Ничего не поняв, Друга рассмеялся, да и правда у Альберта при этом был очень смешной вид.

— Чего смеешься, рыло!

— Как — чего? Что это с тобой? — спросил Друга и хотел было подойти к Альберту, но тут же высоко подпрыгнул и, уже не останавливаясь, плясал как одержимый.

Теперь смеялся Альберт. Зерно, как угли, горело под ногами.

— Что же это такое? — спросил Друга, побледнев от страха.

— Свинство, вот что это такое! — серьезно ответил Альберт. — Они насыпали зерно в три метра высотой, а просушить не просушили как следует. Вот оно и горит. Это как с невысушенным сеном.

— А почему же оно впереди не такое горячее?

— И там оно такое же горячее, только снизу, а сверху оно холодное. Здесь, видишь ли, они уже сняли целый слой. — Он взял горсть влажной липкой ржи и понюхал. Зерно дымилось. — Пропащее дело! — со злостью проговорил Альберт. Его крестьянская душа негодовала. — Повесить бы этих собак! Переводят хорошее зерно! Сотни центнеров! А когда хлеба в кооперативе нет, кто виноват — русские!

Друга, набравший лопату зерна, остановился и с любопытством взглянул на Альберта.

— Чего смотришь? Что я насчет русских, что ли? Что справедливо — то справедливо! — И, поплевав на ладони, Альберт вновь взялся за лопату.

В груди Други родилось чувство радости. Он и сам не мог себе объяснить почему. Подумаешь, что такое сказал Альберт! И все же чувство это нарастало с каждой минутой. Друга был счастлив…

Кроме Длинного, в палате лежало еще четверо ребят — и все с переломами костей. У него был самый тяжелый перелом, но Длинный отрицал это с удивительным упорством.

— Ну, знаешь, — возмущался он, — если тут кто и болен, то это ты, а не я!

Ни разу он никому не проговорился, что до сих пор он не может заснуть от боли и что нога у него все еще в гипсе. Иногда его охватывал и страх: а вдруг нога не будет сгибаться и он не сможет больше бегать, как раньше? Это он-то, Длинный, который бегал, как борзая! Нет, это невозможно!

И о чем бы ни заходила речь, он всегда ухитрялся сворачивать именно на эту тему — на то, кто как бегает. Когда же соседи по палате не поддавались, он шел даже на провокацию.

— А ты чего такой жирный, Шнурер? — кричал он через три кровати парню с огромным количеством веснушек. — На тысячу метров я тебя обставлю — на три круга, не меньше!

— Чего проще? — следовал ответ. — Тысяча метров — всего-то два круга.

Раздался громкий смех. И прежде чем строить из себя обиженного, Длинный успевал скорчить не менее трех разных рож.

— Вот дурачье! — говорил он, опускаясь на подушки, и закрывал глаза. Но огорчение его было слишком велико, и некоторое время спустя он тихо произносил: — Захочу, так долго буду тренироваться, пока мировой рекорд не поставлю. Была бы воля — чего хочешь можно добиться!

Голос его дрожал от возбуждения.

Кто-то постучал. Вошел учитель Линднер. Он улыбался, стекла очков так и сверкали.

— Здравствуйте! — обратился он ко всей палате.

Стоило ему переступить порог больницы, как он тотчас же оказывался в превосходном настроении. «Смех — лучшее лекарство!» — любил он говорить.

— Здравствуйте! — обрадовался Длинный. — Знаете, как здесь скучно! Хорошо, хоть навещают иногда. — Он гордо повернул голову в сторону остальных больных.

Он знал — все завидовали, что к нему ходит учитель. Поэтому Длинному иногда бывало даже стыдно за свое прошлое. Учитель Линднер и правда часто навещал его, словно родственник, и ни разу не сказал ничего о мстителях, ни разу не попрекнул его. О Гансе они только однажды заговорили — это было вскоре после похорон. Но Длинный не в силах был представить себе, что Ганса уже нет.

Учитель рассказывал о всяких бецовских делах. Другие больные притворились, что спят. К ним ведь никто не пришел, и от этого им было грустно.

— Смотри-ка! — вдруг воскликнул учитель. — У тебя новые книги! — И он указал на столик. — «Молодая гвардия» и «Синяя птица».

— Да, — протянул Длинный с некоторой досадой по поводу открытия учителя. — Это мои.

— Так я и думал, — заметил учитель с видом опытного сыщика. Он понял, что разговор был неприятен Длинному.

— Подарили, — пояснил тот.

— Это еще хуже! — воскликнул учитель. — Это же подсудное дело! — засмеялся он. — Но шутки в сторону, выбор неплохой. Я бы и сам лучше не выбрал. А кто тебе их подарил?

— Да… кто подарил?.. Старик, кто еще… Приемный отец.

— А он заходил разве?

— Заходил. Вчера… — соврал Длинный, так как у него не оставалось другого выхода. Он ведь обещал Альберту и Друге никому не говорить, что они навещали его, а уж учителю и подавно.

Учитель Линднер долго смотрел на Длинного. Он не верил ему. Да и трудно было представить себе, чтобы приемный отец Длинного, да еще в будни и во время жатвы, отправился в больницу.

— А еще у тебя был кто-нибудь? — спросил учитель.

— Нет, никого не было, — тихо ответил Длинный.

Они переменили тему, но разговор не клеился. Обоим вдруг показалось, что время тянется очень медленно, и вскоре учитель простился. Он был глубоко разочарован. Ему-то казалось, что он уже завоевал доверие Гюнтера.

Встретив в коридоре сестру, он спросил:

— Извините, вы не можете сказать мне, кто навещал в последние дни Гюнтера Борбаса?

Сестра долго рассматривала его своими карими глазами. Учитель Линднер даже немного сконфузился. Сестра была молоденькая и очень красивая.

— Сам он не сказал вам этого? — лукаво спросила она. — Вы, должно быть, его учитель?

— Почему? Разве я похож на учителя?

— Да, немного похожи. — Сестра улыбалась.

— Ну хорошо. Я его учитель. Но сам он мне этого, к сожалению, все равно не скажет.

— Наверное, вы очень строгий! — воскликнула сестра и сделала вид, будто она очень боится учителя. Потом сказала — Так и быть, скажу вам, но дайте честное слово, что не выдадите меня!

— Даю вам честное слово!

— Приходило двое ребят. Уже в третий раз. Один похож на цыгана, а другой высокий, стройный, волосы на лоб свисают. Мне дежурный врач замечание сделал: ребята, мол, ходят сюда, когда им заблагорассудится.

Окна в классе широко распахнуты. И когда кто-нибудь, тарахтя, проезжает мимо, это похоже на веселую песню. Может быть, оттого, что утренний воздух так чист и свеж и земля еще влажна от росы, а на голубом небе сияет золотое солнышко? Птицы заливаются, а одна ласточка даже залетела в класс. День чудесный, и все так и рвутся куда-то вдаль…

Шел урок математики, но ученики мало обращали внимания на то, что делалось у доски. Да и учителю Линднеру никак не удавалось сосредоточиться. Мысли его все вновь возвращались к Альберту и Друге и их подарку. Откуда у них деньги? Неужели они опять занялись воровством? Ну, тогда их непременно отправят в исправительную колонию. Ужасная история с костром и так наделала много шуму. И все же учитель Линднер чувствовал, что подозрения его были недостойны. Он не мог поверить, чтобы ребята сейчас могли совершить что-то дурное. Но как же ему удостовериться? Просто спросить? Нет, это не имело смысла, наверное, у них были какие-то причины, чтобы держать свои визиты в больницу в секрете.

Рассердившись, учитель покачал головой. Подозрение — плохой советчик. Бесспорно Альберт и Друга понимали: оба они виноваты, а это вполне объясняло их приход к Длинному. Но ведь виноваты не одни они. И он должен доказать это им. И сразу же у Линднера возник план, как он это сделает. Сложность заключалась только в том, что его план требовал такого глубокого понимания, такого огромного чувства дружбы у всех, что учитель Линднер заколебался.

Должно быть, он теперь уже в десятый раз снял очки и протер их рукавом. Ребята давно догадались — учитель что-то задумал — и смотрели на него в ожидании.

— Отложите ручки! — вдруг сказал он. — Мне надо с вами поговорить. — Учитель встал и, подойдя к окну, некоторое время смотрел на улицу. Затем он присел за одну из парт, оперся локтем о колено, прижал ладонь к щеке и заговорил: — В такую погоду невольно мечтаешь о каникулах. Я во всяком случае. Мне представляется, как все будет хорошо и красиво, и у меня даже сердце стучит быстрей… Но вот я и забыл, о чем я хотел с вами поговорить. — Учитель прикусил губу и как-то растерянно улыбнулся. — Мне кажется, нам надо бы позаботиться и о Гюнтере, о Длинном. Через неделю-другую его выпишут из больницы, а к тому времени мы как раз соберемся в поход. Ему еще нельзя будет с нами поехать, первое время ему придется ходить на костылях. И потому я не могу радоваться предстоящему походу. Думаю, что и у вас такое же чувство. — Учитель умолк, внимательно следя за выражением лиц. Глаза учеников были широко раскрыты и полны участия. Только Альберт сидел насупившись.