперь?»
В момент, когда наши спутники по всем расчетам уже должны были добраться до нужного места, Водар готов был взорваться от собственного безсилия. Они крались на цыпочках в безпроглядной темноте, ощупывали холодные земляные стены и рвали в злобе торчащие из них корни, а снедаемый яростью сайвок никак не мог найти выход наверх…
Солнце клонилось к вечеру, заканчивался чудесный день. Весна царила во всём вокруг: в каждом стволе, каждой одинокой молодой травинке, неосмотрительно пробившейся к свету среди сырой иглицы. Молодая косуля, проходящая мимо, изящно изогнула свою тонкую шею и наклонилась к этой зелёной стрелке, такой сейчас желанной.
Полные просыпающейся жизни ветви с набухшими почками не сегодня — завтра грозили взорваться волшебной зеленью, но пока даже эти почки и переполненные соком ветви — такая долгожданная после лютой зимы еда…
Через мгновение аккуратно обглоданные косулей ветки редких кустов, чудом прижившихся рядом с хвойным полумраком, горько плакали от боли потери. Капли мутного сока лениво стекали в бурую сырую иглицу к мокрым тонким копытцам лесной красавицы.
Солнце убаюкивало молодое животное щедрым, волшебным светом, заставляя забывать об осторожности в полном шорохов и теней весеннем лесу. Оно согревало, опьяняло, говоря: «Ничего, ничего. Это просто шорохи и тени и ничего больше». А царь всех шорохов, седобородый ветер, слыша это, лишь разводил руками: «Что ж, — шептал он, — так и есть. Стоит ли бояться шорохов? Теней — вот чего опасайся…»
Косуля осмотрелась. Что им, вечным, ветру и солнцу? Ведь мир просто полон и теней, и шорохов. Тонкие ноги отсчитали несколько шагов обратно к кусту. Позади снова тихо мелькнула серая тень. Миг — и мягкое тело земли гулко дрогнуло от удара мощных лап. Косуля даже не успела испугаться. Серая молния смерти вцепилась в неё страшной хваткой. Боль не дала страху пробудить силу в молодом, быстром теле, боль дохнула огнём в затылок: «Поздно! Уже поздно…». Острые когти опытного охотника впились в спину, а зубы — в шею…
Опускались сумерки. Как ни велико было желание Хвои съесть побольше, но, как известно, всему есть свой предел. Оставить, зарыть, равно как и тащить куда-нибудь останки косули не имело смысла. Ничего не спрячешь от беззакония слуг Бардака, не знающих ни границ, ни Совести. Даже если ей повезёт и никто из врагов не доберётся до добычи, волки, живущие теперь вольно и охотящиеся сразу на двух сторонах Леса, ничего не оставят ни от мяса, ни от костей. Дружба с ними тут не в счёт, ведь друзей надо угощать, тем более что они-то как раз никогда не обижали её жадностью.
Вдруг рысь вздрогнула и замерла. Она ясно услышала какой-то шум. Сытая хищница без раздумий оставила добычу и осмотрелась. Звук доносился из-под земли. Сытая Хвоя не без труда взобралась на одну из толстых нижних веток дуба, что стоял невдалеке. Она узнала этот за звук. Глухие человеческие голоса — вот что ей слышалось. Хвоя всегда сторонилась встречи с двуногими гостями леса, но сейчас безмерное любопытство и послеобеденная лень крепко привязали её внимание. Место казалось безопасным, отсюда была видна вся поляна. Но вдруг!
От неожиданности рысь впилась когтями в старое дерево. Что-то внутри её подсказывало, что нужно было бы бежать, ведь всегда нужно стартовать раньше опасности, однако этой мысли рысь предпочла другую — отсидеться в укрытии. Главное, чтобы хватило выдержки, и тебя не заметили. Рассуждая подобным образом, Хвоя просто не оставила себе выбора. Внизу, прямо под ней, от дуба отвалился огромный кусок коры, и на поляну вышли люди. Они прятали лица в ладони, стонали.